Назвав три причины, по которым 4 октября 1993 года — это особая черная дата в постсоветской истории, я просто не имею права не обсудить с читателем четвертую и главную причину. Понимая, насколько болезненным является это обсуждение.

Начну это обсуждение отрывком из спектакля «Изнь»:

Так что должны мы обсуждать?
Как модно сетовать на власть,
На государство и иные
Сугубо частные стихии!
Но что же всё же происходит,
Прошу прощенья, со страной?  

Мы с вами уже убедились, что никакой идеал не легитимировал сотворенное 4 октября 1993 года беспрецедентное попрание права, свободы, демократии, социальной справедливости, исторической традиции и так далее. Что к этому моменту ничего не осталось даже от той очень ущербной идеальности, которая была присуща так называемой перестройке. Но может быть, речь шла не об идеалах, а об интересах? Чьих интересах? Внимательный анализ показывает, что обоснование 4 октября 1993 года адресацией к интересам… ну я не знаю… народа… социального большинства… ключевых производящих групп общества… было невозможно. И что оно не предъявлялось в качестве оправдания никем из тех, кто совершил это неслыханное преступление.

Они даже не пытались обмануть большинство, посулив ему нечто, проживающее в сфере под названием «интерес». Да это большинство и не могло быть обмануто такими посулами.

Причина четвертая — и, в общем-то, основная, по которой 4 октября 1993 года является самой черной датой нашей постсоветской истории, в том, что с Ельциным к этому моменту не были связаны не только общезначимые идеалы (в том числе и те, которые я именую ущербными). Нет, к этому моменту с Ельциным не были связаны и общезначимые интересы. Ельцин наиочевиднейшим образом обокрал народ. Он разрушил промышленность, сельское хозяйство, культуру, оборону, образование, социальную сферу… Он обещал лечь на рельсы, если следом за этими разрушениями не воспоследует стремительный взлет всеобщего благоденствия. И он трусливо солгал. Всё это было очевидно.

В силу этих четырех причин около Дома Советов должно было собраться не менее миллиона оскорбленных, униженных, ограбленных, растоптанных граждан. Собирание подобной критической массы означало тогда одномоментный крах ельцинской недостроенной, дышащей на ладан системы. Но ничего подобного не произошло.

Не использовав тогда свой очевидный политический и метафизический шанс на спасение, граждане пали. У каждого отдельного гражданина могли быть свои аргументы для того, чтобы поступить именно так. Но подобное коллективное гражданское (а точнее, антигражданское) поведение… Поведение немотивированное, подчеркну еще раз, ни с позиций права, ни с позиций организационно-политической неопределенности, ни с позиций идеальности, ни с позиций социальных интересов… Такое поведение, конечно, ознаменовало собой падение. А поскольку речь, как мы убедились, шла об исторической и даже метаисторической ситуации, то падение носило метафизический характер.

И, как я уже не раз говорил, вполне может быть осмыслено в категориях религиозной метафизики, согласно которой сие есть продажа первородства за чечевичную похлебку.

Всё, что произошло в дальнейшем, обусловлено этой продажей, которая является, мягко говоря, делом далеко не безыздержечным. Осуждая всё произошедшее после преступного 4 октября 1993, сострадая жертвам произошедшего, никак не уравнивая жертв и преступников, я тем не менее вынужден констатировать, что в каком-то смысле речь идет о расплате за 4 октября. Что эта расплата длится уже 20 лет. И что она не прекратится до тех пор, пока не будет осознано и трагически пережито всё то, о чем я только что поведал читателю.

Имя расплаты, которая длится 20 лет, — НЭП-2.

Главный герой — криминальный класс, он же коллективный Шура, который вот уже 20 лет пилит и не может остановиться.

Шура этот, конечно же, существо балаганное. Но балаган, устраиваемый данным коллективным Шурой, зачат в крови 1993 года и с тех пор лишь кровью питается.

Подобный балаган нон-стоп, в котором коллективный Шура и так пилит, и этак, обязательно уничтожит страну. Именно потому, что имя этому балагану — НЭП-2. А любая НЭП — и та, которая триумфально шествовала в 20-е годы, и нынешняя — это лихорадочное оформление онкологической криминально-капиталистической опухоли. Опухоли, пожирающей организм.

