Конечно, можно, объясняя читателю, что такое политическая война, ссылаться на различные исторические прецеденты. И в какой-то мере это даже необходимо. Но если в твоей стране разворачивается политическая война, а ты анализируешь, как именно ее вели... ну, я не знаю, какие-нибудь древние финикийцы... то чем ты именно занимаешься? Вестимо, чем — сооружаешь башню из слоновой кости. Прекрасно понимая при этом, что ситуация в стране крайне неблагополучная, и башню эту обрушат вместе со страной. Причем с особой беспощадностью, дабы неповадно было представителям местного населения (они же тутошние) заниматься тем, чем подобает заниматься только местным представителям захватчиков (они же тамошние), которые это население завоевали.

Но дело даже не в том, что башня из слоновой кости, занимающаяся политическими, концептуальными и прочими войнами, в нынешней России будет обрушена прежде всего и с особой жестокостью. Дело в том, что Россия будет обрушена. А политическими, концептуальными и прочими войнами надлежит заниматься не из удовольствия. По крайней мере, я от этих занятий никакого удовольствия не испытываю. Да и мои ближайшие соратники тоже.

Занимаемся мы всеми этими войнами, потому что они ведутся против нашей страны. А в каком-то смысле — и против всего человечества. И мы считаем своим долгом дать этому отпор. Ведь в силу определенных причин мы яснее многих понимаем характер ведущихся войн, их внутреннюю специфику, их точки уязвимости. А значит, мы исследуем войны против нас для того, чтобы организовывать войны против них, то есть против тех, кто нам объявил войну на уничтожение. Организуя такие войны, мы собираем воинов под свои знамена. А это совсем не то же самое, что собирать исследователей для постижения загадок исследуемого. Собирая воюющих под свои знамена, мы должны честно сказать следующее.

Первое. Враг очень силен и коварен, а значит, шансов на победу у нас немного.

Второе. Враг не только силен и коварен. Он также труслив, подл, невероятно глуп, лицемерен и так далее. А значит, шансы на победу у нас всё же есть.

Третье. Этих шансов тем больше, чем очевиднее станут для общества перечисленные выше свойства нашего врага. А значит, мы должны делать эти свойства всё более очевидными. Это называется «срывание всех и всяческих масок».

Четвертое. Победа врага обернется только полным уничтожением всего, что нам дорого. А значит, как бы мало у нас ни было шансов на победу, мы все их должны использовать. И не просто использовать, а нарастить, мобилизуя все имеющиеся у нас возможности, добираясь до тех наших возможностей, которые называют скрытыми, резервными и так далее.

Пятое. И простая мобилизация, и мобилизация, связанная с раскрытием своих неочевидных способностей, основаны на любви. Научиться любить то, что враг хочет уничтожить, любить по-настоящему — вот в чем важнейшая наша цель. Это право на любовь — настоящую, беспредельную, окончательную — враг хочет у нас отнять прежде всего. Для этого он осквернял наше прошлое, для этого он сеял и продолжает сеять разврат, имморализм. Для этого он стирает грань между честью и бесчестием, правдой и ложью.

Всё, что враг стирает и разрушает, мы должны восстанавливать. И в себе, и в окружающих. В этом смысле и впрямь — «спаси себя и вокруг тебя спасутся тысячи».

Шестое. Для того чтобы начать так спасаться, надо понять, что на тебя обрушилось некое излучение, лишающее тебя необходимых фундаментальных способностей. И в чем-то очень похожее на излучение радиационное. Для этого мы используем фундаментальный образ (и даже символ) «Зоны Ч» — со всеми следующими из этого выводами.

Седьмое. Для того чтобы шансов на победу было больше, нужно наращивать и крепить свои ряды. А также учиться, учиться и учиться. Чему учиться? Искусству войны. Против нас ведется очень сложная война, это высокое искусство. И даже высочайшее. Враг не верит, что его освоит широкий пласт народной интеллигенции. Враг не верит, что эта народная интеллигенция сумеет передать то, что она освоила, народу. Мы должны посрамить врага.

Восьмое. Учиться вести войну и вести войну — вот наша задача. Если мы будем только учиться — это будет башня из слоновой кости (смотри выше). Если мы не будем учиться — мы потерпим сокрушительное поражение. А значит, мы просто обязаны учиться на ходу. То есть и учиться, и вести войну. Только так и никак иначе.

