Май - 2005

Сергей Кургинян

ТОЧКА СБОРКИ

Победа как главный нервный узел
всей российской духовной, культурной и политической проблематики

Доклад на клубе "Содержательное единство"
28 апреля 2005 г.

Часть первая.
Метафизика рассматриваемой проблемы

Помните, как новобранца учат обращаться с автоматом Калашникова? Его подробно инструктируют, как именно разбирать этот автомат. А что говорят по поводу сборки - помните? "Сборка производится в обратном порядке".

Конечно, страна (государство, общество) - не автомат Калашникова. Это сверхсложная система. Но в той мере, в какой произошедшее со страной можно считать обратимым (а окончательно в этом мы можем убедиться только на опыте), собрать распавшееся можно, только совершая нечто, так сказать, в обратном порядке. Еще раз повторяю, тут нет никаких прямых аналогий. Это метафора - и не более. Но это также... как сказать? Это метафора - и не менее.

Ну, хорошо... Получили мы метафору - что дальше? Нам ведь не метафоры нужны. Нам что-то как-то надо собирать. И, используя классику современного новояза, собирать нам надо не "ващще", а "чисто конкретно". И куда нам эту метафору приспосабливать? Она ведь не отвертка, не гаечный ключ, не сварочный аппарат. Так-то оно так. Но ведь и собирать мы собираемся не автомат Калашникова, не танк и даже не какую-нибудь там "Буран-Энергию", а нечто неизмеримо более сложное. Уже потому неизмеримо более сложное, что живое.

Тут само-то слово "собрать" нужно использовать весьма осторожно. Что значит "собрать"? В кучу, что ли, собрать? Агрегат развалился - и мы в кучу собираем утиль-сырье? Почему мы вообще считаем, что нужно что-то собрать? А может быть, не собрать надо? Может, мы танцуем не от той семантической печки? И вообще - верим ли мы в творящую силу слова? Если не верим, что оно было в начале, - ради чего прицениваемся, присматриваемся? Значит, верим... Но тогда в чем творящая мощь этой самой "лингвоконструкции"?

На первый взгляд, слово "собрать" не обладает никакой особой энергетической аурой. А поскольку вдобавок мы не хотим вопить о разных там соборностях и соборах, поскольку помним, что соборность у нас слишком часто превращается в разборность (то есть в разборку, драку, грызню), то проблематичность нашей лингвистической печки, от которой мы собираемся танцевать, лишь наращивается.

Но есть один лингвистический поворот, который предлагает сразу и выходы, и возможности. Помимо соборов и собираний, есть другие сходные слова. Главное из них - "собраться" (собрать себя). И еще одно слово - "собранность" (сосредоточенность, сконцентрированность).

Есть я как личность, как сверхсложная живая система. И чувствую я, что со мною происходит что-то не то. Что нет мобилизации, нет драйва, а есть прямо противоположное. Что в меня входит какая-то энтропия. Что одолевает меня какая-то сила, родственная распаду. Если я хочу что-то этому противопоставить - что я говорю? Я говорю самому себе: "Надо собраться!"

Что я имею в виду при этом? К какому значению этой самой сборки я адресуюсь? Я ведь не гаечный ключ беру, чтобы себя, как робота, свинчивать. Я ведь в этом смысле и не распался вовсе. Значит, я к чему-то другому адресуюсь. Что-то другое из этого самого "надо собраться" черпаю. А что именно? Все понимают - именно то, что связано с собранностью как сосредоточенностью, сконцентрированностью etc.

Какая здесь идея заложена? И в чем она заложена? Она не в логике ведь заложена, а в чем-то поважнее. В языке, в логосе! Как там, на новоязе? "Это вам не хухры-мухры!" Язык подсказывает нам, что собраться (то есть собрать себя) можно только через собранность, то есть сосредоточение. Что нужно на чем-то сосредоточиться. Нужно найти в себе эту самую точку сборки и кинуть в нее весь оставшийся ресурс - энергетический, ментальный, любовный. И тогда от точки, принявшей эту жертву собирания, начнут исходить волны, излучение. Это излучение... то ли разбудит засыпающее... то ли изгонит внедрившееся... Но, в любом случае, повернет процесс. И если суть процесса в распаде, то бишь в разборке, то... то после такой ресурсной инвестиции в точку сборки нечто и впрямь начнет совершаться, так сказать, в обратном порядке.

Так-то оно так... Но ведь собраться-то (в смысле сосредоточиться) я должен не на чем попало... У меня вот зуб болит... Ну, я на этом сосредоточусь - и что? Куда меня такое сосредоточение мобилизует? В лучшем случае, на поход к зубному врачу (что, кстати, тоже не так уж мало, если учесть, что мы оперируем не конкретикой, а образами, метафорами). Но все же ясно, что для того, чтобы собраться, то есть собрать себя, я должен сосредоточиться на собственной сути, собственной опорной, системообразующей самости. На своем сверх-Я, своей судьбе, своем пути, своей миссии. Ясно также, что способы (ненавижу слово "технологии", хотя иногда вынужден его употреблять)... Так вот, способы такого "собиранья - сосредоточенья" вряд ли могут избежать адресаций к очень непростому символическому началу.

Если у меня нет живых символов - а это "нет живых символов" исключает малейшую фальшь, - нет моего сверх-Я. А если его нет - не могу я собраться. Потому что, чтобы это "Я" собирать, я должен из него куда-то выйти. Я должен увидеть свой распад и то живое, что во мне сопротивляется центробежному, цепляясь за центростремительную остаточность. А куда я выйду? Или в сверх-Я, или в Ничто, в Бездну. Но если я без сверх-Я в это самое Ничто часиком заверну, то оно меня и поглотит. И никакой сборки не будет, ибо собирать будет нечего.

Я не люблю посещать церковь и присутствовать при церковных обрядах... Мне всегда кажется, что, будучи чужим на этом уважаемом мною празднике, я выступаю в чем-то в роли соглядатая. В конце концов, доводя до крайности, вы же не будете подслушивать чью-то исповедь, это-то очевидным образом скверно. Согласившись с подобной констатацией, как можно не согласиться с тем, что подглядывать за живым соитием человека с его живыми же символами тоже нехорошо. Как минимум, неловко.

Но не присутствовать я порой тоже не могу. У близких умирают родственники... Друзья умирают, и их родственники стремятся обеспечить символологию смерти, адекватную сегодняшним представлениям (во многом, увы, приходится признать, - сегодняшней моде). Обряд-то для меня чужой, но что такое символология - я хорошо себе представляю. В конце концов, я на это как театральный режиссер лет этак сорок "убухал". И я испытываю в рамках этой обязательной культовой сопричастности не только неловкость, связанную с присутствием при чужом соитии с символами. Эта неловкость суть неловкость первого рода. А есть и неловкость второго рода, и она, увы, абсолютным образом доминирует.

Я же не слепой и вижу, что... ну, как точнее сказать... явное большинство вообще не понимает, что такое молиться. Однако - молятся. И иногда даже с некоей, так сказать, внешней истовостью. Но поскольку суть любой молитвы в установлении связи с собственной высшей сущностью через соответствующее взаимодействие с символами, то не может быть попыток установить эту связь, если попирается все, связанное с "символическим операционализмом".

Конечно, каждый такой операционализм специфичен. И некоторые специфические, тонкие особенности этого операционализма можно уловить только находясь внутри конфессии. Но я ведь не о тонких особенностях говорю! Я говорю о том, что объединяет все виды символического операционализма - от шаманских радений до сверхсдержанных процедур протестантской (истинной, живой) культовости.

Суть всего этого в том, что люди, осуществляющие тот или иной символический операционализм, СОБИРАЮТСЯ. То есть собирают себя вокруг собственного сверх-Я, соединенного с символическим фокусом, а через это с Эгрегором. Христианский это Эгрегор, мусульманский... Эгрегор вуду или Эгрегор якутского шаманизма... Не скажу, что это не имеет значения, отнюдь! Во многом это имеет решающее значение! Вот уж где ничего нет и не может быть, так это в суррогатных экуменизмах, где за счет "осреднения" исчезает суть!

Однако, признавая все различия, всю несводимость друг к другу различных символологий и символических операционализмов, мы же понимаем... Словом, бег - это не бокс, а бокс - не борьба. Но там везде есть тело, и есть законы его использования... Дух не тело, но настоящий религиозный праксис - не тяп-ляп.

И никого я не хочу обижать, и стою не из любопытства, а из других, этических и просто человеческих, обязательств, но... Видеть все это - настоящая мука. Хорошо еще, когда так называемые "сановитые подсвечники" просто "отбывают номер". А если в этих корчах духа, выдаваемых за религиозную практику, размещается этакая ретивость? Это же намного страшнее! Потому что в этом случае нельзя себя не спросить: "Что он (она) так старается? Ведь никакого операционального результата это старание приносить не может, при его чудовищной неуклюжести. Не может быть тут какого-либо эффекта. Тогда зачем он (она) так "мылится"? Ведь речь идет о самом главном - о смерти и бессмертии, о метафизике, онтологии, бытии. Жизнь - одна. И валять дурака в отношениях с тем, что находится за ее гранью... Зачем? Ладно, кто-то из карьерных соображений. Но если этого нет и если такая ретивость и такая очевидная антирезультативность - то в чем смысл? Лучше бы "стакан приняли", песню спели... Может, через это к чему-нибудь и приблизились..."

Почему я вообще об этом говорю? Потому что собираться надо, надо собирать себя вокруг чего-то, вокруг реальных точек символической правды. А нынешняя жизнь ломает в человеке все, что могло бы привести его к пониманию сути этого "собирания себя".

Это как с актером на сцене. Что самое страшное? Что он фальшивит? Отнюдь! Самое страшное, что он не понимает, чем фальшивое отличается от настоящего. Если он понимает, что фальшивит, то исправить фальшь - дело техники. С этим любой вменяемый режиссер справится. А вот если актер не понимает, чем фальшь отличается от правды, если в нем сломан духовный, человеческий, творческий камертон, то обычными методами ты с ним ничего не сделаешь. Тут никакой режиссер не справится. Тут нужен учитель, ну, не знаю... не Вахтангов даже, а Сулержицкий... И то нет никаких гарантий, что что-то получится.

Но я ведь не об актере говорю. Актер здесь так, пример... Очередная метафора. Я о человеке говорю и об обществе. Собраться надо. А выход на "собирающее в себе", на эту самую точку сборки, невероятным образом затруднен. В этом и состоит суть нынешней российской метафизической Травмы. В этом - профессионализм тех мерзавцев, которые эту Травму организовывали и усугубляют. Маркс говорил об отчуждении в том, что касалось средств производства. Он на этом не останавливался. Он понимал, что отчуждение от средств производства в качестве средств обеспечения деятельности вообще означает нечто гораздо большее, нежели просто эксплуатацию (примитивное извлечение из этого отчуждения прибыли и сверхприбыли). То есть, в конечном счете, речь идет об отчуждении человека от себя самого, своей сути (неизбежно имеющей символическую природу).

Но марксистский оптимизм базировался на том, что природа капитализма не позволяет замкнуть это отчуждение, сделав его тотальным. Частичный работник все же остается человеком. То есть не становится "антропочастичностью".

Ленин уже был менее оптимистичен (если внимательно читать "Империализм как высшую стадию развития капитализма"). Каутский был еще менее оптимистичен (ультраимпериализм, ультрамоноимпериализм и т.п.). Фрейдо-марксизм, Эрих Фромм с его "бегством от свободы" и Герберт Маркузе с его "одномерным человеком" (одномерный - значит антропочастичный) довели пессимизм до признания возможности отчуждения от человека всего человеческого. Именно всего - целиком и полностью. Что дальше? Постмодернизм, исследование возможностей так называемого шизокапитализма... По сути - исследование возможностей разрывания связей между смыслом и мотивацией, мотивацией и всеми видами ее "энергообеспечения".

В этой ситуации невозможен выход ни на какую точку сборки. Человек может забавляться с любыми символами. Но это будет именно забава, "игра в бисер". Человек будет забавляться мертвыми символами. Смерть смыслов - это и есть смерть символов. Символы оказываются экспонатами, чучелами в музее. Человек может забавляться в том числе и религиозными символами. Главное - он должен забавляться. Он должен потерять серьезность.

