Я предлагаю читателю не полагаться на память, в которой, если читатель не очень молод, наверняка содержится что-то по поводу бытия, определяющего сознание. Мне вот, например, казалось, что поскольку мой интерес к Марксу превышал интерес тех, кто в советскую эпоху просто сдавал на пятерки соответствующие обязательные обществоведческие дисциплины, то я помню не только предисловие к произведению Маркса, в котором сказано, что бытие определяет сознание, но и само это произведение. По крайней мере я его читал в студенческие годы, причем внимательно. И этим отличался не только от большинства тогдашних студентов, но и от большинства тогдашних преподавателей обществоведения.

Ознакомившись снова с текстом предисловия к «К критике политической экономии» Маркса, я кое-что переосмыслил. Но для того, чтобы это мое переосмысление не порождало непониманий у читателя, который в другую эпоху не обязан был знакомиться ни с самой работой Маркса, к которой я сейчас апеллирую, ни с предисловием к этой работе, я процитирую наиболее знакомый фрагмент из этого предисловия:

«Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права; введение к этой работе появилось в 1844 г. в издававшемся в Париже «Deutsch-Französische Jahrbücher». Мои исследования привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет «гражданским обществом»...»

Прежде всего, здесь обращает на себя внимание то, что Маркс осуществил свой критический разбор гегелевской философии права (внимание!) для разрешения обуревавших его сомнений. Когда-нибудь какой-нибудь ортодоксальный марксист скажет, что Маркса обуревали сомнения? И что же это за сомнения? Что предпринял Маркс в 1844 году для того, чтобы разрешить обуревавшие его сомнения? Согласитесь, что фраза «обуревающие меня сомнения» более к лицу какому-нибудь романтическому философу или мятущемуся богоискателю, чем тому бородатому ментору, в которого Маркса превратил советский ортодоксальный марксизм.

И всё же — что сделано Марксом в 1844 году с вышеуказанной целью, трудно совместимой с его ортодоксально советским образом?

Критический разбор Марксом гегелевской философии права был осуществлен молодым философом с мая по октябрь 1843 года. Опубликован он был полностью впервые аж в 1927 году. Называется этот разбор «К критике гегелевской философии права». Работа представляет собой критический комментарий к пятидесяти двум параграфам гегелевской «Философии права».

Маркс при жизни не опубликовал эту работу. Ее рукопись находится в Международном институте социальной истории в Амстердаме. Институт основан в 1935 году. Он входит в состав Королевской академии наук Нидерландов. Его задача — сбор документов по истории общественных движений, левых — в первую очередь.

С 1935 по 1940 год этот институт, действуя в условиях нарастания гитлеровских бесчинств в Европе, собирал левую документацию. Он тогда сумел приобрести архивное наследство Карла Маркса и Фридриха Энгельса и считал это своим самым ценным приобретением. Другие ценные приобретения: архивы Бакунина, Аксельрода, Герцена, Дана, Плеханова, Потресова, Савинкова, Троцкого и других.

Тетрадь с рукописью Маркса «Критика гегелевской философии права» содержит в себе 150 страниц. На ней нет ни названия, ни даты. Даты нет, потому что потеряна обложка тетради.

5 марта 1842 года Маркс формулирует цель этой своей работы в письме к своему другу и издателю Арнольду Руге (1802–1880). Об Арнольде Руге, члене тайного «Союза молодых», разгромленного в 1824 году, его близости к Марксу в 1844 году и его последующей близости к Отто фон Бисмарку я уже писал в связи с другим письмом Маркса к Руге, датированным 1844 годом, в котором Маркс объясняет, кто такие филистеры.

Теперь настало время обсудить другое письмо Маркса к Руге. То, в котором Маркс, осуждая конституционную монархию, говорит, что целью его «Критики гегелевской философии права» является «борьба против конституционной монархии, этого ублюдка, который от начала до конца сам себе противоречит и сам себя уничтожает».

Этой борьбе и посвящена неопубликованная работа, которую обнаружил в 1922 году в одном из берлинских архивов основатель советского Института марксизма-ленинизма Давид Борисович Рязанов (1870–1938).

Маркс в этой своей ранней работе воспевает демократию, утверждая, что только при демократии «не человек существует для закона, а закон существует для человека; законом является здесь человеческое бытие, между тем как в других формах государственного строя человек есть определяемое законом бытие».

Что ж, в том-то и неудобность раннего Маркса для ортодоксального марксизма, что не о диктатуре пролетариата Маркс писал в начале своего творческого пути, а о благости демократии.