Девятое. Учиться на ходу надо на том живом опыте, который дарит тебе современность. Причем не абы какая современность, а та, в которую ты погружен. Твое взаимодействие с такой современностью носит несопоставимо более полный и глубокий характер, нежели твое знакомство с тем, что поэт назвал «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Ты должен любить и изучать преданья старины глубокой. Ибо только они поведают тебе о подлинном смысле твоей современности. Но ты не должен отстраняться от современности. Ты должен понимать, что она дарит тебе неоценимый опыт. Такой, который ничто, кроме нее, тебе не подарит.

Десятое. Чем ближе ты к той современности, которая дарит тебе такой опыт, тем более серьезное воздействие она на тебя оказывает.

Одиннадцатое. Газета «Суть времени» является средством донесения до всего народа того, что против него ведется особая война на уничтожение. И средством построения партии нового типа (она же — регулярная организация «Суть времени»). А значит, наша газета в существенной степени рассчитана на членов движения «Суть времени». Подчеркиваю — в существенной и не более того. Мы адресуем газету всем. Но мы в особой степени рассчитываем на то, что она окажет на наших «сутевцев» глубокое воздействие. В чем-то сходное с тем воздействием, которое оказала газета «Искра» на кружки социал-демократов, сложившиеся в России. Любое движение должно пережить этап кружков. Оно без этого не является органичным, а значит, и полноценным. Но пережив этот этап, оно должно идти дальше. К августу 2013 года кружковский этап движения «Суть времени» будет завершен. Начнется новый этап.

Итак, наша газета в существенной степени является газетой для «сутевцев». А какова политическая современность, в которую «сутевцы» погружены в наибольшей степени? Это, безусловно, та современность, которая породила различного рода беснования по поводу митинга на Поклонной горе и съезда, организованного «сутевцами» в Колонном зале Дома Союзов 9 февраля 2013 года, через год после Поклонной горы.

От Поклонной до Колонного — вот те вехи современности, которые дают «сутевцам» особое познание того, что такое политическая война. Потому что эта война ведется именно против «сутевцев» и одновременно против России.

Изучая политическую войну для того, чтобы ее вести, введя понятие о школе на ходу, мы не имеем право избегать изучения самих себя. И всего того, что с нами связано.

Двенадцатое. Конечно, изучать надо только то, что исторически значимо. Нельзя превращать в предмет изучения драгоценные для тебя мелочи внутренней политической жизни. Но и Поклонная, и Колонный зал — это не мелочи нашей внутренней политической жизни. И после Поклонной, и после Колонного зала враг закатил беспрецедентные политические истерики. Никоим образом не соразмерные факту вмешательства в политическую жизнь страны нашей молодой и недооформленной организации. Мы дважды помешали врагу решить его задачу. И поняв, что мы ему помешали, он объявил нам войну на уничтожение. Как же мы можем, изучая политическую войну, не изучать то, как именно враг ведет эту войну против нас? Это было бы научно недобросовестно. А мы ведь не просто наукой занимаемся, так ведь?

Мы руководствуемся гениальной формулировкой Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его».

II

Маркс ведь не имел в виду, что мир можно изменить, не постигнув его внутренних закономерностей. Уж кто-то, а Маркс-то делал ставку именно на это постижение внутренних закономерностей. Но крайне важно понять, что Маркс (тот самый, который говорил о себе, что он не марксист) исповедовал принцип активного и ценностного постижения реальности. Именно эти два фундаментальных принципа вызывали неописуемую ярость его врагов. Понимавших, насколько новой и опасной для них является методология Маркса. И делавших всё возможное для того, чтобы утаить эту методологию, подменив ее чем угодно. Или охаиванием Маркса, или его восхвалением (марксизмом то бишь). Использовалось и то, и другое, лишь бы главное не стало «руководством к действию».

Что такое ценностность марксистской науки? Это утверждение о том, что целью науки является не только истина, но и нечто большее. Истина интересовала классическую позитивистскую науку. Сразу же необходимо подчеркнуть, что говоря здесь о позитивизме, мы имеем в виду позитивизм в широком смысле слова.

Для того чтобы охарактеризовать отличия позитивизма в широком смысле этого слова от позитивизма в узком смысле слова (а также неопозитивизма и так далее), я предлагаю читателю термин «гносеологизм». Мол, если я ученый, то меня интересует истина, а там хоть трава не расти. Интегральное постижение мира, осуществлявшееся на основе мифа в древнейшие эпохи, было заменено в античную эпоху дифференциальным постижением. Было введено понятие о гносеологии, то есть сфере, занятой только постижением истинного и безразличной ко всему остальному. Об этике, то есть сфере, занятой только постижением справедливого или правового (кстати, по-английски justice — это и есть справедливость) и безразличной ко всему остальному — в том числе и к истинному в его строго научном смысле. И эстетике, то есть сфере, занятой только постижением прекрасного. И опять-таки, безразличной ко всему остальному — и к истинному, и к справедливому.