Потеря серьезности - очень важная черта постмодернистской "плюралистической диктатуры". Ибо, в каком-то смысле, серьезность является синонимом революции. И в той же мере революция является синонимом истории и судьбы. "Революция как любовь! Горе тому, кто этого не понимает!" (Ромен Роллан). Блок писал о музыке революции. В каком-то смысле любая музыка революционна, по крайней мере, любая серьезная музыка. Недаром героя "Волшебной горы" сразу предупреждают: "Бойтесь музыки, инженер!"

Подмена революции спецоперацией (а я уже не раз говорил о том, что в этом содержание так называемых "банановых" революций) основана все на той же ампутации серьезности. Именно спецслужбы, осуществляющие подобную подмену, они сами и их адепты (вольные или невольные), рассуждают о серьезности со знаком минус. Называют эту серьезность "звериной серьезностью". Мол, де, животные бывают серьезными, а отсутствие серьезности, веселье, праздник - это существенно человеческая специфика.

К празднику мы еще перейдем. Здесь же необходимо заметить, что именно серьезность является фундаментальным человеческим свойством. Потому что серьезность в онтологическом смысле знаменует собой принятие человеком вызова человеческой смертности.

Вопрос не в смертности как таковой. Зверь может выть в предчувствии смерти или по поводу гибели ценимой им рядоположенной особи. Но принять вызов смерти может только человек. И только в этом принятии, доведенном до тотального переживания, в котором сливаются признание и отрицание, рождается символическое. Оно рождается вместе с серьезностью и вместе с ней умирает.

Смех убивает бога - и в этом суть карнавала. Спецоперация, суррогатное действо на тему о революции, во многом строится на теории и практике карнавала. Мысль о возможности убить через это дух подлинной революции, видимо, согревала не только западную, но и нашу номенклатуру. Отсюда и особый интерес к Бахтину. К постмодернизму. К клоунаде и комикам. Герой фильма Сабо "Мефисто" интересуется актером как носителем торжественности, суррогата серьезности. Это качество классического фашизма. Неофашизм начинает интересоваться комиками. Ему нужен черный юмор, жестокий фарс. Отсюда уже один шаг до маркиза де Сада (подлинного создателя теории террора), один шаг до шоу террористических акций, которыми может с ужасом упиваться нынешняя российская публика.

Карнавал и черный фарс - это возлюбленные романтиков, ненавидевших Просвещение. Для Великой Французской революции важнее фригийского колпака были Расин и Корнель. Для Наполеона важнее всех властных побрякушек была героизация, осуществляемая тем же Давидом, который перед этим воспринял дух французского революционного героизма. Молодежь начала ХХ века, готовившая новую революцию во Франции, религиозно верила в труд и серьезность. Ее называли поколением серьезных молодых людей. "Шутки в сторону, господа! На сцену выходит Ее Величество Революция".

Революция никогда не разрывала с символическим и святым. Свергая одни символы, она сразу заменяла их новыми. Революция, по сути, не имеет другого оружия, кроме релевантности символов, их насыщенности "зиждительным смыслом". Иначе она не революция. То, что произошло в России в конце 80-х годов ХХ века, было лишено всяческой символической самости. Это была первая антисимволическая спецоперация мирового масштаба, выдававшая себя за революцию.

Ельцина не устраивала коммунистическая символика? О`кей! Его право! А какая символика его устраивала? Символика дореволюционной России? На ней топтались ничуть не меньше, чем на коммунистической. Ее использовали, как таран, для того, чтобы смести враждебную атакуемую символику "красного". Но ей не дали ходу. И не случайно. У новой России нет праздников и нет символов. Есть оргмероприятия и эмблемы. А это не одно и то же.

Какое-то время казалось, что семантическое поле христианского возрождения сможет поддерживать в обществе хотя бы энергетический минимум идеального. Но и этого не произошло. Безыдеальность как синоним либерализма? Да пойдите вы! Причем тут либерализм? Что такое либерализм вне революции и истории? Что такое либерализм вне символологии совести и свободы? И что такое эта символология? Она ведь не эмблематика! Через нее должна прорываться в мир подлинная большая энергия!

В нормальном обществе карнавалу отведено строго определенное место. Нет и не может быть уравнивания всей праздничной стихии со стихией карнавального праздника. В России - что ни праздник, то карнавал. Но даже в карнавале есть хоть какие-то смыслы. Чтобы выворачивать смыслы наизнанку, надо их иметь. Российская праздничность вообще не оперирует смыслами. Суть ее - даже не выморочный обряд, а пьянка, чревоугодие, разврат... Либо - отбывание номера.

Для праздника создается символическое пространство. И в это пространство приходит Смысл. Праздник и есть встреча со Смыслом. Встречаясь с ним, обретая его в себе самом, человек прозревает. В высшем смысле этого слова. Прозрев же, он может увидеть свой Алеф, свою метафизическую точку трансформации, точку сборки.

Фильм "Белорусский вокзал" - символически чудовищен. Это самопризнание - признание в самоисчерпании. Герои не могут выйти на собственный смысл. Они не знают, что с этим смыслом делать. Но во всем саморазоблачении (и авторском, режиссерском, и исполнительском) еще размещено атавистическое ощущение обязательности смыслов и праздников. И потому - в финале нужно показать Войну и Победу. Мол, мы вне смыслов, но они где-то блуждают, путешествуют в отчужденно изгнанном состоянии.

Да что "Белорусский вокзал"! Целая серия фильмов лучшего качества - "Июльский дождь", "Застава Ильича" и т.п. - должны были иметь этот обязательный атавистический орган праздника Войны и Победы. Внедрение всего этого в фильм происходило по пресловутому принципу "бога из машины". Идет-идет абсолютно безблагодатная, беспраздничная и бесправедная жизнь, а потом к этому пришивается праздник и благодать.

Пришивается грубо, белыми нитками, но ведь пришивается. А зачем? Только из цензурных соображений? Отнюдь! Просто человек той эпохи подобным образом сшивал себя со смыслом. Смысл был уже отделен, оторван, локализован и ампутирован. И, по большому счету, было уже непонятно, зачем он нужен и что с ним делать. Но чтобы его просто не было?! Извините! Приличия не позволяли! И потому смысл брался извне и пришивался в виде заплаты. Очень грубо и нарочито. Бессмысленно - как пришиваются заплаты на трико Арлекина.

Только такая сшивка смысла и бытия позволяла в дальнейшем оторвать одно от другого. Смысл и отрывали, как заплаты от трико. И "высший кайф" был гулять в этом костюме, где вместо заплат - прорехи.

Но прореха - штука сложная. Она существует только до тех пор, пока есть память о трико и о том, что заплату оторвали и вместо нее - прореха. Когда исчезает "вместо нее" - что такое прореха? Банальная дырка! И в чем тогда комильфо? А в том, чтобы оставшуюся часть трико изгваздать новыми заплатами, а затем создать новые прорехи на месте этих заплат. Так трико превращается постепенно в "вездеразрывную" ткань квазисмысла. В "тонкодырчатую" сеть, в которую укутана Нагота.

Сеть спадает. И уже не ткань, а кожу, не метафизику, а онтологию, бытие, надо превращать в систему трикоподобных заплат. А дальше - отдирать заплаты, обнажая прорехи.

Нагота будет освежевана. И не может быть не освежевана. В этом антиметафизический антисмысл проводимой антиинициации. Данте отдыхает! В этом Падении нет и не может быть никакого очистительного смысла. Подробнее описывать эту антисмыслодинамику? Возможно, и следовало бы это сделать. Но есть ограничения на используемую лингвистику. На символический операционализм.

Привычный символический контекст здесь пасует. А новый не может создаваться в рамках самой текстуальности. Этому новому Контексту - нужен Не-текст. То есть прямая мистериальная символология. Без нее мы обречены на разрыв между прецедентностью Языка и беспрецедентностью Антиинициации.

В сущности, я и не собирался в этой работе препарировать действительность, доводя каждую деталь до "онтоконкретики". Я хотел совсем другого. Чего же?

Обращения особого внимания на феномен 60-летия Победы.

60 лет - это особая цифра. Это цикл китайского календаря. Цикл, который может и не разомкнуться. У этого 60-летия гигантское количество практических смыслов. И к ним придется сейчас перейти. Но есть еще и метафизический смысл. Пройти мимо этого смысла невозможно. И без него все остальные смыслы ничего не значат.

60-летие Победы либо покажет каждому из вас вашу полную неспособность соединиться со смыслом в той степени, в какой это необходимо для собирания и собранности, либо нечто прямо противоположное. Тут важно просто преодолеть хотя бы застенчивость и иронию. И отнестись к происходящему с настоящей серьезностью.

60-летие Победы может и должно стать для каждого хотя бы попыткой обрести точку сборки. Но это означает, что оно должно перестать быть "отбыванием номера". Что на этих символах, этом смысле, этом Эгрегоре надо попытаться сосредоточиться необходимым и достаточным образом. Даже если это не удастся - достаточно хотя бы серьезности самой этой попытки. Когда-то с чем-то необходимо разорвать. Иначе "это" будет постоянно присутствовать. Крутиться в колесе, подмигивать, дискредитировать подлинность всего. Каждого момента жизни, каждого действия, каждой мысли и каждого чувства.

Признайтесь хотя бы, что эта проблема действительно существует. Что деперсонализация - не выдумка, а угроза вашему бытию. Хотя бы признайтесь, например, что вас это не пугает. В этом будет та начальная честность, которая хоть куда-то ведет. Никуда не ведет только "отбывание номера". Все в происходящем будет отбыванием номера. Все будет тотальной неподлинностью. Все нормативное будет выморочено анормативным.

Расчистите себе альтернативное пространство альтернативного праздника. Разместитесь в этом пространстве серьезно. В соответствии со своей подлинностью, а не метафизической имитацией и суррогатами. Лучше маленькая личная церковь этого праздника, чем пустота любого "отбывающего" автоматизма.

Если с этим не разорвать сейчас, не разорвать хотя бы на сугубо личностном и микрогрупповом уровне, то после 60-летия достичь чего-то серьезного будет еще труднее. В этом и состоит порочный круг: на каждом этапе можно все переломить, но на каждом этапе требуется все больше воли и сосредоточения, а их становится все меньше и меньше.

Есть ли в произошедшем тогда, 60 лет назад, для вас лично живое символическое содержание теперь? Может ли это содержание стать для вас "точкой сборки"? Есть ли для вас живые символы (ибо без живых символов сборка невозможна)? Понимаете ли вы, чем эти ваши символы отличаются от взятых вами взаймы? А также от эмблем, средств организации дежурной (большой, общественной или вашей, малой, но все равно дежурной) ритуальности?

Понимаете ли вы, в конце концов, что вы этого не понимаете, но вам важно это понять? Если вы это понимаете, то вы живы. Живы как человек. И, как человек, способны решить проблему. Потому что, встретившись с проблемой, человек всегда способен ее решить. А даже если он ее не решит, но будет за это решение биться по-настоящему, то он уже в чем-то ее решил.

Альтернатива - весьма серьезна. Она всегда серьезна. Ибо не нужно мифов о неотчуждаемости человеческой сущности. Но она особо серьезна сейчас, когда эта сущность фактически отчуждена.

На 60-летие попытаются подвести черту под Войной, имеющей вечное, онтологическое значение. Понимаете ли вы, что значит подвести черту под такой Войной? Причем в условиях, когда она лишь начинается, лишь набирает мощь и обретает подлинный лик, сбрасывая все, даже самые последние, маски.

Без точки сборки вы не можете быть воином этой войны. Не становясь ее воином, вы становитесь... даже не жертвой, а... ходячим чучелом, живым питанием, служебным вспомогательным средством.

Это все проявится очень скоро. Это уже проявляется. Просто нужно все больше духовной чувствительности для того, чтобы не перестать фиксировать новые проявления Этого. А чувствительности становится все меньше.

Коллизия "Носорогов" Ионеско носит для сегодняшней России не театральный, а реально-метафизический характер. Никто не избежит встречи с этой коллизией. А исход встречи определяет личный, живой символический капитал. Жизнь этого высшего капитала поддерживается сборкой и собиранием. Праздник Победы (любой вообще, и этот в особенности) может либо поддержать эту жизнь и твое сверх-Я, либо сделать нечто обратное.

И тут каждый выбирает. И тут, действительно, третьего не дано.

Часть вторая.
От метафизики - к политической философии

Впервые термин "тоталитаризм" ввел в массовый оборот Муссолини в 1925году. Для Муссолини тоталитаризм - это позитивный термин, обозначающий сильное государство, эффективно управляющее всеми сферами жизни общества на благо его граждан. Иначе говоря, для Муссолини тоталитаризм - это благо. А воплощением тоталитаризма является власть самого Муссолини.