А также о том, что в условиях демократии государство не противостоит народу. И более того, постепенно самоумаляется. Маркс пишет: «В демократии же политическое государство в том виде, в каком оно становится рядом с этим содержанием (имеется в виду содержание, при котором законом является человеческое бытие — С.К.) и отличает себя от него, само является в отношении народа только особым его содержанием, как и особой формой его существования».

То есть демократия — это благо. И благо это в том, что политическое государство при демократии исчезает. Маркс пишет, ссылаясь на Сен-Симона: «Французы новейшего времени это поняли так, что в истинной демократии политическое государство исчезает».

Короче, Маркс в этой работе обрушивается на Гегеля за защиту монархии, конституционной или иной. Маркса задевает не то, что Гегель нечто выводит из абсолютной идеи, а то, что он выводит из нее «природных пэров, родовые имения и т. д., эту «опору трона и общества».

Итак, в предисловии к своей более поздней работе «К критике политической экономии» Маркс упоминает о своей ранней неизданной работе, посвященной критике гегелевской философии права. Эта работа для него была попыткой разрешить обуревающие его сомнения. А сомнения эти, как мы видим, были связаны с тем, что почитаемый им Гегель позитивно отзывался о монархии как о самом близком к идеалу государственном устройстве. А Маркс считал в тот период самым близким к идеалу государственным устройством буржуазную демократию.

Отношение Маркса к монархии не претерпело изменений в течение его жизни.

А отношение к буржуазной демократии, как мы знаем, претерпело. Но мы-то сейчас обсуждаем то знаменитое место из «К критике политической экономии», где говорится о соотношении бытия и сознания. И почему бы нам, коль скоро мы разбираемся в написанном, а не бойко цитируем классика, не установить, о какой именно ранней своей работе, изданной в 1844 году, говорит Маркс в предисловии «К критике политической экономии».

Ведь работа «К критике гегелевской философии права» опубликована не была. А какая работа была опубликована?

Опубликовано было введение к работе «К критике гегелевской философии права». Это введение было опубликовано в 1844 году в парижском немецко-французском ежегоднике Deutsch-Französische Jahrbücher, о чем Маркс и говорит в своем предисловии к работе «К критике политической экономии».

Но только во введении к «К критике гегелевской философии права», которое было опубликовано, в отличие от основной работы, нет ничего из того, что есть в основной, неопубликованной до 1927 года работе!

Во введении говорится только о религии, о том, что она является превратным мировоззрением, вздохом угнетенной твари.

О том, что надо упразднить религию, утвердив правду посюстороннего мира.

О том, что после разоблачения священного образа человеческого самоотчуждения надо разоблачать самоотчуждение в его несвященных образах.

Что критику неба надо превратить в критику земли, критику религии — в критику права, критику теологии — в критику политики.

И самое главное — что при подобном подходе надо объявить войну всему немецкому, ибо оно порочно. В том числе потому, что, разделив с другими народами реставрации, оно не разделило с ними их революции.

Маркс осуждает в этом введении тевтономанов, которые ищут историю немецкой свободы по ту сторону немецкой истории — в «первобытных тевтонских лесах».

Маркс спрашивает читателя: «Но чем же отличалась бы история нашей свободы от истории дикого кабана, если бы ее можно было отыскивать только в лесах?»

Маркс называет современный ему немецкий режим анахронизмом. И проводит параллель между этим анахронизмом и политико-культурными метаморфозами древности.

Маркс говорит о том, что «богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана».

Вот и немецкому антидемократическому анахронизму придется, говорит Маркс, умереть второй раз комически. Ибо анахронизмы умирают комически.

Кете Кольвиц. Крестьянская война, гравюра 5. Восстание. 1903

Далее Маркс говорит о немецких рыцарях хлопка и железа, проснувшихся патриотами, защитниками устаревших, по мнению Маркса, автохтонных буржуазных законов.

Маркс говорит о том, что немецкая философия государства и права получила «в работах Гегеля свою самую последовательную, самую богатую и законченную формулировку». Но что эта философия нуждается в критике, поскольку высокомерие в мышлении сопровождается приниженностью в действительности.

Далее следуют те марксистские утверждения про оружие критики и критику оружием, с которыми мы уже знакомились.

А также восхваления Крестьянской войны, с которыми мы тоже знакомились, задаваясь вопросом о том, насколько осуждение Марксом религии распространялось на религиозных вождей превозносимой Марксом Крестьянской войны — этого замечательного, по мнению Маркса, события, самого радикального события немецкой истории, как пишет Маркс, подчеркивая, что «радикальное» здесь для него значит «прекрасное».