Гносеология... Этика... Эстетика...

Классическая античность подарила миру эту бесценную дифференциацию, обеспечившую человечеству совсем иное качество, гораздо более высокое, нежели то, которое давал ему миф. И одновременно классическая античность начала накапливать взрывчатку в подвале здания под названием «человечество». Ибо такая дифференциация сулила в перспективе полное оскудение человечества. Не будем здесь подробно останавливаться на механизме этого оскудения. Укажем только на то, что спасением от стремительного нарастания оскудения была религия вообще и христианство в первую очередь. Ибо только оно дарило какую-то точку схода, создавало механизмы преодоления нарастающей дифференциации. Ведь Христос был и истиной, и красотой, и справедливостью. Фактом такого «и, и, и» он преодолевал непреодолимые во всем остальном границы между гносеологией, этикой и эстетикой.

Как только Модерн освободил мир от Христа как неоспоримой высшей инстанции, на границах между гносеологией, этикой и эстетикой выросли бетонные стены. И мир начал оскудевать стремительно. Нацисты пытались вернуть в мир миф как нечто, способное противостоять этому несомненному оскудению. И если бы в преодолении такого очевидного оскудения («Заката Европы» по Шпенглеру) не было явной необходимости — нацистский вирус не распространился бы так стремительно.

Маркс и коммунисты предложили миру другой способ преодоления оскудения, другую негносеологическую науку. Конечно, термин «гносеологическая наука» кому-то покажется избыточно парадоксальным. Что ж, тогда можно говорить о позитивистской в широчайшем смысле этого слова науке и том способе, с помощью которого Маркс и коммунисты предложили преодолеть этот губительный при любой его широте позитивистский подход.

Разговор о «гносеологической науке» порожден тем, что необходимо хотя бы в XXI веке добиться ясности в понимании того, какая другая, подлинная, наука является альтернативой науке гносеологической. Ну скажете вы о широчайшем позитивизме и тех опасностях, которые в нем содержатся. Вас сразу спросят: «А вы-то что предлагаете? И не предлагаете ли вы часом какой-нибудь новодел? Вот у нацистов есть традиция... Она же миф... Не зря Розенберг говорил о мифе ХХ столетия. И не он один говорил об этом, не правда ли? А вам и позитивизм, который вы именуете широчайшим, противен, и миф... Дайте правильное имя тому, что вам дорого, и укажите, в чем тут традиция. А то все говорите о правильных именах и базарах, на которых их надо постоянно произносить, а в главном для вас вопросе уходите от того, что сами называете правильным именем».

Сказав о гносеологической науке, для которой важно только истинное, а там хоть трава не расти, мы сразу получаем возможность противопоставить ей другую науку, назвав эту науку сотериологической (сотериология — наука о спасении).

Если не использовать иноземных слов, то можно говорить о науке лишь постигающей и науке постигающей и спасающей. Но это то же самое, что сказать о науке гносеологической и сотериологической.

Сотериологическая наука всегда была и всегда находилась в тени науки гносеологической. Из этой тени ей предстоит выйти в XXI веке. Причем только потому, что наука гносеологическая явным образом превращается в убийцу человечества. Но от чего хотела спасти человечество сотериологическая наука? На разных этапах истории от разного. Например, в ХХ веке велся очень страстный разговор о фатальности второго закона термодинамики. Мол, если этот закон носит неумолимый характер, то Вселенная должна постепенно остывать. Ее немногочисленные горячие участки должны, обмениваясь теплом с бесконечным вселенским холодом, терять тепло. А значит, жизнь должна погибнуть в тисках нарастающего вселенского холода. Потом прекратились разговоры о неумолимости второго закона термодинамики. Мир оказался намного сложнее. Но на определенном этапе они велись невероятно страстно. И вот тогда было сказано представителями сотериологической науки, что если Вселенная будет остывать, и потому будет гибнуть жизнь, то Вселенную надо согреть. И в этом космическая миссия человечества. Надо собрать гигантское количество взрывчатки, всю ее взорвать, создав новый огромный раскаленный очаг. И даже если человечество, содеяв это, погибнет — что ж, оно откроет пути для жизни. А значит, и нового человечества.