Ельцин расстрелял парламент, растоптал всё убогое идеальное содержание своей эпохи, поставил крест на любом вменяемом развитии страны — для того, чтобы коллективный Шура пилил, не переставая. Шура давно потерял способность к любым действиям, кроме «пиления нон-стоп». Шура не хочет заниматься ничем, кроме такого пиления. И Шура страшно доволен тем, что дает ему этот вид деятельности.

Коллективный Шура благоденствует — и очень ценит это благоденствие. Он ценит его во всех модификациях. Одни члены данного коллектива пилят на уровне миллиардов долларов. Другие — на уровне десятков тысяч долларов. Но благоденствуют и те, и другие. Только по-разному. А третьи — входящие всё в тот же коллектив — сами не пилят, но воспевают распил, осмысливают его, легитимируют, интеллектуально окормляют. И тоже благоденствуют. Иногда их благоденствие вполне себе тучное. А иногда почти тощее. Но это всегда благоденствие. И за него коллективный Шура держится мертвой хваткой.

При этом коллективный Шура не дурак. Он, знаете ли, всё понимает. Что именно? Ну, например то, что его благоденствие не может не порождать нищеты и страдания сотни миллионов граждан России.

А еще он не может не понимать, что это благоденствие несовместимо с жизнью России.

Понимает Шура и другое. То, что поворот ста миллионов граждан России в сторону всего, что связано с СССР, несовместим с продлением этого благоденствия. Поэтому коллективный Шура может не любить Николая Карловича Сванидзе или Леонида Михайловича Млечина. Но этот Шура точно понимает, что Сванидзе и Млечин отстаивают его коллективные интересы. И чем больше Шура вживается в роль господствующего класса, тем спокойнее Сванидзе и Млечин относятся к тому, что за них (то есть против СССР) голосует 15–20 %. Потому что они понимают, что эти 15–20 % есть коллективный Шура, вжившийся в роль господствующего класса. А служить господствующему классу Сванидзе и Млечин будут всегда. Класс может меняться, но идея служения господствующему классу — в крови у таких, как Сванидзе и Млечин. И они преисполнены соответствующего чувства сопричастности. И презрения к тем, кто в этот класс не входит. А также страха перед теми, кто почему-то начинает строить отношения с социальными группами, не входящими в господствующий класс.

Любой театральный режиссер — это психолог. А театральный режиссер, ориентированный на постановку спектаклей, призванных обеспечить глубинные психологические процессы и у зрителей, и у актеров, уж тем более не может не быть психологом. Да и политик — это тоже психолог.

Короче, я просто не мог — при любом накале полемики — не запоминать особые эмоциональные маски, которые Сванидзе и Млечин меняли иногда по 10–12 раз в течение одной передачи. Такие маски — это не личины. Это мимический концентрат того или иного фундаментального недоумения.

Яростно бичуя Советский Союз, сталинщину, маразм Петра Великого и Ивана Грозного, разоблачая Александра Невского и так далее, Сванидзе и Млечин, отдыхая в паузах и слушая «этого ужасного Кургиняна», упорно недоумевали, задаваясь одним и тем же внутренним вопросом: «А зачем это всё Кургиняну нужно?»

Время от времени им казалось, что они получали ответы. Но потом мое конкретное поведение в конкретной полемической ситуации (интонация, аргументация и так далее) не оставляли камня на камне от того, что им казалось разгадкой моего поведения. И тогда снова возникала эмоциональная маска, она же гримаса недоумения. Смысл этой гримасы был таков: «Неужели он настолько глуп, чтобы всерьез встать на сторону социальных групп, не входящих в коллективного Шуру? То есть в правящий класс? Ведь он же на самом деле не глуп, этот Кургинян. И вполне себе упакован. Так в чем же дело?»

Много лет назад одна супружеская пара, безусловно, входящая в тот коллектив, который именую Шурой, с невероятной настойчивостью стремилась посетить мой дом. Нет, не офис мой, а именно дом. Наконец, они его посетили. Проведя у меня дома несколько часов, супруги явно расслабились. А когда я их провожал к машине, жена разоткровенничалась, спросив: «А знаете, почему мы так стремились посетить ваш дом?» «Нет, не знаю», — ответил я. «А потому что нам очень важно было определить вашу социальную онтологию», — сказала высокообразованная особа.

Онтология — это вообще-то не быт, а бытие. Но особа, конечно, имела в виду именно быт. Ее изысканная формулировка имела очень грубое содержание: мол, мы хотели определить, хорошо ли вы живете. Благоденствуете ли вы, как мы, или нет.

«А почему это вам было так нужно?» — спросил я.