Говорится во введении и о буржуазии как одном из классов гражданского общества, пытающемся подмять под себя все остальные классы этого самого гражданского общества.

О том, что немецкая буржуазия не может сыграть свою историческую роль класса-освободителя.

О том, что сердце Германии — это пролетариат.

О том, что «когда созреют все внутренние условия, день немецкого воскресения из мертвых будет возвещен криком галльского петуха».

На этой фразе про галльского петуха введение к «Критике гегелевской философии права», на которое он ссылается в своем предисловии к «К критике политической экономии», — заканчивается. Ни слова о гегелевском гражданском обществе, гегелевской теории государства во введении нет. Всё это начинает обсуждаться в основном тексте, где Маркс комментирует отдельные параграфы гегелевской философии права. Введение же абсолютно оторвано от основного текста и посвящено фактически другой теме. Связь между введением и основным текстом, конечно, существует. Но она является, мягко говоря, не слишком прочной.

Между тем Маркс, ссылаясь на это введение, говорит, что разрешение обуревающих его сомнений произошло в неопубликованной работе! Ссылка на неопубликованную работу в работе опубликованной? Это не являлось тогда общепринятой нормой изложения и не является ею теперь.

Обратив внимание на это, спросим себя далее, в чем же, как считает Маркс, это самое разрешение обуревающих его сомнений?

Оно в том, что правовые отношения, как и формы государства, коренятся в том, что Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет гражданским обществом.

Не надо выводить государство из общего развития человеческого духа, говорит Маркс, полемизируя с Гегелем. Его надо выводить из того, что называется гражданским обществом. Именно в этом обществе, как справедливо утверждает Маркс, укоренены материальные жизненные отношения. И, являясь тем, в чем укоренены эти отношения, общество рождает государство, а не наоборот.

Но что такое гражданское общество в его гегелевском понимании, притом что Гегель рассматривает гражданское общество по примеру английских и французских писателей XVIII века?

Обратимся к Гегелю и этим неназванным Марксом английским и французским писателям.

Вначале — две цитаты из Гегеля. Первая — из его Йенских лекций, прочитанных в 1806 году. Гегель говорит, обращаясь к слушателям: «Господа! Мы живем в особенное время, в эпоху брожения, когда дух вырвался вперед и, оставив свою прежнюю оболочку, — обретает новую форму. Вся масса бывших до сих пор в употреблении идей и понятий пришла в движение, расторглись словно в ночном кошмаре мирские связи. Готовится новое явление духа, и кому как не философии надлежит приветствовать и признать его, тогда как прочие безуспешно сопротивляются, цепляясь за прошлое, и большинство из них, ничего о том не ведая, составляют массу его явления. Но философия, признавая его вечным, должна воздать ему почести».

Что такое 1806 год? Это время торжества Наполеона I! Что Гегель прославляет? Новую форму духа, который разрушает старую форму. Что это за новая форма духа? Это буржуазия. Ее, по Гегелю, надо приветствовать, а не отвергать.

О каком сопротивлении этой новой форме духа идет речь у Гегеля, притом что Гегель это сопротивление отрицает? Речь идет о феодальном сопротивлении пришествию буржуазии. Так что не только Маркс одного периода отличается от Маркса другого периода, но и Гегель одного периода отличается от Гегеля другого периода. Иначе Маркс не был бы гегельянцем.

Вот еще одна цитата из гегелевских лекций по истории философии, раскрывающая причину, по которой такие гегельянцы, как Маркс, они же — младогегельянцы, восхищались Гегелем: «Смело смотреть в глаза истине, верить в силу духа — вот первое условие философии. Так как человек есть дух, то он смеет и должен считать самого себя достойным величайшего, и его оценка величия и силы своего духа не может быть слишком преувеличенной, как бы он ни думал высоко о них; вооруженный этой верой, он не встретит на своем пути ничего столь неподатливого и столь упорного, что не открылось бы перед ним».

А теперь цитата из раннего Маркса, из его «Экономико-философских рукописей», написанных в том же 1844 году, что и «К критике гегелевской философии права».

«Гегель стоит на точке зрения современной политической экономии. Он рассматривает труд как сущность, как подтверждающую себя сущность человека; он видит только положительную сторону труда, но не отрицательную. Труд есть для-себя-становление человека в рамкахсамоотчуждения, или в качестве самоотчужденногочеловека. Гегель знает и признает только один вид труда, именно абстрактно-духовный труд. Таким образом, Гегель признает за сущность труда то, что вообще образуетсущность философии, а именно — самоотчуждение знающего себя человека, или мыслящую себя самоотчужденную науку, он умеет, поэтому, в противоположность предшествующей форме, собрать воедино ее отдельные моменты и представить свою философию как философию по преимуществу. То, что другие философы считали при рассмотрении отдельных моментов природы и человеческой жизни моментами самосознания, притом абстрактного самосознания, — то Гегель считает делом самой философии. Поэтому его наука абсолютна».