Мы здесь не будем обсуждать степень безупречности данного утверждения. Мы приводим его как пример, говорящий о существовании сотериологического подхода в рамках науки. И это ведь не единственный пример. Говорилось и о зажигании нового солнца взамен солнца, которое должно погаснуть. И о вещах гораздо более масштабных. Это под конец жизни Стругацкие исписались до полных пошлостей. А в начале они заигрывали с коммунизмом, причем открыто. И в рамках этого заигрывания затрагивалась научная сотериологическая тема, гораздо более масштабная, нежели тема второго закона термодинамики.

Речь шла о расширяющейся и схлопывающейся Вселенной. Мол, если большой взрыв породил Вселенную, то когда-нибудь, через несколько миллиардов лет, расширение Вселенной прекратится, и она начнет схлопываться. А значит, человечество погибнет. Кстати, если Вселенная все время будет расширяться, то человечество тоже погибнет. Так что же делать?

В своем раннем произведении «За миллиард лет до конца света» Стругацкие ответили по-коммунистически, по-марксистски. Мол, надо бороться. Надо постигать закономерности и, постигая их — спасать человечество. В этом миссия науки. Герой Стругацких борется за постижение закономерностей, сталкивается с сопротивлением такому постижению, проявляет стойкость в этой борьбе... Стругацкие вызывали восторг советских мальчишек подобными построениями. А потом сделали свое подлое дело, как это и подобает «тамошним».

Но дело не в «тамошних» и не в подлом деле, а в том, что именно вызывало у советских мальчишек такой восторг. И ясно по прошествии времени, что этот восторг вызывала апелляция к сотериологической науке как антитезе науке гносеологической. И в каком-то смысле сотериологическая наука и есть подлинный коммунизм. Потому что если у науки есть сотериологическая функция, то она может выполнить культурообразующую роль. Причем не фашистскую, а диаметрально противоположную. Она тогда преодолевает дифференциацию на гносеологию, этику и эстетику. И не возвращает мир к мифу, как предлагали фашисты, а ведет его вперед. К этой самой новой научности — сотериологической. А также интегральной. Потому что, преодолев главную дифференциацию между гносеологией, этикой и эстетикой, новая наука начнет преодолевать и все остальные дифференциации, угрожающие человечеству неминуемой гибелью.

Кто-то возмутится: «Что еще за чушь?» А давайте всмотримся в происходящее. Имморализация науки налицо. Ученые плюют на мораль все в большей и большей степени, заявляя: «Причем тут мораль? Нас как профессионалов это не интересует». Но разве имморализация не является неизбежной в условиях, когда наука теряет сотериологическое содержание? Конечно, она является неизбежной. Можно рассчитывать на то, что где-то вне науки возникнет источник морали, но нельзя ли полюбопытствовать, где же именно? Абсолютный и всеобъемлющий авторитет религии в прошлом. Позитивистская мораль (мол, я морален потому, что морален — и точка) тоже в прошлом. Она уходит в небытие вместе с Модерном.

Так где же искать мораль? В искусстве? Каком? Постмодернистском? Достоевский говорил, что красота спасет мир. Но он другую красоту имел в виду, между прочим. Не эстетическую, а «всеединую», так сказать.

Конечно, восстановив сотериологическую функцию, наука войдет в новые отношения с культурой и в этом смысле может создать и новую красоту. Но для этого она должна взять на себя культурообразующую функцию. Потому что больше некому. А если вы скажете, что культура должна взять наукообразующую функцию, то... То, во-первых, это, по сути, то же самое. А во-вторых, никаких очевидных проявлений чего-либо подобного в мире нет. О сотериологической науке говорить можно. А о культуре, достраивающей себя до преодоления дифференциации между гносеологией, этикой и эстетикой, говорить пока не приходится. Нет такого масштабного, всечеловечески значимого явления. Нет его даже в зародыше. Ибо для того, чтобы быть зародышем чего-то масштабного, всечеловечески значимого — нужно уже быть не точкой, а о-го-го каким сгустком.

Ну так вот, на сегодня самым крупным сгустком чего-то, крайне необходимого человечеству, является сотериологическая наука. И если человечество войдет в новую фазу, то лишь достроив этот имеющийся сгусток до ядра нового исторического проекта.

Поскольку сотериологическая наука — это и есть коммунизм, то и новый исторический проект будет коммунистическим. Но поскольку прежний коммунизм не поставил во главу угла сотериологическую науку, то речь идет о новом коммунизме. То есть о коммунизме 2.0. Такой новый коммунизм и есть Сверхмодерн. Никакой разницы между коммунизмом 2.0 и Сверхмодерном нет.