Трудно понять, прежде всего, то, почему этот термин не шибко прижился в рамках итальянского или любого иного фашизма. Кстати, те, кто потом будет использовать этот термин со знаком минус, сразу же выведут Муссолини из сферы действия данного "минуса". Для них режим Муссолини не тоталитарен, а авторитарен. То есть является не абсолютным злом (тоталитаризм), а злом относительным (авторитаризм).

Уже в наше время на нашей российской почве это приведет к отмыванию фашизма Муссолини в противовес нацизму Гитлера. Тут ведь главное начать! Отмыл Муссолини, используя Гитлера, - дальше можно отмывать Гитлера, используя Гиммлера, или наоборот.

В любом случае, аутентичный фашизм (или нацизм, неважно) не поднял на щит тоталитаризм в качестве своего позитивного самоописания. Но использовал в качестве такового! Узко использовал! Остается загадкой, как удалось выкопать это узкое использование и почему именно оно должно было быть заимствовано для построения одного из основных "мегажупелов" второй половины ХХ века. Ведь нельзя было просто взять это слово в качестве базового для самоопределения фашизма и поменять знак. Но и новодел, не имеющий отношения к фашизму, никто не захотел применить. Понадобилось периферийное внутрифашистское описание. Именно его раздули - и поменяли оценочный знак.

Справедливости ради надо указать, что политически негативно термин "тоталитаризм" начали использовать уже в середине 30-х годов по отношению к фашистской Германии. Но именно и исключительно по отношению к фашистской Германии. Причем речь шла о плакатном использовании. О некоем негативном знаке, не имеющем никакой развертки. О бытовой агитпроповской феноменологии, лишенной какого-либо аналитического аппарата.

И все равно остается непонятным, откуда выплыл этот периферийный фашистский термин, прикладно использовавшийся антифашистами 30-х годов вне всякой аналитической расшифровки. Ведь параллельно разрабатывался другой аналитический аппарат исследования фашизма, равно как и другой аппарат исследования сталинской диктатуры. Но эти аппараты не позволяли производить никакого уравнивания понятий "фашизм" и "коммунизм". Даже если модификации указанных аппаратов относились и к фашизму, и к коммунизму сугубо негативно, аппараты не допускали уравнивания.

Но ведь никто не отбрасывает аппараты просто так! И не начинает все с белого листа, не имея для этого оснований. Значит, основания были. И связаны они были именно с этим уравниванием.

Начало положил Фридрих фон Хайек в своей работе "Дорога к рабству", написанной в 1944 году. Поскольку применительно к нашей теме фон Хайек является ключевой фигурой, приведем короткую справку, дающую возможность оценить масштаб фигуры и ее ориентацию.

Фридрих фон Хайек родился в Австрии в 1899 году.

В 1921 году оканчивает Венский университет.

В 1927-1931гг. возглавляет Австрийский институт экономических исследований.

В 1931 году переезжает в Англию и становится профессором Лондонской школы экономики.

С 1950 по 1962 гг. работает в США, в Чикагском университете.

В 1962 году обосновывается в Германии (в ФРГ), где до 1969 года преподает во Фрейбургском университете.

В 1970 году возвращается на родину - в Австрию, где становится профессором-консультантом Зальцбургского университета.

В 1974 году получает Нобелевскую премию.

Когда говорят о том, что фон Хайек - столп либерализма, то существенным образом лукавят. Потому что фон Хайек никакого отношения к классическому либерализму не имеет. Фон Хайек из числа тех, кто в основном занят не рассмотрением своей интеллектуальной правды, не ее углублением, а борьбой с врагами. Сначала - с кейнсианством.

Но уже в ходе Второй мировой войны (что было вполне экзотическим) он от борьбы с этим, относительным для него, кейнсианским врагом переходит к борьбе с врагом абсолютным. Фашизмом? Отнюдь! Каким-то странным образом для фон Хайека это уходит на второй план. Он не становится апологетом фашизма. Но в качестве своего врага выбирает социализм. Любой социализм! По тем временам - главного врага фашизма.

Делая своей мишенью этого главного врага фашизма, что фон Хайек делает по существу? Ясно, что! Никто не отменил правила "враг моего врага - мой друг". Враг социализма, как главного тогдашнего врага фашизма, не может не стать другом фашизма!

Эта логика почему-то не интересует фон Хайека.

Как уже было сказано выше, в 1944 году (согласитесь, интересное время!) он публикует книгу "Дорога к рабству". Именно там впервые проводится уравнивание социализма и фашизма с использованием термина "тоталитаризм", вынырнувшего из научного и аналитического небытия и притороченного к началу подготовки... то ли договоренностей с фашизмом в духе Даллеса, то ли "холодной войны" в духе фултоновской речи Черчилля, то ли чего-то еще более коварного и двусмысленного.

Озарение фон Хайека по части тоталитаризма оказалось удивительно своевременным. Настолько же своевременным, насколько и надуманным. Само это, а также много другое не позволяет относиться к открытию фон Хайека как к озарению человека свободной интеллектуальной профессии. Реакция современников в этом вопросе всегда индикативна. И эта реакция была достаточно однозначной: "Ну, ты даешь!"

При этом нельзя сказать, что книга фон Хайека вообще не имела успеха. Она, как ни странно, впечатлила именно хорошо ориентированных интеллектуалов, понимавших, куда дует ветер. А возможно, и участвовавших в организации новой политической метеорологии. В любом случае, показательно, что в числе одобривших сомнительную инновацию фон Хайека были и те, с кем сам фон Хайек люто боролся. Такая комплиментарность (для тех, кто знает повадки интеллектуального зоопарка) сугубо и исключительно аномальна. Но, как бы там ни было, одобрительные отзывы на книгу сразу же дают и Кейнс, и Шумпетер, и Ясперс, и Оруэлл. Что касается Оруэлла, то его антиутопия "1984год" написана под прямым неоспоримым влиянием идей фон Хайека.

Но одно дело - хорошо ориентированные особи, а другое дело - общество, ждавшее окончания войны и ненавидевшее фашизм. Широкие научные круги относятся к книге Хайека не просто отрицательно. Они возмущены. На тот период обнаружение какого-либо сходства между большевизмом и фашизмом (а именно этому посвящена работа фон Хайека) кажется кощунственным. Да, именно кощунственным - то есть одновременно и ложным, и аморальным.

Но Хайек не замыкается в интеллектуальной скорлупе.

В 1947 году он организует общество "Мон-Пелерин", которое должно объединить широкий круг интеллектуалов для борьбы с этим самым тоталитаризмом. При этом члены общества приравнивают (и это очень существенно) коллективизм и тоталитаризм. Для них враждебна любая теоретическая схема, предполагающая возможность единого социального целеполагания. Любое умаление индивида во имя общей цели (жертвенность - это только частный случай подобного умаления) считается недопустимым. По фон Хайеку, любой коллективизм, в конечном счете, имеет практическим результатом тоталитаризм. Пусть даже этот результат и не устраивает творцов коллективистских моделей: если в модели есть коллективизм, она неизбежно приведет к тоталитаризму на практике.

В 1952 году фон Хайек выпускает книгу "Контрреволюция науки", посвященную новым врагам. А именно - холизму (теориям, пытающимся отстаивать отдельный и высший онтологический статус целостности). Понятно, что вне такого статуса нет очень и очень многого. Метафизической сферы в том числе. Но фон Хайека это не беспокоит. Кроме главного врага - холизма, есть и другие враги, на которых ополчается фон Хайек. Это сциентизм (попытка придать науке некий метафизический статус) и историзм. Что происходит со сферой обществознания при тотальном искоренении подобных врагов - представить себе нетрудно. Но фон Хайек борется за такое искоренение с буквально инквизиторским рвением.

Особо ненавистны для фон Хайека не какие-нибудь там Ленин со Сталиным, а идеи парижской Политехнической школы. Той школы, которая породила в том числе и утопии Сен-Симона. Но опять же - для фон Хайека дело не в этой предтече коммунизма, он не мелочится, не нисходит до этого. Ему ненавистен сам проектный (как он его называет - инженерный) подход к обществу, предполагающий, что человечество способно сознательно, по заранее составленному проекту, направлять свою будущую эволюцию. И не важно, каков проект! Для фон Хайека ненавистна любая такая претензия разума, называемая им "конструктивистский рационализм". В этом смысле фон Хайек ненавидит не только Фейербаха или Маркса, но и Конта с Гегелем.

В 1988 году престарелый фон Хайек выпускает новую и итоговую книгу "Пагубная самонадеянность: заблуждения социализма". В этой книге фон Хайек ополчается уже не столько на социалистов, сколько на либеральных оппортунистов, которых он называет узурпаторами, "отравившими язык". В этом смысле врагами становятся либералы США, которые узурпировали либеральный язык для отстаивания государственного вмешательства в жизнь общества, европейские либералы, которые для фон Хайека не что иное, как скрытые социалисты. Франклин Рузвельт для фон Хайека - такой же враг, как Иосиф Сталин. А мягкий Гэлбрейт ничем принципиально не отличается для него от самых жестких администраторов советского социалистического Госплана.

Таков один из отцов-основателей термина "тоталитаризм". Того термина, с помощью которого впервые кощунственно уравняли коммунизм и фашизм.

Кто же стал его сторонниками?

Характерно, что уже в 1945 году, через год после хайековской инновации, Карл Поппер в первом издании своей работы "Открытое общество и его враги" использует то же словечко "тоталитаризм", пущенное фон Хайеком. Поппер не журналист. И свою книгу писал не за несколько месяцев. Конгениальность здесь, согласитесь, крайне маловероятна. А вот возможность существования некоего штаба, начинавшего во время войны проработку будущих маневров демонизации своего нынешнего идеологического союзника, более чем вероятна.

Заговор?

Во-первых, не заговор, а вполне осмысленная многоэтапная концептуальная спецоперация. Что, такие операции не велись? Еще как велись!

А во-вторых, чем все-таки вы объясните синхронизм такого рода? Поппер начал писать книгу не после того, как он прочитал фон Хайека. Значит, что-то носилось в воздухе! И этим воздухом дышали и Поппер, и фон Хайек? Что же это за воздух? Напомним, забегая вперед, что общество "Мон-Пелерин" было создано фон Хайеком в 1947 году. А книга Поппера написана в 1945-м. Дух Победы парил над миром! И вопреки этому почти всеохватывающему парению нужно было начинать подкоп под Победу. Согласитесь, дело нелегкое. И требующее определенного согласования во всем, что касается вброса идей, концепций, подходов и инвектив.

При этом надо учесть, что для Карла Поппера генезис тоталитаризма (и опять-таки ненавистного историзма и проектного подхода) связан не абы с чем, а с социально-политической философией Платона. Именно эта философия для Поппера насквозь тоталитарна. И из нее позже вытекали все тоталитарные политические тенденции. Солидный возникает родоначальник у тоталитаризма, главного вновь найденного зла ХХ века. Солидный и неудобный! Ибо тогда слишком на многое надо ставить тоталитарный штамп.

Кроме того, Поппер при проецировании своей позиции на современность еще не осмеливается уравнять фашизм и коммунизм. Он что-то невнятно бормочет о "марксистской ловушке", об "идеологическом историзме". Наклеить на марксизм ярлык тоталитаризма он не осмеливается! Слишком очевидно, что это не так. Нет настоящей раскачки темы. Слишком высок риск. И для того, чтобы начать так рисковать, так неприкрыто предъявлять ангажемент, нужно и время, и другая решимость.

Решимость эту проявляет Ханна Арендт в 1951 году, публикуя книгу "Происхождение тоталитаризма". И тут тоже необходима справка.

Ханна Арендт родилась в 1906 году в Ганновере в еврейской семье, причем в семье, очень мощно вписанной в элитный немецкий консервативный интеллектуальный контекст.

Она получила образование в университетах Марбурга, Фрейбурга и Гейдельберга. Училась у Хайдеггера, Гуссерля и Ясперса. Во время учебы в Марбурге интеллектуальное взаимодействие с Хайдеггером дополнилось взаимодействием интимно-личным, оставившим глубокий отпечаток на всем, что касается стиля интеллектуальной жизни, метода мышления, системы критериев.

Те, кто внимательно изучал творчество Хайдеггера, понимают, что совместить такое культовое отношение к данному философу с либерализмом очень трудно. А вот с фашизмом - куда легче. То есть если и возможен либерализм с хайдеггерианским лицом, то это будет либерализм весьма и весьма специфический.