Из этой цитаты очевидно, что в 1844 году, когда написана вся работа Маркса «К критике гегелевской философии права», а опубликовано только ее введение, гегелевская наука для Маркса является абсолютной. Понимаете, абсолютной! Это не значит, что у Маркса уже на тот момент нет расхождений с Гегелем: попробуйте, найдите по-настоящему мощного молодого философа, у которого нет расхождения со своим предшественником. Конечно, расхождения есть. Но есть и бесконечное уважение к Гегелю, есть понимание масштаба гегелевского деяния и восхищение этим масштабом.

Кете Кольвиц. Крестьянская война, гравюра 7. Пленные. 1908

Советские ортодоксальные марксисты любят с «легкостью необычайной» говорить о том, как Маркс преодолел Гегеля, как он поставил гегелевское учение с головы на ноги. А вы пробовали поставить с головы на ноги какое-нибудь по-настоящему крупное философское учение? Например, Платона или Аристотеля?

Напоминаю, Гегель умер в 1831 году. То есть за тринадцать лет до написания Марксом его работ 1844 года. Марксу в год смерти Гегеля было тринадцать лет.

Так что полемика Маркса с Гегелем — это его полемика с определенными гегельянцами. А также с тем, что в гегельянстве оправдывает незыблемые монархические (конечно же, просвещенно-монархические) устои, которые Маркс яростно низвергал. Но есть вопросы, по отношению к которым Маркс является продолжателем не только определенных построений Гегеля, но и того, что в гегелевском учении более фундаментально, чем отдельные построения.

Что я имею в виду? Поскольку мы рассматриваем пока что так называемого раннего Маркса, то я имею в виду, конечно же, всё, что связано с отчуждением.

Что такое отчуждение? И кто его начал всерьез рассматривать? Конечно же, не Маркс и не Гегель. Всерьез отчуждение начали рассматривать крупнейшие английские философы Томас Гоббс (1588–1679) и Джон Локк (1632–1704), французские философы Жан-Жак Руссо (1712–1778) и Клод Адриан Гельвеций (1715–1771).

Все они рассматривали современное им общество как общество, в котором некая сила, возвышаясь над человеком, забирает у человека подлинность, то есть отчуждает его и превращает в частичного человека или дробную единицу.

Все перечисленные мною выше великие мыслители рассматривали фундаментальную проблему умаления человека в ходе создания им всё более и более сложных обществ, предоставляющих своим членам всё большие и большие возможности. Речь идет о разных возможностях — как материальных, так и иных.

Усложнение общества, осуществляемое в ходе его развития, не только стремительно наращивает совокупные общественные возможности, частью которых является совокупный материальный продукт, производимый обществом. Параллельно с этим благим порождением усложнения социальной жизни человечество сталкивается и с издержками такого усложнения. Советский примитивный ортодоксальный марксизм с удовольствием сводил все эти издержки к несправедливому разделению между членами общества создаваемого этим обществом материального продукта.

Между тем вся домарксистская мысль об отчуждении, развивавшаяся веками и никоим образом не отвергавшаяся самим Марксом, рассматривала издержки, связанные с деформированным распределением произведенного продукта, только как одну из пагубностей.

Да, то, что распределение деформировано, пагубно сказывается на людях. Но какое распределение следует считать лишенным подобной пагубности? Такое, при котором всё делится поровну между всеми членами общества? Но даже при советском социализме считалось, что такое распределение неоптимально: его критиковали, именовали уравниловкой.

Но проблема не только в нахождении оптимального распределения, что тоже непросто. Предположим, что в советском обществе распределение было близко к оптимальному. Хотя, конечно же, такое предположение является, мягко говоря, очень смелым. Но предположим, что это так. Почему тогда мы столкнулись с таким заболеванием общественной ткани, которое обернулось крахом государства? Откуда взялись все эти «Птицы счастья» и прочее? Какая теоретическая проблема, обсуждавшаяся веками и крайне волновавшая Маркса, породила и заболевание общественной ткани, и все его последствия? Ведь не только неправильное нахождение оптимума распределения всё это породило! Что же тогда?

(Продолжение следует.)