«Как почему? — сказала особа. — Наши друзья считают, что Вы можете хотеть вернуть совок. Теперь мы им скажем, что при такой социальной онтологии Вы не можете хотеть вернуть совок. И они успокоятся».

Я чуть было не начал обсуждать с семейной парой... Ну, я не знаю, каких-нибудь декабристов… Да мало ли еще кого. Но воздержался. Во-первых, потому что это суждение благоденствующей особы носило непререкаемый характер. И непонятно было, зачем ее разубеждать. А во-вторых, я вдруг увидел за спиной вполне интеллигентных и благопристойных людей этот самый класс. То бишь коллективного Шуру. Кстати, тогда я и подумал вдруг: «А ведь это именно Шура и именно Балаганов». И тут же мне в голову пришла другая мысль: «Где Шура, там и шура».

Шел 2002 год.

Подробно рассказав читателю о том, что такое коллективный Шура, я просто обязан далее а) хотя бы коротко рассказать о том, что такое Шура, и б) раскрыть связь между шурой и Шурой, доказав, что вовсе не любовь к созвучиям подвигла меня на эти странные и, как мне представляется, более чем актуальные размышления.

Вообще-то шура — это совет мусульманских полевых командиров. Уйдя от мусульманской буквальности, мы получаем вообще совет любых полевых командиров.

Что это такое — понять нетрудно. А вот ощутить стихию такой шуры может только тот, кто видел ее в действии. Я видел. И это оставило неизгладимый след в моей памяти. Корректности ради должен сказать, что у слова «шура» есть и другое, вовсе не боевое значение. Согласно которому шура — это институт исламского самоуправления.

Стремясь лишить слово «шура» присущей ему кровавой содержательности, автор книги «Освобождение ислама» Гейдар Джемаль восклицает: «Российская умма (умма — это мусульманская община — С.К.) является, вероятно, единственной частью мусульманского мира, в которой не реализован утвержденный Святым Кораном институт исламского самоуправления — Шура (Совет мусульман)».

Говоря о том, что не реализуется институт самоуправления, утвержденный Святым Кораном, автор ссылается на Суру Корана «Аш-Шура»: «То, что дарует Аллах [в будущей жизни], лучше и долговечнее для тех, которые … вершат свои дела по взаимному совету». (Коран, 42:38)

Понимая, что этого недостаточно, автор ссылается еще и на Суру «Женщины»: «О вы, которые уверовали! Повинуйтесь Аллаху, повинуйтесь Посланнику и тому, кто наиболее достоин власти из вас самих». (Коран, 4:59)

Задаваясь вопросом о том, что означает «наиболее достоин власти из вас самих» («аула-ль амр минкум»), автор сетует на то, что ряд комментаторов считает «наиболее достойными из вас самих» эмиров и султанов.

Далее следует, на мой взгляд, очень дерзкое заявление, согласно которому власть эмиров и султанов «учреждена на родовых началах и носит с точки зрения Ислама узурпационный характер». Назвать всех эмиров и султанов узурпаторами по определению и утверждать, что это аксиома ислама... Ну что ж, автор сам отвечает перед саудовскими и иными лидерами, которые, наверное, не считают себя узурпаторами.

Впрочем, Гейдар Джемаль считает узурпаторами не только эмиров и султанов, но и ученых-факихов. А также лидеров политических исламских партий, каковые для него не более чем самоназначенцы, не входящие в «санкционированную Всевышным структуру духовного авторитета».

Установив, далее, что «с точки зрения ислама есть в конечном счете лишь две партии, которые непримиримо противостоят друг другу: «партия Бога» и «партия сатаны», подчеркнув, что любые мусульманские движения оправданы лишь в том случае, когда они являются структурным подразделением партии Бога», Гейдар Джемаль далее требует, чтобы духовный принцип Тавхида (Единобожия) распространялся и на политику, и на экономику, и считает воплощением этого принципа именно Шуру (Совет мусульман).

Что именно Гейдар Джемаль вкладывает в понятие Тавхид — это отдельный вопрос. Скажу лишь, что его Шура — если она существует — не имеет никакого отношения к той шуре, которую я обсуждаю. И сошлюсь на реальность шуры. Ибо реальность не должен игнорировать никакой, даже самый высокомудрый исследователь. И это самую реальность — в ее оперативном аспекте — надо обсудить так же подробно, как и причины, по которым 4 октября 1993 года и впрямь являются самой черной датой в постсоветской истории.