Но Хайдеггер лишь этап в жизни Арендт. Марбургский этап. За ним наступает этап другой - гейдельбергский. На этом этапе Хайдеггера заменяет Ясперс. Уже не в смысле интимно-личном. Но и не в смысле сугубо научном. Ясперс становится для Ханны Арендт очередной "тотально-культовой фигурой", иначе - "учителем с большой буквы".

Диссертация Ханны Арендт написана на тему, далекую от либерализма. Эта тема - "Понятие любви у святого Августина". Работа опубликована в 1929 году. Научный руководитель - Карл Ясперс.

После 1933 года Ханна Арендт бежит в Прагу, затем в Женеву, затем в Париж, затем (после оккупации Франции) в США.

В 1951 году получает американское гражданство.

И в этом же 1951 году выпускает книгу "Происхождение тоталитаризма", где решительно уравнивает социализм (коммунизм) с фашизмом.

Оригинальные черты подхода Ханны Арендт к проблеме тоталитаризма мы обсудим чуть позже. Вначале надо исчерпать список всех, кто эту странную проблему брался так или иначе рассматривать.

Итак, в 1951 году выходит вышеназванная книга Ханны Арендт. И это знаменует собой новый этап в развитии понятия "тоталитаризм".

В 1955 году к компании исследователей тоталитаризма (то есть лиц, осуществляющих заведомо лживое уравнивание коммунизма и фашизма) подключается известный французский социолог Раймон Арон. Он выпускает несколько статей и фактически лишь варьирует в них основные построения фон Хайека и Арендт. Отметим, что это происходит после смерти Сталина и в преддверии будущей советской десталинизации.

В 1957 году (то есть уже после ХХ съезда КПСС, где был разоблачен культ личности Сталина) свою книгу со все той же уравниловкой, она же "тоталитаризм", выпускает Карл Фридрих. Книга называется "Тоталитарная диктатура". Почему-то к признакам тоталитарной диктатуры Карл Фридрих добавляет монополию на оружие. Мысль настолько же странная, насколько и далеко идущая.

Но важно не это, а то, что сразу же за книгой Карла Фридриха выходит его совместный со Збигневом Бжезинским (вот что существенно!) труд под названием "Тоталитарная диктатура и автократия". В этом неоднократно переиздаваемом труде происходит уже не просто уравнивание фашизма и коммунизма. Советский тоталитаризм назван самым свирепым, а значит, намного более демоническим, чем фашистский. С этой сверхценной идеей Бжезинский и входит в политику, прикрываясь псевдонаучной маской. В дальнейшем в этом и будет состоять его кредо - откликаться на запрос элиты (Бжезинский чувствует этот запрос просто великолепно) и выдавать нечто как бы экстравагантное и как бы научное.

Все дальнейшее уже не имеет решающего значения.

Левенталь в 1960 году, Буххайм в 1960 и 1962 году, тот же Арон в 1965 году фактически повторяют начальные заходы по поводу тоталитаризма, все более акцентируясь на именно советском тоталитаризме.

Мощный всплеск обсуждения на Западе и в наших диссидентских кругах советского тоталитаризма, который ничем не лучше или даже хуже фашистского, происходит после публикации солженицынского "Архипелага ГУЛАГа". Мы теперь уже знаем цену солженицынской фактологии с ее жонглированием миллионами и десятками миллионов жертв репрессий. Все реальные цифры уже сотни раз перепроверены и названы (в том числе на Западе), и Солженицын мог хотя бы высказать задним числом раскаяние по поводу того, что был введен в заблуждение. Но он этого не делает, и понятно почему. Потому что не было никакого заблуждения. А было злонамеренное желание вызвать шок, разрушить коммунизм, низвести коммунизм так низко, как это возможно, и за счет этого возвысить фашизм.

За этими намерениями стояли очень серьезные советские элитные группы. Искажая цифры, Солженицын обозначал ангажемент. И еще раз показывал цену "объективности" концептуальных построений по поводу тоталитаризма.

Что-то новое в эти заходы внес Милован Джилас. Он окончательно сосредоточился на советском тоталитаризме, ввел в обиход понятие номенклатуры (книга "Новый класс"), осуществил критику советского тоталитаризма как бы от лица чего-то, знаете ли, почти левого (книги "Лицо тоталитаризма", "Несовершенное общество. Теоретическая критика современного социализма").

Все заметнее становится, что создателей "тоталитарной уравниловки" фашизм вообще перестает интересовать. Они зациклены только на советском тоталитаризме, социалистическом тоталитаризме, демонизме СССР.

Постепенно этот агитпроп срабатывает. Ему помогают наши странные реформаторы. В том числе Гавриил Попов, обогащающий псевдонаучный агитпроп термином "административно-командная система".

Когда жупел создан - начинается новый этап. Тут не до науки. Людей выводят на улицы. И "империя зла" рушится. С соответствующими глобальными последствиями, которые расцветают пышным цветом на трупе СССР. Как говорят в народе, это цветочки. Ягодки - впереди.

После того, как задача решена, кого интересует этот самый тоталитаризм? Ричард Такер, Эрнст Нольте... Глессон, Браденберг - кто еще? А главное - что еще сказано? Такер просто один к одному повторяет Арендт... Нольте винит коммунизм в том, что тот вызвал фашистскую реакцию в Германии... Глессон манипулирует числом жертв... Бранденберг жует жвачку под названием "национал-большевизм"...

Если бы не важность темы для будущего, то стоило ли разбираться с этой генеалогией даже на нашем, весьма конспективном уровне? Но для будущего тема крайне важна. И потому надо не только зафиксировать реестр творцов этой уравнительной темы. Надо еще и разбираться в ее нюансах.

Часть третья.
Что говорится по существу?

Для Фридриха фон Хайека и Карла Поппера тоталитаризм имеет длинную и разветвленную историю. Поскольку веточками на этом древе являются и Платон, и Сен-Симон, то все вообще невероятно размыто. Виновны в тоталитаризме не только Фейербах и Маркс, но и Гегель.

Виновен, по сути, весь холизм. То есть любое представление о Целом, не сводимом к слагающим его элементам. А кто сегодня, в XXI веке, может отрицать подобную несводимость? "Система - это совокупность элементов, объединенных общей целью и связями. Качество связей и наличие целей делают Систему принципиально более сложной, нежели простой набор всего того, из чего она состоит". Невозможность свести целое к сумме частей - это уже банальность, подтверждаемая нескончаемыми фактами, взятыми не из проблематичных социальных замеров, а из точных наук. Физики, химии, биологии, генетики и так далее.

Но бог с ними, с точными науками. Постараемся разобраться с тем, к чему, по сути, неизбежно приводит позитив, предъявляемый критиками коллективизма, холизма, Маркса, Гегеля, Платона etc. Если все эти целостности - от лукавого, то что не от лукавого? Атомизированный индивид. Надо вырабатывать принципы защиты его атомизации, надо прививать ему культуру обособления от всего и вся... Хорошо, изолировали индивида, привили эту культуру "моя хата с краю, ничего не знаю".

А как, кстати, ее прививать-то? Ведь традиция - в другом. Значит, надо эту традицию безжалостно выкорчевывать. А как ее выкорчевывать? Кто-нибудь знает, как это делать бескровно? Вот в Германии в войнах, которым было поручено традицию выкорчевывать, погибло реально несколько десятков миллионов людей. И это когда? Это в эпоху Реформации. При тогдашних видах оружия и способах мобилизации "потенциалов уничтожения".

Что? В Англии это делали более мягко? Есть весьма авторитетное альтернативное научное мнение. И оно состоит в том, что, начиная с пресловутых огораживаний, на алтарь выбивания индивида из коллективистских матриц было положено тоже несколько десятков миллионов человеческих жизней. Возможно, не за 20 лет, как в Германии эпохи Реформации, войн за веру, крестьянских войн, а за несколько больший срок. Но, в принципе, цена-то была та же самая.

И что, выбили до конца из этих матриц? Не выбили! Невозможно это! Сама задумка такого выбивания носит сугубо выморочный характер. Если есть что-то по-настоящему тоталитарное, то это все, что нацелено на "детоталитаризацию" и реализует эту свою нацеленность в свирепейшей борьбе со всем, что является почвой тоталитаризма. Если в эту почву входят холизм и коллективизм, то речь идет о свирепой борьбе с самим человеческим естеством, с сутью человеческой.

Тоталитаризм упрекают в том, что он природу человека хочет изменить? А сами? Сами чего хотят?

Сергей Кара-Мурза, которого не упрекнешь в произвольном жонглировании цитатами, приводит спор фон Хайека с Улофом Пальме. Место спора - Гамбург. Время спора - 1984 год. Если верить Кара-Мурзе (а я имею все основания ему верить), Хайек во время этого спора, где Пальме отстаивал коллективистские ценности, сказал, что для существования либерального общества необходимо, чтобы люди освободились от некоторых природных инстинктов, в том числе от сострадания и солидарности.

Чем это отличается от гитлеровского: "Солдаты, я освобождаю вас от химеры под названием "совесть""? Тем, что Гитлер освобождал от этой химеры, так сказать, холистически, то есть всех солдат сразу, а фон Хайек хочет освободить каждого в отдельности?

Ну, как тут не вспомнить, что "тоталитарный" происходит от позднелатинского "totalitas" (целостность, целое). Если война с тоталитаризмом - это война с любой целостностью, то это война за что? За хаос?

И где исторические прецеденты успеха этой войны? Разрушались одни целостности (народы, опирающиеся на традиции). Но сразу же создавались другие - нации, опирающиеся на идею и идеал. Кому вообще приходило в голову разрушить макроидентичность? Или всецело подчинить ее микроидентичности (снова - как подчинить? Сразу вспоминается фильм "Развод по-итальянски": "А как, как ты меня любишь, Джузеппе? Скажи, как ты меня любишь?").

Между прочим, химера фон Хайека в том ее предельном виде, в котором описывает это Кара-Мурза, реализовалась (правда, не по отношению ко всему обществу) в результате наших беспрецедентных шоковых реформ. Ряд авторитетных авторов, опираясь на цифры, указывает, что новая российская элита (все-таки элита, а не все общество) в лице того поколения, которое приходит на смену элите с советской памятью, полностью лишена именно сострадания и солидарности. Так ведь это элита! И что ей это сулит? Только полный крах, испарение, выметание поганой метлой. Если у господствующего класса нет хотя бы классовой солидарности, то нет господствующего класса (и мы видим, что его нет).

Но если это будет не только элита, а все общество... То что ждет это общество? Что его убережет от самоедства? Или от победного нашествия врагов, не успевших обработать себя по Хайеку? Ладно, война, кризис, необходимость мобилизации (хотя и этого никто не отменял). А просто социальная жизнь? Жить-то как, если органические холизмы каким-то образом удалось уничтожить?

Что это значит? Это значит, что никакой органической потребности в общежитии нет. А без общежития нельзя. И что тогда? Известно, что. Тогда, во избежание анархии, хаоса и смерти, над всем этим маревом освобожденных от сострадания и солидарности индивидов необходимо выстроить пресловутого Левиафана. То есть супертоталитарное государство, которое без идеологии, одним только страхом, одной только силой беспрецедентных по оголтелости и жестокости тотальных репрессий, будет удерживать атомы индивидов от центробежной вальпургиевой ночи. От этой самой... как там ее? Войны всех против всех. От оргии, от садострасти, от смертной конвульсии.

Именно этого, освобожденного, индивида и надо бесконечно насыщать страхом. Именно дырка, образовавшаяся на месте сострадания и солидарности, является своего рода гипнотическим раппортом, в который надо закачивать (причем во все больших и больших дозах) концентрированно-кафкианский субстрат.

Фаза #1 - технологии деколлективизации по фон Хайеку. Тут один ужас, одна кровь, одна деспотия. Но фаза #1 - это только пролог к тому, что фатально следует после применения рецептов фон Хайека. Полученные в результате этих рецептов нелюди (если только удастся их получить) могут быть хоть как-то упорядочены и приведены хоть к какому-то социальному знаменателю только с помощью экстрагирования из реального (во многом полярного) гитлеризма и сталинизма всего, что составляет их негативную квинтэссенцию.