Сотериологическая наука и служение человеку и человечеству как источнику беспредельного, бесконечного восхождения — вот что такое коммунизм 2.0, он же Сверхмодерн. И все это есть у Маркса. И у коммунистов тоже. У марксистов этого нет. И у зюгановцев (что, надеюсь, всем понятно до боли). А у настоящих коммунистов и Маркса это есть. И если брать по-крупному, то ничего, кроме этого, и нет.

Это и есть Красная Весна. Это и есть коммунизм как раскрепощение и пробуждение в каждом человеке высших творческих способностей. Не произойдет этого раскрепощения и пробуждения без сотериологической науки и проекта, на нее опирающегося.

Все это прекрасно понимали и Поппер, и фон Хайек, и другие. За это они ненавидели Маркса. И называли они это «преступным введением ценностей в науку». Для них это преступное введение ценностей в науку. А для нас — спасительное.

Но то, что Маркс ввел ценности в науку, — несомненно. И то, что он собственную науку понимал как сотериологию, — это тоже несомненно. И то, что русские приняли Маркса за это, тоже несомненно. Как несомненно и то, почему они его за это приняли. Потому что это было созвучно их тысячелетним мечтаниям о целостности. Русская миссия в том, чтобы принести целостность и подарить ее человечеству. Это спасительный для человечества дар. И принести его в мир могут только русские в силу определенных их способностей, сформированных за тысячелетия. Они страшно дорого заплатили за это. Они лишили себя очень и очень многого. Но принеся огромные жертвы, они сформировали в себе эту способность.

Замысел по уничтожению русских созрел у тех, кто не хочет, чтобы русские подарили человечеству целостность. Врагу не нужно это. Или, точнее, это не нужно абсолютному врагу, врагу метафизическому. Уничтожая Россию, враг этот насылает на Россию самые разные свои порождения, одержимые разными чувствами — жадностью, мстительностью и мало ли еще чем. Но во главе такого многоликого воинства стоит враг, который хочет, чтобы человечество не получило никогда дар под названием целостность. И не перешло на новый уровень, а напротив, низверглось в бездну.

Василий Верещагин (1842-1904). Перед атакой. Под Плевной, 1877–1878. С сайта slavs.org.ua

III

Вот что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Не ощутив это с предельной остротой и отчетливостью, невозможно вести политическую войну. Или, точнее, русской душе вести эту войну невыносимо скучно и отвратительно. И иногда ей начинает казаться, что лучше послать все к такой-то матери, чем разбираться в бесконечных хитросплетениях той пакостности, на которой основаны войны против России вообще и политическая война в особенности.

Именно по этой причине я считаю необходимым ввести в обзор политической войны такое длинное отступление. В противном случае кое-кто начнет рассуждать, как грузин из старого советского анекдота: «Слушай, дорогой, кому такая жизнь нужна? Возьми, пожалуйста!» Мол, если для того, чтобы отстоять жизнь, нужно погружаться в рассмотрение невероятных пакостей, — то кому такая жизнь нужна? В чем ее, так сказать, абсолютное содержание? И есть ли оно?

Есть оно, друзья, есть. И враг это прекрасно понимает. Потому-то все и пытается утопить в пакостях. И потому-то мы и должны — во имя этого высокого и прекрасного содержания — разбираться в кознях врага. Но ни в коем случае не сводить все к подобному разбирательству. Мы ежедневно, ежечасно, ежесекундно должны помнить о том высоком и прекрасном, наличие чего отличает нас от врага и дает нам шанс на победу. А также позволяет нам черпать силы из источников, для врага неведомых и врагу недоступных.

А потому разговор о Марксе и всё то, что из этого разговора следует, я считаю абсолютно необходимым — не только в качестве отдельного разговора о метафизических войнах, но и в качестве всеохватывающего и всеобъемлющего разговора о войне. Потому что только приобщение к высочайшему смыслу (он же метафизика) порождает идеалы. Только идеалы порождают цели. Только цели порождают смыслы. Только смыслы создают язык и коммуникацию. Только коммуникация обеспечивает сплоченность. Только сплоченность создает альтернативу всевластию врага. И так далее.

Не будет предельного, то бишь предельно высокого — мы не победим никогда. Причем это предельное должно быть для нас актуальным. Из него мы реально должны черпать силы. На него мы должны опираться в своей обычной и чрезвычайной мобилизации.