Я-то считаю, что и квинтэссенция все равно разная. Но главное-то не в этом. Есть два разных организма, в каждом из них есть яд, своя концентрация зла, разбавленного разными ингредиентами и в разной степени. Как где разбавленная - об этом позже. Что касается зла, то как ему не быть-то, злу? Как не быть яду? Природа такова - что обычная, что социальная. Кто-то это грехом назовет, кто-то подсознанием, кто-то иначе.

Весь-то вопрос - как это зло нейтрализовать, как яд сделать... ну, не знаю... ну, хоть каким-то лекарством. Теперь оказывается, что из всего нужно выделить экстракт яда, и этот экстракт яда, это крутое зелье ведьм Макбета, выдать за эликсир? Чего? Чего эликсир? Либерализма? Свободы?

У меня разное отношение к Гитлеру и Сталину. Я по-разному смотрю на фашистские лагеря смерти и ГУЛАГ. Я не могу и не хочу уравнивать, потому что знаю, что это ложь. Но у меня дед погиб в ГУЛАГе. Я любую несвободу ненавижу гораздо больше, чем этот самый фон Хайек. Я твердо знаю, что несвобода губительна хотя бы потому, что начинается все с конфликта ценностей, а кончается доносами на обидевшего соседа. Что начинается с взлета энтузиазма, а кончается торжеством серости, которая сама же все и сводит под ноль ради своих серых прелестей. Кто свел под ноль СССР? ЦРУ? БНД? Советская номенклатура, вот кто!

Нелюбовь к свободе отвратительна. Можно встать в строй ради победы над врагом. И, встав в строй, лишиться свободы. В этом суть любой военной профессии. Но нельзя встать в строй просто ради любви идти в строю. Куда угодно идти в строю, хоть в могилу. Есть нормальная человеческая готовность принять касторку, если болен. Но нельзя называть нормальным желание утром и вечером пить касторку вместо кофе с молоком.

Не апологетика свободы раздражает меня в построениях фон Хайека или Ханны Арендт. Если выбирать между впечатляющим рабством и умалительностью свободы, между строительством пирамид и ковырянием крестьянина на собственном огороде, - я любую умалительность выберу и наплюю на любое величие, замешанное на рабстве. Потому что рухнет оно, это величие, стухнет, сгниет, развалится.

Но во всем, что делает Хайек и ему подобные, я вижу подкоп под идею свободы, а не ее концентрированное выражение. И вся эта линия в ее безусловной последовательности ненавидит не жестокость Сталина и не жестокость Гитлера. Не знаю, как с Ханной Арендт, не решил для себя до конца этот вопрос и потому не буду выносить вердикт. Но для фон Хайека и ему подобных отвратительна не жестокость Сталина и Гитлера, а соединение этой жестокости с идеологией, смыслами. Еще точнее - отвратительны эти идеологии и смыслы как таковые. Причем не в их реальном качестве, а вообще. Поэтому никто и не разбирается в содержании идеологии, в векторе цели.

Если абстрагироваться от содержания, то кто же спорит! И диктатура Сталина, и диктатура Гитлера - весьма жестоки. И в этой жестокости, в этом апофеозе насилия и несвободы, конечно же, отвратительны. Но фон Хайеку не это отвратительно. Ему отвратительно то, что все это замешано на энтузиазме и сочетается с идейным началом, со смыслами. Ему нужно эти смыслы испарить. Причем любые смыслы вообще, если только эти смыслы создают коллективности (даже микроколлективности, а уж макро - тем более).

Смыслы испарить - а жестокость? А жестокость будет наращиваться! Потому что, как только испарятся смыслы, что останется? Только страх! Иррациональный, абсолютный страх особи, лишенной человеческой самости перед тем, что доминантно и беспощадно. Страх кролика перед удавом. Нечеловеческий страх, возведенный в регулятор бытия как бы человеческих особей. Иррациональный страх, страх персонажей Кафки... Как там у Киплинга?

Мы бросили свои мечи не в битве и не днем,
А ночью в карауле, на берегу речном.
Вода ревела, ветер выл,
Родился страх, он рос, грозил,
И мы бежали что есть сил
От ужаса в ночи!

Вот этот страх Ночи, страх всего живого, покинутого духом, перед абсолютностью смерти - вот что такое идеальный Левиафан как компенсатор отсутствия смыслов и человечности.

В этих построениях все проникнуто дегуманизацией. И все ахи и охи по поводу террористической природы определенных режимов удивительно фальшивы и неискренни. Либерализм не лишен идеального, как и любой другой "изм". Самая простая, обыдленная человеческая природа никогда до конца в бессмыслие не упадет. Ее туда надо затолкать! Надо изобретать все новые и новые возможности найти и вытравить смысл, коренящийся в самом простом человеческом существовании. Как надо ненавидеть этот смысл, чтобы так с ним бороться?! И как надо изолгаться внутри себя самого, чтобы все это называть борьбой за свободу!?

Сказанное касается, прежде всего, фон Хайека. Отчасти и Карла Поппера. В случае Поппера мне всегда был непонятен воинствующий отказ от рассмотрения смыслов, культурных оснований, культуры вообще, и столь же воинствующее поклонение институтам. Институты должны спасти, должны прийти на место всего другого - бога, смысла, гуманности. Вопрос не в том, нравится мне это или нет. Мне это не нравится. И именно потому я пытаюсь быть особо беспристрастным и просто понять, возможно ли это.

Живут себе людоеды. Одна партия считает, что можно есть только маленьких детей. А другая - что можно есть всех подряд. Существует двухпартийная система, людоедский консенсус, пресса, свободно обсуждающая людоедскую проблематику, право митинговать по поводу качества людоедства. Почему это общество надо называть свободным? Формальные критерии открытости соблюдены. Почему эти формальные критерии должны гарантировать качество социальной жизни? Что? Начнут с людоедения, а кончат либерально-консервативным консенсусом? Да не кончат они никогда! Кончат тем, что, доев своих, займутся чужими, особенно если обзаведутся ядерным оружием.

Между тем концепция Поппера упорно проводится в жизнь не кем-нибудь, а всем совокупным Западом и, прежде всего, державой #1 - США. Приходим, дескать, в Ирак или Афганистан и начинаем строить открытое общество. Понятно, что поскольку культурных предпосылок нет, то открытое общество становится... ну, мягко говоря, резко более диким и агрессивным (то есть вторично-архаическим), чем общество предыдущее.

Что, кто-нибудь станет отрицать, что это так по факту? Ирак фактически разделили на три части. Шиитская ориентируется на самую консервативную часть Ирана (не Тегеран, а Кум). Суннитская сошла с ума настолько, что бен Ладен и Завахири скоро покажутся членами "Хельсинки уотч", профессорами Паганелями по отношению к террористам из суннитского треугольника. Что еще сотворили? Ах, да, Курдистан! Чтобы подорвать разом светскую устойчивость Турции - своего единственного более или менее естественного союзника на Ближнем Востоке.

Что несли на знаменах, когда все это делали? Идеологию Поппера, идеологию открытого общества. Спасибо еще, что не фон Хайека "замастырили"!

Это что, единственный пример? Вот-вот взорвется Египет и падет светский режим Мубарака. Это ради чего будет сделано? Ради открытого общества? Открытого чему? "Братьям-мусульманам"? Запад много источал лживых ахов и охов по поводу варварства Хомейни. Но Запад сам, в лице абсолютно конкретных американских советников и высоких должностных лиц, взрывал Иран, ломал волю своего союзника шаха. Ради чего? Он что, хотел иметь президентом Ирана Ханну Арендт? Он Хомейни хотел, и тому есть много свидетельств.

Запад декларативно восхищается светским режимом в Турции. А исподволь подтачивает этот режим. И толкает ему на смену сразу несколько весьма свирепых модификаций. Он что, рассчитывает, что, поломав железную властную вертикаль турецких военных, он побудит турецкий народ избрать Елену Боннэр главою демократического Турана?

Что происходит с этим открытым обществом в Центральной Азии, на Украине - везде? Что произошло в России? И как это произошедшее встроено в макропроцесс? Ведь фон Хайек, Поппер, Бжезинский, Ханна Арендт и иже с ними шарахались как черт от ладана каждый раз, когда предлагалось рассмотреть реальную двухфазную модель "либеральной демократизации"...

Фаза #1 - шок, выбивающий индивидуума из смысловых матриц и ничего не дающий взамен, а значит, превращающий индивидуума в помесь пластилина со взрывчаткой.

Фаза #2 - конвульсия, порожденная фазой #1. То самое, что Ханна Арендт (к ней мы, пожалуй, и перейдем) называет "тоталитарной конвульсией".

Нет, по Арендт, якобы этих двух фаз! Есть чертик из табакерки! Гитлер взял и вынырнул ниоткуда. Не было перед этим веймаризации Германии, общеевропейского шока Первой мировой войны (ее ведь не тоталитаризм породил). Не было немца - не просто униженного и дезориентированного, а выбитого тогдашними гайдарами из всех возможных мыслимых матриц. Не было этого эксперимента в духе фон Хайека, называемого Веймарская Германия. Не было этой почвы фашизма, сознательно взрыхленной и удобренной его, я уверен, весьма неискренними хулителями.

Никто в такой степени не отказывается от причинно-следственных связей, как Ханна Арендт. Поппер, фон Хайек пытаются тянуть откуда-то нити идейных наследований. Ханне Арендт это не нужно. Для нее жил-был мир, в котором ничего ужасного не было. А потом появился ужас тоталитаризма. Откуда появился?

Да ниоткуда! Арендт так и пишет: "Все, что мы знаем о тоталитаризме, демонстрирует такую ужасающую оригинальность, которую не могут преуменьшить никакие притянутые за уши исторические параллели".

Но нужно же какое-то объяснение! Жил, жил мир без тоталитаризма и вдруг... накопление количества перешло в качество. Какое количество-то накапливалось? Какая деградация человека и человечности привела к ужасу? Потому что если это ужас и если к нему привело какое-то накопление, то это не может не быть накоплением чего-то не- и античеловеческого. Чего?

Кто-то скажет, что накапливается гной внутри капитализма. Кто-то - что идет некомпенсируемый цивилизационный надлом. Но Арендт не говорит ничего!

Больше того - повторяя за фон Хайеком все общие места, касающиеся абсолютной вредоносности идей, овладевающих массами, как почвы тоталитаризма, Арендт при анализе советского тоталитаризма сползает в этом вопросе в полный бред.

Потому что для нее Ленин - это не тоталитаризм. Советский тоталитаризм начался в 1930 году и кончился в 1953 году со смертью Сталина. Но почему тогда коммунизм - исток, субстанция и форма осуществления тоталитаризма?

Коммунистическая идеология стала фактически безальтернативной основой советского режима (или советской власти) к 1918 году. До 1930 года оставалось 12 лет. Ровно столько, сколько просуществовал весь фашистский рейх. Это были годы максимального накала коммунистической идеологии. Сталин не накалял идеологию, он ее охлаждал, как только мог. А по сути - истреблял. И суть сталинского террора вовсе не в какой-то иррациональной конвульсивной потребности, а в этой борьбе с идеологией. Как, сохраняя совесть исследователя и сопричастность хотя бы формальной логике, можно объявлять коммунизм ответственным за тоталитаризм?

Повторяю - для меня все эти построения провокативны и бессовестны. Но если даже встать на логику их авторов - что получается?

Отдельный вопрос - эта самая частная собственность. Мол, отчуждение от частной собственности есть беспрецедентная тоталитарность. И тут-то Советы намного хуже любого Гитлера. А почему это тоталитарность? Какое отношение эта собственность имеет к моей свободе? Почему такое отчуждение беспрецедентно? Какую собственность имел крепостной крестьянин в России? Или английский пролетарий периода первоначального капитализма? Или мексиканский пеон?

Значит, речь идет не об отчуждении как таковом. А о том, что отчуждение распространяется на элиту. Но это никак не либеральный подход! Это нечто прямо обратное! И мое утверждение вытекает из всех либеральных прописей. А вот откуда (кроме гнилого советского диссидентства, подпитываемого всей этой "тоталитаристской" хренью) вытекает абсолютное значение частной собственности для человеческой свободы - никто не сумел мне вразумительно объяснить. Кумранская община была несвободна, потому что в ней имел место отказ от частной собственности? Катакомбный христианин был несвободен? Бенедиктинский монах был несвободен? Кибуцы - средоточие несвободы?

А почему? Что такое свобода в позитивном смысле слова? Почему для этой свободы мне нужны либо акции какого-нибудь завода, либо необходимость наниматься к тому, у кого есть эти акции? А если акции для меня - головная боль, а к новорусскому хамлу я не хочу наниматься? То это значит, что я встал на дорогу к рабству? Вместе с кем я на нее встал? Вместе с Сергием Радонежским и моими интересными собеседниками по израильскому кибуцу?

Замечу, что никогда обобществление в реальном советском обществе не достигало масштаба антиутопии. Крестьянская колхозная нищета если с чем-то и должна сравниваться, то с раннемодернизационными коллизиями "а-ля огораживание". И, с этой точки зрения, данная нищета - гораздо более мягкая. И объясните мне, пожалуйста, почему несчастье бедняка, если уж он вообще необходим обществу (сомнительная либеральная аксиома... ну, ладно, примем для прояснения существа дела!), почему, повторяю, это несчастье бедняка должно измеряться мерой обобществления производительных сил? Оно очевидным образом измеряется чем-то другим. Например, возможностью не умереть от голода. А если он умирает от голода, то какая ему разница - в общине или сугубо индивидуально. В общине, кстати, он скорее выживет.

Страшная судорога индустриализации обрекла советское крестьянство на очень специфическое социальное бытие. Но даже это бытие не было ни античеловеческим (антигуманным), ни неповторимо бедняцким. Русское крестьянство, прессуемое властью в деревне и выдавливаемое в города, знавало периоды и похуже. А сталинская социальная мобильность никогда не превращала крестьянина в шудру, в жертву кастовой изоляции. Вы эти "социальные ужастики" Ханне Арендт рассказывайте, а не тем, кто реально жил в реальном (очень неблагополучном и непростом) обществе, которое якобы знаменовало собой антиутопию Оруэлла.

Но оставим в стороне крестьянство. И вернемся к городу, в том числе позднесоветскому, достаточно просвещенному. Что там происходило? Я не мог продать свою квартиру (неважно, я или жившие при Сталине счастливые обладатели этих самых квартир)? Но мог ее обменять... Меня никто не мог из нее выгнать... Если принять тоталитарный горизонт, определяемый всеми, кроме Ханны Арендт, то в позднее время я мог купить кооперативную квартиру. И мог ее продать, и мог купить другую.

Но главное - почему моя свобода состоит в том, чтобы непрерывно покупать и продавать квартиры? Я хочу в этой квартире обустроиться и реализовывать себя. Я что, не мог это делать? Мог! Кто-нибудь (в зрелую постсталинскую эпоху, да и не только) особо в этом меня тревожил?

Да, когда арестовывали всю семью, она теряла квартиру. Да, имел место ужасный политический террор, напрямую уничтоживший чуть ли не миллион советских людей (все остальное - явная и уже слишком неопровержимо разоблаченная ложь). Но основная масса населения размещалась в этих квартирах вполне надежно - попробуй, высели! Это сейчас их выселяют, как хотят и за что хотят! Статистика просто воет об этом бесправии. Это сейчас их лишают крыши над головой ради какого-то фон Хайека или еще неизвестно кого. Это сейчас им приходится зимовать под открытым небом или в неотапливаемых домах и бараках.

И, с этой точки зрения, именно сейчас посягают на их свободу (попробуй, реализуй ее, будучи низведенным до животно-унизительной нищеты) и жизнь. Это происходит по Хайеку? И что, вы считаете - это вечно будет происходить? Это не вызовет социальных реакций? Но мы же видим, что уже вызывает!

Что, вы не дадите состояться идеологии? А про бунт, "бессмысленный и беспощадный", помните, кто писал? Вы это слово "бессмысленный" как-то со своими доморощенными фон Хайеками увязываете? Что? Вы против этого примените Левиафана и абсолютный, внеидеологический страх? А абсолютный страх бывает внеидеологическим? И даже если он будет таковым - как скоро он станет антиидеологическим? То есть вполне фашизоидным, со всей гаммой последствий. А даже если он окажется идеологически стерильным - вы представляете, куда надо планку страха загнать, чтобы он стал что-то структурировать? Это нужна стократная сталинщина!

А почему это в ней идеи не будут рождаться и идейные социальные группы не начнут возникать (это, как мы помним, основное условие недопущения тоталитаризма)? Значит, они будут возникать. И их надо будет давить. А идеи выкорчевывать. А как? "Джузеппе, как ты меня любишь?" Значит, с помощью полиции, которая будет выкорчевывать не враждебные смыслы, а смыслы вообще. И с помощью информационной кампании, которая будет базироваться не на проповеди какого-то смысла, а на сознательном затягивании в бессмыслицу (жестком затягивании, ибо нужна профилактика против любого смыслообразования).

Это что - не рабство? Не несвобода? А знаете, как это все называется? Это и есть постмодернизм в политическом значении данного термина! Значит, начинается все скворцами, верещащими про либерализм и свободу (фаза #1), а кончается специфической публикой, которая заявляет:

Эй, довольно скулить про скворчонка в груди!
Гриль из этих скворчат наш гран-при. Се ля ви!
Мы скворчатиной вскормим мясников бытия.
Отсекут они смысл и оставят тебя,
Изнь...

То есть жизнь, лишенную какой-либо смысловой заданности. Причем абсолютно лишенную любой такой заданности... Цитирую здесь свою собственную поэтическую драму "Изнь".

Я даже не буду экстраполировать, во что это обернется. Я просто вижу, что к этому идет. Что фон хайеки, попперы, арендты, гайдары и иже с ними - это фаза #1, которая сознательно волочет за собой фазу #2. Под вопли о свободе свобода исчезает на фазе #1, ибо вместо нее навязывают нечто другое, грубо говоря, не "свободу для", а "свободу от".

Ты свободен быть один, но ты не свободен быть вместе. Ты свободен не верить, но ты не свободен верить. Или объединяться для отстаивания своей веры. Веры или чего-то другого - ценностей, смыслов, неважно. Начнешь объединяться - стукнем по рукам. Начнешь сопротивляться - направим беспощадную (но абсолютно бесценностную и потому нетоталитарную) полицию самого что ни на есть тайного образца.

Великий Инквизитор Шиллера или Достоевского - он хоть прямо говорил: "Тленью, но не свободе". Все эти борцы с тоталитаризмом - они ведь обратное говорят, а делают именно это.

Но я еще ненадолго вернусь к квартире и всему прочему. Что получается? Если у меня при ужасной тоталитарной советской власти была квартира и никто ее не мог отобрать (а теперь отобрали - и хрен их разберет, почему)... Если у меня была машина и я мог с ней что угодно делать (а теперь ее угнали)... Если у меня была дача, и опять - хошь продавай, хошь что (а теперь ее сожгли)... То почему я должен ощущать себя теперь более свободным, чем тогда? Даже просто на материальном уровне? Потому что у кого-то другого есть супердача и супермашина? Странная логика, согласитесь!

Чтобы быть свободным, я должен быть причастным чему-то. Это и есть "свобода для"... Чтобы быть причастным - я должен иметь средства реализации этой свободы, инфраструктуру, аппараты, технологии, возможности. Если я от всего этого отчужден, то почему я свободен?

Если я вижу, что моя цивилизация (предположим, Запад) гибнет от этого отчуждения, задыхается и разлагается в отсутствие смысловых перспектив, если я вижу, что эти перспективы отсекаются вполне определенными мясниками, если я вижу, что на месте этих перспектив поселяется просто смерть, то почему я не буду бороться? Потому что это тоталитарно?

А сидеть и ждать смерти? Ждать очередного концлагеря? Это по Арендт, по фон Хайеку? Это, как Федор Михайлович говорил, "супер флю"?

Суверенитет личности, говорите? Личность - она ведь как общество... Она того... Это самое... Огород... На нем ведь рядом - сорняки и огурцы с помидорами. Будем устраивать свободную конкуренцию сорняков с овощами? Знаете, как это называется? Акультурация, декультурация, как удобнее. Что, пропалывать нельзя, потому что тоталитарно? А не пропалывать - либерально? Что за подрывное тяготение к дикости? Что оно напоминает-то? А вот что!

Та же Ханна Арендт признает, что для фашизма идеология - это осуществление заповедей Природы. А для коммунизма (она аккуратнее пишет - "в советском варианте") - это реализация воли Истории. И, мол, что Природа, что История. Ни фига себе! Для Ханны Арендт что в лоб, что по лбу - что Природа, что История. А для меня - нет. И для Гегеля, и для Канта, и для Платона, и, что бы ни говорили, я убежден, для Аристотеля, для Спинозы, Декарта...

Потому что люди мы постольку, поскольку восстаем против природы. И началось это не в светское Новое время.

Это началось с идеи личного Бога, завета между Богом и человеком.

Это на следующем (вполне преемственном) этапе вылилось в богочеловеческое восстание против природы. И это тоже все понимают.

Это и стало Историей.

Это создает пути в Истории, а значит народы. Вы все это хотите уничтожить? Так прямо и говорите! Но не делайте вид, будто вам что История, что Природа. Тут либо-либо.

Ханна Арендт издевается над идеологиями. Она говорит, что они безвредны и безопасны, пока в них никто не верит всерьез. Она это распространяет на Законы Моисея и проповедь Христа - в них тоже не надо верить всерьез? А как, как в них надо верить? "Джузеппе, скажи, как?"

Как бывает со всеми идущими до конца фанатиками, у Ханны Арендт "за здравие" плавно перетекает в "за упокой". Это только начинается все со Сталина и Гитлера. Это тут ее цитируют и обласкивают, а Боннэр гордится, что она лауреат премии имени Ханны Арендт. А если хоть на шаг дальше? Ханна Арендт ведь считает, что парламентская республика беременна тем же злом. И что только небольшое пространство древнегреческого государства-города было пространством свободы (как мы понимаем, опирающимся на рабов).

Ханне Арендт нравится очень многое, что никак не соотносится с нормативным либерализмом. И якобинский клуб с диктатурой гильотины, и Парижская коммуна, и Советы в России (особенно в 1905 году, когда не было огосударствления). Больше всего ей нравятся идеи Т.Джефферсона, одного из отцов-основателей США, по поводу элементарных республик, нуклеарных ячеек американского федерализма, общин элементарного типа с гражданским самоуправлением. Она что, не понимает, что все эти микросистемы не релевантны современному миру?

Хорошо, предположим, что она идеалистка! И ей плевать на релевантность! Но она не может не понимать, что все эти нуклеарные структуры держались только очень накаленным смыслом, что там эти самые идеи принимали очень всерьез. Ну и? Как насчет смыслов, которые хороши, когда их не принимают всерьез (ее же цитата)? В Парижской коммуне что, смыслы не принимали всерьез?

Попробуем рассмотреть все это структуралистски. Вот фашизм - и такие-то функциональные политические особенности (А, Б, С, Д, Е - хватит). А вот сталинизм - и такие-то функциональные политические особенности (А₁, Б₁, С₁, Д₁, Е₁ - хватит).

Если А = А₁, Б = Б₁, С = С₁, Д = Д₁, Е = Е₁, то две системы эквивалентны. По-вашему, это научный подход, интеллектуализм высшей пробы? А по-моему, чушь собачья! У социальных систем не 5 и не 10 параметров, а до фига! Внешнее сходство по группе параметров ничего не доказывает по существу.

"Вот две толпы, и они одинаково орут при виде вождя!" Все толпы всегда орут при виде всех вождей! И на стадионах так всегда орут, это законы массового суггестивного поведения. Был бы массовый митинг с участием Рузвельта - так же бы орали!

"Вот аплодируют на съезде Сталину и Гитлеру!" А когда инаугурационной речи Буша аплодируют - что-нибудь другое происходит?

Это все Ромм, "Обыкновенный фашизм", это все казавшаяся ужасно глубокой пошлая хренотень, опирающаяся на принципы подобия, - главное убежище любой ненаучности.

Вам специалисты начинают говорить: "Посмотрите, вот это речь Сталина. Текст, интонация. А вот это речь Гитлера. Текст, интонация. Вы что, не видите, что это нечто диаметрально противоположное? Что у Сталина все подчинено декларативной рациональности ("во-первых", "во-вторых" и так далее). А Гитлер вызывает иррациональную стихию и управляет ею на иррациональных основаниях. Вам специалисты-психологи и больше скажут. Что Сталин - это теология Слова и Отца. А Гитлер - это теология воя и Матери. Что Сталин апеллирует к стихии храмовой, а Гитлер - к шаманистской.

Фантастическое различие в функциональном и смысловом поведении. Но почему-то оно должно быть отброшено. А почему? Кто сказал, что система описывается пятью, семью параметрами? В том числе монополией массовой партии, возведенной в абсолют идеологии, подавлением политической оппозиции силами тайной полиции? Монополией государства на СМИ и централизованным управлением экономикой?