IV

Оговорив все это и осуществив сопряжение всего этого с Марксом, я вовсе не утверждаю тем самым, что у Маркса можно найти все необходимые ответы на все вопросы современности. Это, безусловно, не так. Подлинное величие Маркса в том, что он создавал гносеологическое обществоведение. А также в том, что вменял ему активный подход. Тот самый практический подход, который не имеет ни малейшего отношения к практике в ее приземленном нынешнем понимании. Маркс был человеком светским. Но для него в каком-то — метафорическом, разумеется — смысле слова образцом практики была деятельность Господа Бога, сотворяющего мир. Вот он и говорил ученым, переводя обществоведение на сотериологические рельсы: «Ну, что вы все познаете и познаете! Надо творить! Конечно же, творить надо на основе знания. Но нельзя же сводить функцию знания к познанию. Функция знания — творчество, то есть активность. И в этом смысле — практика».

В таком активном подходе Маркса для нас есть огромная ценность постольку, поскольку этот подход является не только общенаучным, но и конкретно аналитическим.

Заявив об этом, я начинаю возвращать читателя к конкретным проблемам политической войны, ведущейся против России. Да и против нашего движения. Ведь именно исследуя то, как воюют против нас, мы наиболее целостно, одновременно интеллектуально и чувственно, можем понять, что такое политическая война. Совместив это понимание с участием в оной.

Ну, так вот… Активный подход Маркса в применении к аналитике сводится к следующему.

Предположим, что вы хотите понять структуру и природу чего-то, во что вы не можете непосредственно вторгнуться. Ну, например, вы хотите понять природу и структуру каких-нибудь подземных залежей. И вы почему-то не можете добуриться скважиной до этих залежей. Тогда вы начинаете измерять разного рода эффекты, которые эти залежи порождают на поверхности — какие-нибудь магнитные, электрические и прочие поля. Измеряя эти поля, вы хотите узнать побольше о структуре и о природе залежей. Именно этим занимается геофизика. И не она одна. Речь вообще идет о решении так называемой обратной задачи. Объект посылает нам сигналы. Мы их измеряем. И по измеренным сигналам пытаемся что-то понять в природе и структуре объекта.

Тут что работа геофизика, что работа следователя, который по сигналам (следам преступления) пытается оценить объект (мотивы преступника, личность преступника и так далее). Все то же самое касается и других исследований, не имеющих никакого отношения ни к геофизике, ни к следственным мероприятиям. Как только у вас есть объект, который подает сигналы, и вы ставите перед собой задачу восстановления структуры и природы объекта по этим сигналам, вы занимаетесь аналитикой. Тем самым любой аналитик занимается решением той или иной обратной задачи.

Аналитика — это совокупность методов (как количественных, так и качественных), позволяющих решать разного рода обратные задачи.

Обратные задачи всегда являются некорректно поставленными. То есть в принципе всегда возможно существование двух разных по природе и структуре объектов, выдающих вам одни и те же сигналы.

Поэтому пассивная аналитика — то есть аналитика, которая только интерпретирует сигналы, подаваемые вам объектом, — при всей ее необходимости категорически недостаточна. Объект должен быть лишен способности выдавать вам те сигналы, которые он хочет выдавать. Вы должны заставить объект выдавать вам те сигналы, которые вам нужны. То есть активно воздействовать на объект. Если вы замеряете, к примеру, магнитное или электрическое поле, создаваемое самим объектом, то вы пассивно исследуете объект. А если вы посылаете в объект мощные магнитные и электрические импульсы, то вы заставляете объект откликаться. Вы вскрываете, взрываете объект. Побуждаете его к раскрытию и узнаете о нем гораздо больше. Чем мощнее и болезненнее для объекта ваши импульсы, тем сильнее он раскрывается.

Тут впору говорить о допросах, о следственных экспериментах, о специально организуемых ловушках. Потому что, повторяю, аналитика очень многолика. Она может носить и гуманитарный, и естественнонаучный характер. Она может пользоваться совершенно разными методами.

Для меня крайне важно, чтобы читатель понял, чем пассивная аналитика (она же аналитика наблюдения) отличается от активной аналитики (она же аналитика воздействия). Когда мне очень важно, чтобы читатель понял нечто весьма сложное, но абсолютно необходимое для него (точнее даже, для его дальнейшей деятельности, то бишь участия в военных действиях), — я использую анекдоты как поясняющие метафоры. В данном случае расскажу читателю такой анекдот.