Это, конечно, важные характеристики, но почему система этих характеристик должна называться ПОЛНОЙ (в математическом и социальном смысле слова). А если она неполная, что значит ваш изоморфизм? Вы попробуйте такой изоморфизм построить в какой-нибудь структурной антропологии! Вас выведут под белы рученьки из научного сообщества и больше на порог не пустят. А в социальной теории так можно?

Эта пятичленная чушь не дает проникнуть никуда! Она ничего не говорит о природе общества! Вы можете эти общества не любить! Но если вы ученые, вы должны их понимать! Советское общество и хуже, и лучше той банальности, которой вы его заклинаете. Фашизм в невероятное количество раз глубже всей этой лабудени! Ненавидя смыслы вообще, а особенно смыслы, творящие реальность (или антиреальность), вы ничего по существу понять не можете. Потому что системообразующей является эта смысловая типология, а не А и Б, сидящие на трубе.

Не хотел заострять внимание на еврейском вопросе, но и обойти его невозможно. И начать надо не с высоколобых вещей, а с элементарных жизненных целевых векторов. Предположим, что у меня есть один тоталитаризм. И он в виде врага выбрал змей или сусликов. Конечно, мне неприятно. Я должен ходить на митинги "Смерть змее!", охотиться за несчастными сусликами. Меня отвлекают от моих основных занятий, сковывают мою свободу. И вообще, может, я хочу любить змею, а мне мешают. Но в принципе я, пусть и некомфортно, перезимую. А эмигрировать - это дело тяжелое... чужой язык, чужая культура...

Опять же, кто-то может потребовать, чтобы я вошел в общество "змеелюбов". А я, на самом деле, гадюк терпеть не могу. Конечно, я понимаю, что в перспективе, если истребят гадюк, произойдут неприятные экологические сдвиги. Но это все одна, вполне конкретная, проблема. В принципе, я могу предположить, что сегодня они за гадюками гоняются, а завтра займутся фамилиями с определенными окончаниями. И это правильное предположение. Но это предположение. Может займутся, может нет. А в какой-нибудь сопредельной стране мало ли чем займутся. И человек свою жизнь не по предположениям строит, а по фактам.

А вот если они начинают вполне масштабно и продуманно заниматься не змеями, а людьми определенной национальности и я точно знаю, что я вхожу в эту национальность, то это, согласитесь, "другой коленкор". И в научном, и в бытовом смысле. Понятно, о чем я говорю?

Ханна Арендт - еврейка. А фашисты истребляли евреев. Она рассматривает две системы. В одной системе евреев не истребляли (немалые эксцессы позднего сталинизма все же никак нельзя вывести из класса флюктуаций). В другой системе именно евреев и истребляли - причем есть веские доказательства, что для того и создали систему, чтобы их истреблять. По крайней мере, по факту такого накурочили, что никому не снилось, никакой инквизиции. В центре Европы, в ХХ веке.

Ханна Арендт говорит: "Есть пять параметров. Поскольку данный параметр в них не входит - то системы эквивалентны". Подожди, тетя! В одной системе ты, ты конкретно, вместе с семьей, испытала бы все удовольствия лагерей смерти, причем газовые камеры - это было бы лишь "на закуску". В другой системе ты вполне могла быть, например, преуспевающим академиком. Ландау, например, им был. И даже в партию не вступал. И не только он.

Ты можешь сказать, что обе системы в чем-то плохие. Но каким образом ты измышляешь гомеоморфизм двух систем?

Ведь наоборот, есть люди с определенным складом мышления, которые тебя послушают и скажут: "Вот фашисты жгли только зловредных чужих евреев, а коммунисты своих русских не жалели, в отличие от фашистов. А почему не жалели? Потому что евреи! А значит, коммунизм гораздо хуже фашизма!"

Арендт не понимает, что ее гомеоморфизм - это просто брат-близнец данной логики? Ее это не интересует? А почему? Она настолько отчуждена от смыслов, что чувствует себя атомом в космосе? Простите, но по отношению к Арендт это, безусловно, не так. Тогда что это все за дурно пахнущие кульбиты? Хотелось бы объяснений!

Но то, что я затронул, - это только бытовая частность. Вопрос не в том, что фашисты убивали евреев. Они, кстати, не только евреев убивали. И чем больше евреи обособляют Холокост от остальных жертв Войны, тем больше отчуждают себя от общечеловеческой истории (что и аморально, и неумно).

Но, в конце концов, с точки зрения такого отчуждения можно оставить тему под патронажем совокупной Ханны Арендт. То есть похоронить. Однако тема же этим не исчерпывается. Вопрос не в том, что фашисты убивали евреев, а в том, почему и как они их убивали. Вопрос в том, в какой мере это все связано с фундаментальными смыслами фашизма, с фашистской эзотерикой (никакое идеологическое движение такого типа, как фашизм, без эзотерики жить не может, функционировать не может - вот чего не могут понять пятипараметровые чудики).

Фашисты убивали евреев, исходя из глубочайших метафизическо-ультрагностических оснований. И исходя из этих же оснований, они делали многое другое. Моральный, ценностной долг жертв и победителей в том, чтобы докопаться до этих оснований. Не высасывать из пальца, не надумывать, а дойти до дна, до предельной глубины. И даже если она лежит в бездне - все равно удариться в самое основание. Это долг всех, кто додумывает ситуацию до конца. Долг ответственных интеллектуалов перед своими народами.

Этот долг не был выполнен ни евреями (все-таки главной метафизической жертвой фашизма), ни нами, советскими людьми. Нами, пришедшими с войны, безусловно, главными победителями, спасителями, особенно много претерпевшими от фашизма как именно абсолютного зла.

Почему этот "долг понимания" не был выполнен нами, нашими отцами, поколением победителей? Увы, приходится признать, что именно этот невыплаченный долг побежденному ужасу и его жертвам вызвал ужас назад из Бездны. Но почему все же долг не был выполнен?

Можно назвать массу идеологических причин. Идеологическая несвобода советского общества была огромной. А исследования Зла и Бездны лежат заведомо за пределами тщательно выхолощенного марксизма. Возможно, причины и более глубоки. Не вся работа по исследованию элит советского общества выполнена так, чтобы можно было тут расставить точки над "i". А выполнение такой работы в советских условиях, конечно, было невозможно.

Тут-то как раз и есть островок правды Ханны Арендт посреди всей ее и ее соратников ахинеи. Несвобода губит общество, ибо враг поселяется в сокровенности несвободы. И оттуда истребляет все. В этом урок, и не учесть его невозможно.

Но ведь и страны-победители, не имевшие советских запретов на исследования, не сделали ничего! Они, конечно, меньше пострадали. И экзистенциальный заряд, направленный на постижение сути, у них был слабее. Сыграла роль и политическая необходимость: фашистов надо было инкорпорировать в стан борцов с коммунизмом (неумолимая логика "холодной войны").

Но все же суть к этому не сводится.

Слушать рассказы о Зиверсе, директоре "Ананербе", наблюдать этого Зиверса, безнаказанно давать его опекунам возможность помочь Зиверсу совершать все необходимые ритуалы, подвести черту, повесив этого Зиверса и не тронув тысячи других, входивших в оккультный рейх... Вообще закрыть тему метафизических основ фашизма... Простите, но так можно делать только тогда, когда ты хочешь ограничить борьбу с фашизмом лишь действиями на периферии. Если хочешь все свести к явлению, функционирующему на очень узком временном горизонте, хотя ясно, что это было не так.

Подобным образом поступают только в одном случае. Когда надо спасти ядро явления. И не надо лгать насчет политического прагматизма "холодной войны". Это ядро спасали не просто для борьбы с коммунизмом.

Теперь об Израиле. Израиль не США и не СССР. Не Великобритания и не Польша. Не Франция и не Греция. Израиль создан страстью, имя которой "никогда более!" Смысл Израиля в том, что его существование есть гарантия от повторения ужаса фашистской чумы. Нет этого смысла - зачем Израиль?

Конечно, есть закрытые вопросы, "скелеты в шкафу". Помимо СССР, кто как голосовал за Израиль и против Израиля в 1949 году? Какой ценой покупались голоса? Политика - штука во многом морально тягостная. Но я не о политике. Я о людях. Конечно, Израиль очень быстро вошел в антисоветский блок и должен был считаться с союзниками по блоку, в том числе с ФРГ. Об этом много написано трагического.

Но я не о военных и не о "Моссаде". Я о людях - о них и только о них. Идеологического табу для них не было. Думать им мешать никто не посмел бы (с приветом от Ханны Арендт). Собственность у них не изымали - частные фонды никто ничем не ограничивал. Еврейскую гениальность абсолютизируют только фанатики и антисемиты. Но назвать евреев недумающим народом, наверное, тоже никто не может.

ТАК ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО?

То, что мне говорят по этому поводу, носит сугубо метафизический и экзистенциальный характер. И этот характер потрясающе объединяет израильскую вину с виной советской. Потому что и советскую вину идеологическими запретами не исчерпаешь (иначе какая же советская, пусть и относительная, свобода, о которой я говорил?).

Мне говорят следующее: "Погружаться в эти бездны - значит узнавать что-то такое, после чего нельзя жить. Это знание просто несовместимо с жизнью. А еврейский народ, уже надломленный Холокостом, был на грани небытия. И любая попытка двинуться дальше в таком исследовании оказалась бы одновременно переходом последней грани. И потому между знанием и жизнью выбрали жизнь".

Это потрясающе интересная самооценка. Кто-то когда-то выбрал не Древо Жизни, а Древо Знания. И был наказан. На новом витке, находясь перед новой необходимостью выбора, выбрали Древо Жизни. Но что это за жизнь, которая несовместима со знанием? И почему она несовместима?

Оставим в стороне все рассуждения о тягостности, язвах и ранах. Может, кто-то и хочет сводить к этому вопрос. Но это ведь неправда! Значит, есть ощущение, что твои сокровенные матрицы понимания не выдерживают соприкосновения с этим знанием. А почему не выдерживают? Потому что... Ясно же, почему!

Что произошло с советским поколением победителей? Да, идеология, да, увлеченность жизнью. Но не этим же все исчерпывается. Значит, тоже где-то внутри было ощущение антагонизма матриц и феноменологии Этого. Что это за ощущение? И как должны быть устроены матрицы для того, чтобы встреча не оказалась концом? Чтобы знание и жизнь совместились? Если такое устройство матрицы вообще невозможно, то... приходится признать, что фашизм победил.

Поскольку признать это нельзя, то закрыть проблему категорически невозможно. А поскольку открытая проблема требует не итогов и выводов, а живых непростых системных (далеко не только аналитических) погружений, то лучше здесь поставить многоточие, чем делать вид, что забиваешь по шляпку гвозди, заканчивая строительство нового дома.

Пока еще с трудом доволакиваются сырые бревна до места, где обязательно должно возникнуть это строение. Не надо лгать, что ты в конце пути, когда находишься лишь в начале. Но и торопиться надо - время не ждет. И враг опять на пороге.

Часть четвертая.
Неочевидная очевидность

Значит ли сказанное, что никакие констатации невозможны? Никоим образом! Иначе к чему вообще любые рассуждения на эту тему? Чтобы фон Хайека ущучить да Ханну Арендт как следует уличить?

Констатация возможна в ряде вопросов, принадлежащих определенным глубинам. Определенным, и все же не окончательным. Возможно описание некоей "неочевидной очевидности".

Оно уже просится после всего сказанного. Но тут не должно быть недоговорок. Тем более, что все это не отгорожено монолитными стенами от политической злобы дня. И даже наоборот.

Так в чем же неочевидная очевидность?

В том, что никакого понимания происходящего не может быть вне анализа ценностных мегатрендов, смысловых мегасистем. А этот анализ приводит нас к вполне определенным концептуально-аналитическим выводам. И вряд ли любая новая глубина эти выводы пересмотрит. Скорее, наоборот.

Главный вывод состоит в том, что есть мегасистема и мегатренд, в центре которых лежит страсть по Истории. Здесь История является не просто ценностью, а сверхценностью. История как борьба. И одновременно История как клокочущий креатив, как возможность Большой новизны, как инновационный потенциал человечества. Все это в данном мегатренде и данной мегасистеме является ядром и сутью. Меняются знаки и символы. Но суть воспроизводится. Мегасистема не монолит. Мегатренды не тротуары Невского проспекта. Но мы узнаем друг друга и протягиваем друг другу руки, преодолевая все барьеры и все разночтения.