Полковник пьет чай и говорит денщику, который принес ему самовар: «Неси сюда кота». Денщик приносит кота. Полковник приказывает денщику, чтобы тот тянул кота за гениталии. Денщик исполняет приказ. Кот истошно орет. Полковник меланхолично констатирует: «Очень они этого не любят».

Что сделал полковник? Он осуществил активное воздействие на кота. Без этого воздействия кот не раскрылся бы нужным образом. Он бы мурлыкал себе и мурлыкал. И вы бы все говорили, что это киса, киса! А когда вы оказали активное воздействие, кот взбесился. Вы увидели не кису-муру, а совсем другое существо. И — постигли природу объекта с помощью активного на него воздействия.

Ровно такой метод я использовал в передачах «Суд времени» и «Исторический процесс». Потому что нужно было не просто победить противника, предъявив ему определенную аргументацию. Нужно было еще и обеспечить самораскрытие противника. Снять с него те или иные маски. Превратить кису-муру в вопящего яростного кота. И тем самым раскрыть обществу природу данного кота во всей ее полноте.

Конечно же, я считаю оскорбительным для любого кота сравнение его со Сванидзе и Млечиным. Потому что кот — это существо благородное, тонкое и в каком-то смысле высокоморальное. В каком-то смысле — это значит по сравнению со Сванидзе и Млечиным. А также прочими «тамошними». Поэтому я прошу прощения у всех котов, живущих на планете Земля, за это оскорбительное для них сопоставление и надеюсь, что коты меня простят. И кошки тоже. Потому что сравнить сколь угодно надрывно визжащую драную кошку с госпожой Лариной или госпожой Петровской — это значит оскорбить кошку. Но поскольку я веду войну против врага человечества, а враг человечества, по определению, является одновременно и врагом горячо любимых мною кошек, собак и природы в целом, то пусть глубоко уважаемые мною животные простят меня. Осознав, что война ведется и во имя их защиты от врага человечества.

V

Истошные визги после Поклонной горы и после Колонного зала порождены нашими активными воздействиями. И потому являются бесценными не только с политической, но и с аналитической точки зрения.

С политической точки зрения они являются бесценными потому, что дали возможность решить определенные задачи. А с аналитической точки зрения они являются бесценными потому, что позволяют активным образом раскрыть структуру и природу объекта под названием «враг».

Да-да, объекта! Я не противоречу себе, называя в данном случае врага объектом. Я много раз настойчиво говорил о том, что объекты существуют только в естественных науках. Мол, исследуемый камень является объектом потому, что он не знает ни о том, что его исследуют, ни о том, как именно его исследуют. А исследуемый человек объектом не является. Потому что он знает, что его исследуют. Может догадаться, как именно его исследуют, и сознательно исказить посылаемые сигналы, обманывая исследователя.

То есть наука как субъект-объектное взаимодействие (исследователь — субъект, исследуемое — объект) возможна лишь там, где объект лишен разума. А там, где объект наделен разумом, он уже не является объектом, а является субъектом. И субъект-объектное взаимодействие превращается в субъект-субъектное взаимодействие. Каковое является уже не наукой, а игрой. Игра намного сложнее науки, неоднократно говорил я, ссылаясь на военные игры, в которых противники друг друга обманывают, на игры спецслужб, финансовые игры и так далее.

Так как же я теперь могу говорить об активном исследовании объекта, вовлекая вдобавок в столь серьезный разговор какие-то анекдоты?

Но ведь я сказал читателю, что субъект-объектный метод возможен тогда, когда объект лишен разума. Обезумевший человек лишен разума, и в этом смысле его можно считать объектом именно в той степени, в какой он лишен этого самого разума.

В ходе вышеназванных телевизионных передач я неоднократно лишал разума дражайших собеседников. Лишенный разума Млечин мог начать говорить, что в 70-е годы ХХ века его столичные друзья, вместе с которыми он обучался в элитном московском вузе, ели только картошку, пухли, были зелеными, страдали от голода, шатались аки бледные тени и так далее.

Для того чтобы начать это утверждать, нужно было сначала потерять разум и превратиться в объект. Но ведь не сам же Млечин терял разум? — этак, знаете ли, брал его и терял, как кошелек или мобильный телефон. Млечин терял разум в результате определенных воздействий. Воздействия, в результате которых разумное существо теряет разум, называют шоковыми.

VI

Разумное существо, подвергнутое шоковому воздействию, не способно к имитациям. С него слетают все социальные маски. Оно теряет способность просчитывать шаги, анализировать эффект, порождаемый его словами. Оно теряет аналитическую способность вообще. И уподобляется тому самому коту из анекдота, которому я уже принес извинения за это уподобление.

В итоге мы получаем ценнейший экспериментальный — аналитический и политический — материал. Аналитический позволяет нам выявить структуру и природу объекта под названием враг. И не надо обольщаться. Очень быстро враг придет в себя и превратится из объекта в субъект. Так что пользуйтесь коротким моментом, в ходе которого у врага отняли способность к имитациям, надеванию масок, ведению рефлексивной игры. Тем моментом, в ходе которого враг будет раскрывать свою сокровенную природу. Поняв ее, вы можете открыть новые источники, из которых можно черпать силу для ведения войны. Вы можете точнее вести войну. Вы можете иначе консолидироваться. И вы можете доказать все большему количеству людей, что против них ведется война. А также объяснить, какая именно ведется война. И почему они, коль скоро ведется именно такая война, уклониться от участия в войне не имеют права.

Кто-то, наверное, скажет, что объективировать субъект, оказывая на него шоковое воздействие, — значит проявлять жестокость. Что Ларина, например, это тоже человек. И с моей стороны крайне негуманно подвергать ее шоковому воздействию в виде внимательного прослушивания того моего доклада, который я произнес в Колонном зале 9 февраля 2013 года. И что то же самое касается других многочисленных лариных, приведенных этим докладом в состояние, по отношению к которому визг кота из анекдота — это меланхоличное, напрочь лишенное темперамента размышление... ну, я не знаю... какого-нибудь Швыдкого, пытающегося изобразить из себя хладнокровнейшего поборника высочайших культурных норм.

Согласен, что введение категории «эксперимент» во все, что касается бытия представителей хомо сапиенс, недопустимо. Что все, включая Ларину, Белковского, Латынину и т. д., имеют право на статус хомо сапиенс. А значит, должны быть защищены от экспериментов вообще и моих шоковых экспериментов, в частности. Но они-то все считают себя прогрессорами и в силу этого настаивают на своем праве проведения экспериментов на данной территории. Восхищенно говорят об экспериментах Гайдара, о незавершенности в России либерального эксперимента. И много еще о чем.

Когда вам в физиономию летит камень, а вы его отражаете, и этот камень отскакивает в физиономию того, кто в вас его запустил, — вы ведь не совершаете ничего греховного, не правда ли? Вот так же и я, отражая расчеловечивающую экспансию и производя этим шоковое воздействие, никого не расчеловечиваю. Я слежу за результатом осуществленного мною отражения чужих разрушительных воздействий на все то, что мне дорого. И постигая природу разрушителя, природу, которую этот разрушитель в иных ситуациях скрывал, а в данном случае обнажает, я убеждаюсь в необходимости вести войну. Уточняю, как именно надо ее вести. И убеждаясь сам в необходимости ведения войны, я в этом убеждаю других. Что, между прочим, означает, что я веду войну, а не прячусь в башне из слоновой кости.

VII

Оговорив все это, я предлагаю читателю следующее.

Осознайте, что вы ведете войну, отстаивая наимасштабнейшие и наиблагороднейшие ценности. Прикоснитесь к этим ценностям. Зарядитесь от них позитивной энергией. Возлюбите их по-настоящему.

Осознайте, что если вы не будете воевать с врагом, то враг эти ценности уничтожит. Соорудите из этого осознания что-то наподобие скафандра. Наденьте этот скафандр на себя. И спуститесь вместе со мной с горы этого высокого осознания в зловонное болото, где шипят змеи, разбуженные нашими воздействиями. Отследите реакции этих змей, их телодвижения. Измерьте степень их ядовитой двусмысленности. Внимательнейшим образом изучите, как именно они ведут себя в подобных ситуациях. Спрогнозируйте на этой основе их дальнейшие действия. И, вооружившись всем этим, вооружите этим других. Сплотите их вокруг себя. Добейтесь, чтобы они осознали подлинную природу происходящего. И предуготовьтесь к новым сражениям с очень сильным, очень коварным, но отнюдь не всемогущим врагом.

Пока что мы всего лишь разработали такой сценарий нашего поведения, соорудили скафандры и приготовились к нисхождению в болото, кишащее разбуженными змеями, беспредельно взбешенными тем, что именно мы с вами осуществили в Колонном зале.

В следующем номере газеты я спущусь вместе с читателем в болото. И мы вместе будем добывать крайне важную информацию.