Сказать, что основой является вера в человека - значит, ничего не сказать. Но гуманизм - не обветшалая мантия на плечах выжившего из ума профессора кислых щей. Это то живое, без чего мы немедленно станем рабами Бездны. Гуманизм - не вполне светская вещь. Не надо путать его с просвещенческой проповедью. Но нельзя сводить его и к модификациям в рамках одной религии. Просто он живет, и вместе с ним живет История как сверхценность.

В очень грубом приближении эта нитка тянется от Французской революции к русской революции 1917 года. По крайней мере, люди 1917 года постоянно грезили Конвентом, поверяли себя этой традицией. "Упаси нас бог отречься от революции! Вы называете нашим учителем Тэна, но он не наш учитель! Мы - другие! Революция как любовь, и горе тому, кто этого не понимает! Бурные волны океана Истории разбиваются о страшные утесы, и ветер должен дуть вновь и вновь, чтобы великое дело Конвента было доведено до конца".

Взяв этот исторический интервал, я, конечно, огрубил суть происходящего. У Конвента были свои предтечи. А русская революция питалась, кроме Конвента, и образом Христа... "Что есть истина?"

Я не хочу изобретать лишних слов. А на общепринятом языке эта линия называется линией проекта "Модерн". Дух свободы и гуманизма, дух прогресса (пусть нелинейного, но обязательно восходящего инновационного движения в Истории), культ человека и его космическое предназначение - вот что входит в эту линию и это понятие.

Лоно Модерна - Запад. Антизападничество бессмысленно. Можно негодовать по поводу того, что Запад отказывается от собственной исторической роли. Но самим отказываться от Запада можно только не имея ясности во всем, что касается концептуальных и стратегических ориентиров.

Нет Истории без иудео-христианской традиции, без личностного человеческого обожения, без космической личности, без стрелы Времени, направленной в Будущее.

Но реальное восхождение человека по этой лестнице шло так, как оно шло. На какой-то фазе проект "Модерн" стал секулярным, но не потерял ценностей. Возникла светская культура, давшая невероятный урожай. Возникло светское общество с новым потенциалом свободы.

Затем все это стало пробуксовывать. Эта пробуксовка стала абсолютно очевидной к концу XIХ века. "Закат Европы" Шпенглера, пессимизм Шопенгауэра и "смерть бога" у Ницше - лишь внешние симптомы этой пробуксовки. Страшной пробуксовки, гной которой выплеснулся кровью Первой мировой войны.

В какой-то момент казалось, что Древо - мертво. И что извечный враг Модерна (назовем этого врага "Контрмодерном") вот-вот победит, и не где-нибудь, а в Европе, на Западе. Страшным приговором здесь было исчерпание смыслов, способных включать общественную энергию. Пробусовка - лишь одна из возможных метафор. И, возможно, точнее будет сказать, что в двигателях не оказалось бензина. А может быть... Может быть, и сама конструкция исчерпала себя. Секулярная культура Модерна могла жить только съедая собственное сакральное ядро. Съев его, она остановилась, и вослед за нею остановилось всё.

Человечество оказалось в страшном тупике. Капитуляция перед Бездной могла стать всеобщей. И стала бы всеобщей, если бы не коммунизм и Россия.

Россия всегда была Западом, но альтернативным Западом. В простейшем смысле это совсем очевидно. Запад - это христианство. Россия - христианская, но альтернативно-христианская страна. На самом деле все еще сложнее. Россия невероятно прочным образом связана с Историей. И эта связь не исчерпывается никакой конфессиональной или культурной спецификой.

В момент, когда История оказалась под угрозой Антагониста, Россия могла либо зажечь свой собственный (а одновременно и мировой) инновационный Огонь, либо капитулировать и исчезнуть. И она была близка к тому, чтобы капитулировать и исчезнуть. Но воля к жизни возобладала. И имела (это все понимали!) не локальный, а глобальный, более того, глобально-инновационный характер.

Коммунизм - западная альтернативная идея. Это вдруг возникшая свежая ветвь на иссохшем Древе Модерна. Россия - западная альтернативная страна. Это часть Запада, но одновременно его Иное. Его, Запада, "бронепоезд на запасном пути", им же, Западом, ненавидимый, истребляемый. Тут не "или - или", тут "и - и". Тут самоубийственная любовь и самоубийственная же ненависть.

Альтернативность России (в рамках Запада и Модерна) и альтернативность коммунизма (опять же - в рамках Запада и Модерна) соединились. Западный мир пришел в движение. Это понимали очень многие, и в этом был смысл массового паломничества интеллектуалов Запада в голодную ленинскую Россию.

К тому моменту, когда этот локомотив Истории заработал, уже включился и начал раскручиваться Антимеханизм, рожденный исчерпанием Модерна, отчаянием и безысходностью Запада. Зверь ждал часа и сорвался с цепи. И имя зверю - фашизм. Фашизм - не просто Контрмодерн. Это фундаментальная альтернатива всему, что несут с собой наш мегатренд Модерна и наша мегасмысловая система. Уравнивание фашизма и коммунизма бредово. Это антиподы, фокусы двух антагонистических мегасистем.

Вторая мировая война - это битва между Модерном и Контрмодерном, в которой коммунизм спас мир от фашизма. И это было исторически безальтернативно. В той мере, в какой западный Модерн еще существовал, он понял историческую суть случившегося. Эта суть была открыта тем, кто понимал фундаментальное значение этих ценностей.

Я имею в виду, прежде всего, Рузвельта, его советников и сподвижников. Ничто, конечно, не исчерпывается отдельными фигурами. Но есть фигуры, которые действуют, а есть фигуры, которые говорят. И здесь фигура Томаса Манна, безусловно, индикативна постольку, поскольку речь идет о соединении глубины с определенностью позиции. А Томас Манн сказал о союзе с коммунистами на почве "общей воли к улучшению человечества".

Союз Черчилля и Сталина был условным. Это был союз против общего врага. Но даже Черчилль сказал 22 июня 1941 года: "Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма (слышите - худшие! Кто говорит? Главный враг коммунизма - Черчилль! - С.К.). Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, - наши враги".

Казалось бы, Черчилль мог не говорить первых фраз и начать с того, что "все бледнеет перед развертывающимся зрелищем". Черчилль яро ненавидел коммунизм. Но он не мог не подчеркнуть: фашизму присущи лишь худшие черты коммунизма. Что было эквивалентно признанию наличия фундаментальных различий между фашизмом и коммунизмом. И это - Черчилль!

Рузвельт вел себя иначе, и понимал все иначе. В истории нет места розовым соплям и сладким позитивным снам. Все было жестоко и практично. Но, кроме этих жестокости и практичности, было и нечто иное. А именно - понимание союзников и врагов в борьбе за Модерн.

Смерть Рузвельта (кто-то считает, что убийство) стала стратегическим рубежом. За этим рубежом Запад вновь стал капитулировать перед фашизмом. Дело не в том, в какой степени он использовал фашистов в "холодной войне". Дело в том, что он их не просто использовал, а интегрировал в свою элиту.

А их интегрировав, Запад стал другим. Ибо никаких собственных инновационных оснований для борьбы с коммунизмом у него не было. Старые же основания как-то подогревали жизнь, пока шла война Запада с коммунизмом, но почти мгновенно остыли сразу же по окончании этой самоубийственной войны.

Враги Модерна были в самом Западе. А добавление к ним фашистов оказалось решающим. Запад сам стал убийцей своего Модерна, то есть себя. Фашисты же, героически перегруппировав силы (это приходится признать, особенно на фоне позорной, жалкой трусости и бесплодия коммунистической элиты), выдвинули новую доктрину. В этой доктрине уже нет места германскому нацизму. Фашизм глобализируется, европеизируется, в первую очередь. Он играет со всеми силами Контрмодерна. А на новом историческом рубеже, конечно, ключевой силой Контрмодерна (его и только его инструментом!) стал радикальный исламизм.

Главное для фашизма было уничтожить Модерн до конца. Геополитически (и это было ясно высказано) - уничтожить СССР и США как "двух ялтинских хищников". Историософски (и это тоже было ясно высказано) - уничтожить либерализм и коммунизм как две силы Модерна.

Важнейшим орудием в этом деле стал Постмодерн. Отсутствие инновационного потенциала Модерна привело к тому, что Модерн стал отрекаться от самого себя. Не надо иллюзий! Постмодерн - это не следующая фаза Модерна. Это невиданное предательство и подрыв во всем, что касается мегасмыслов и мегатрендов.

Обретя Постмодерн, либерализм потерял себя. И нашел своего убийцу. К этому подводила концепция тоталитаризма, уравнявшая фашизм и коммунизм и сломавшая всю матрицу, необходимую для понимания, а значит и борьбы на новых исторических рубежах. Уравнители, создавшие модель тоталитаризма, - это предтечи Постмодерна, его интеллектуальная прислуга.

Потом пришел он сам, заявив о смерти всего - смыслов, идеологий, ценностей, проектов, гуманизма, человека, Логоса, Истории, - что больше, куда далее? А к этому моменту человечество оказалось перед новыми эволюционными вызовами. Инновационный потенциал в этой ситуации имеет решающее значение. Постмодерн блокировал инновационный потенциал либерализма, всей западной демократии. В этих условиях защитниками Модерна оказались консерваторы. Но, как говорил герой О`Генри, "песок плохая замена овсу".

Консервативная (или неоконсервативная, неважно) защита Модерна превратилась в ничто после фиаско в Ираке. Стало окончательно ясно, что вместо позитивных ценностей Модерна на знаменах всего того, что назвало себя "новым Римом", оказались лишь выхолощенные знаки в духе Поппера и фон Хайека. Якобы речь идет о привнесении демократии! На самом же деле все видят, что неадекватное вмешательство приводит к эскалации реакции самого худшего типа. Что выстраивается не Модерн (на новом историческом рубеже и этого было бы недостаточно), а новая суррогатная архаика как дополнение к Постмодерну. Возник союз этой вторичной архаики (исламской, в первую очередь, но не только), Постмодерна и Контрмодерна.

И союз этот разворачивает наступление против остатков Модерна, который сам себя лишил последних новых побегов. Что теперь может вырасти на этом иссохшем Дереве? Если не вырастет ничего - можно говорить, что мир входит в этап глобального "распечатывания" всего, что онтологически, метафизически и политически эквивалентно Бездне. Не исключено, что фон хайеки и иже с ними на этом этапе сыграют решающую роль и маски окончательно будут сорваны.

Но речь идет не об обсуждении логики развертывания конца. Речь идет о том, как его не допустить.

Осмысление сути Второй мировой войны, беспрецедентной войны в Истории, - это не дань памяти, что тоже немаловажно. Это адресация к точке сборки, предполагающей возможность сопротивления в будущем. Это же и платформа для союзов и противостояний. Не может быть стратегического союза коммунизма с Контрмодерном, в какие бы одежды он ни рядился. Тактические союзы бывают самыми пестрыми. Но тактика, в которой жертвуют стратегией, - это не путь победы, это путь поражения.

Более глубокое осмысление коммунизма невозможно вне осмысления его фашистского антагониста. А этот антагонист по-настоящему проявил себя на полях сражений Второй мировой войны. Вопрос не в том, чтобы придавать второе дыхание любому нафталину, красному в том числе. Вопрос в том, каким будет альтернативный инновационный Модерн и чем он ответит своим врагам - Контрмодерну, архаизации, Постмодерну. Вопрос в том, как в очередной раз соединится альтернативная западность России с инновационными альтернативами Модерна (то есть того же Запада).

Любая подражательность со стороны России так же глупа и бесплодна, как и отказ от самой себя и своего мегатренда. Отказ станет концом. А подражательность... Помимо того, что она ничего не дает, она еще и просто технологически невозможна, ибо подражать уже нечему.

Вот что такое для нас сегодня осмысление Победы. Вот какова цена этого вопроса для нашего будущего. В мире есть силы - и это огромные силы, - стремящиеся "подвести черту", спрятав свое предательство Победы под маской величайшего почтения.

Нам же не нужны пышные похороны. Пусть смысл живет хотя бы в катакомбах, но пусть живет. Ибо этому живому смыслу еще предстоит спасти планету и человечество.

Победа - точка сборки. И сквозь этот Алеф мы только и можем вновь увидеть все, что отнято. А значит, и вновь обрести себя.