По итогам рассмотрения политических процессов в странах Центральной Азии и для формирования целостного представления о ее месте в сегодняшнем мире нужно прежде всего иметь в виду следующее. Связи между субъектами политических отношений здесь постоянно подвергаются сильному давлению, доходя в ряде случаев до разрыва. Собственно, борьба идет за то, как именно и во что будут сплетены эти связи. Логика монтирования внутрирегиональных связей является частью общемирового процесса все более ожесточенной борьбы за новый мировой порядок. Самый яркий пример такой борьбы весь мир сейчас наблюдает в Югославии.

В Центральной Азии одной из главных черт борьбы за региональную архитектуру можно считать явное "двойное назначение" процесса афганского урегулирования, идущего параллельно с течением межафганского военного конфликта. Во-первых, как показал проведенный анализ событийных линий в странах региона, афганский процесс является сегодня в большой степени регулятором, определяющим происходящее в самих этих странах.

Во-вторых, в рамках афганского процесса, с одной стороны, идут попытки выстроить взаимоотношения воюющих этнических и религиозных групп Афганистана, а с другой, — за спиной этих групп вокруг того же стола переговоров совершаются договоренности стран-миротворцев о разделе сфер и периодов влияния в регионе. И расчленить эти две части общего процесса на "собственно афганский" и "надафганский" или "околоафганский" сегодня невозможно. Ход боевых действий в Афганистане зачастую определяется результатом договора в "надафганской" части процесса, а эти соглашения покровителей-миротворцев, в свою очередь, легко опрокидываются вековым нежеланием Афганистана принимать государственную форму, навязываемую ему извне. И при всей зависимости от зарубежных "снабженцев" любой лидер любой из сторон по сей день несет в себе эту исконно афганскую черту.

Тем не менее каждая из действующих сил в Афганистане крепко держится за своих зарубежных покровителей. Эти внешние связи остаются более или менее устойчивыми. Так, талибы-пуштуны располагают опорными исходными базами в Пакистане. Это пакистанское покровительство, в свою очередь, культивировалось Соединенными Штатами хотя бы потому, что пояс баз в приграничных районах является наследием со времен существования "биполярного мира" и борьбы с СССР за доминирование в регионе. Как "наследство моджахедов" эти базы лишь сменили постояльцев, но не покровителя – США.

В Северной коалиции ее узбекская часть сохраняет опору на Узбекистан, за чьей спиной стоит как авторитет Турция, предлагавшая несколько лет назад свои услуги в деле миротворчества и определенно двигавшаяся в русле политики США. В самые первые годы независимости центральноазиатские государства СНГ декларировали свой выбор: демократия американского образца и светскость в тюркском варианте. Таким образом, узбекская линия в Афганистане сохранила лидера, но сменила зарубежных покровителей (СССР — на Турцию и США).

Что касается Ахмад-шаха Масуда, то он, сохранив прежние устойчивые контакты с Китаем и Ираном, приобрел результате распада СССР новых союзников на севере в лице Таджикистана, являющегося, со своей стороны, точкой опоры России в регионе. Сходные контакты поддерживают и шииты-хазарейцы.

В связи с этим в вышеизложенном анализе страны Центральной Азии и Среднего Востока рассмотрены именно в плане их причастности к борьбе за центральноазиатскую часть фундамента нового мирового порядка. А при таком рассмотрении необходимо подробнее проследить судьбу проходящего через Афганистан коридора Север — Юг по окончании эпохи биполярного мира.

В последнее десятилетие этой ушедшей эпохи поддержкой Советского Союза в Афганистане пользовались и узбеки (за что и получили от талибов прозвище "прокоммунистических сил" на ашхабадских переговорах), и пуштуны (в лице верхушки НДПА). Тогда выстраивался все тот же "афганский коридор" к южным морям, за включение которого в свою сферу влияния боролся СССР. Как можно было наблюдать в продолжение ряда последних лет, после исчезновения СССР "афганский коридор Север — Юг" полностью не распался с заключением новых внутриафганских союзов. Именно наличием старых связей объясняется нетвердая оборонительная позиция лидера афганских узбеков Дустума, считавшего возможными контакты с талибами на раннем этапе их наступления. Вдобавок, оказалось, что значительная часть пуштунов из НДПА просто влилась в движение пуштунов-талибов, причем и на уровне командного состава. Поэтому колебания Дустума — это попытка сохранения узбеко-пуштунского союза, сложившегося в прежнюю эпоху. А поскольку, как указано выше, контакты и узбекской стороны (через Турцию), и талибов (через Пакистан) в конце концов выходили на США, то обсуждавшиеся в середине 90-х планы строительства "региональной системы безопасности" с опорой на союз Ташкент — Исламабад означали, что "афганский коридор", "прорубаемый" Советским Союзом на юг, не заглох. Он просто должен был быть унаследован США и сменить направление "прорубания".

И наиболее сильный удар по этому направлению был нанесен именно сейчас — контрнаступлением войск Масуда и ашхабадскими переговорами, показавшими, как далеко зашел конфликт узбеков и пуштунов. Этот удар нельзя не связать с выходом Китая на позиции кандидата в сверхдержавы. Именно Китай неожиданно и активно начал простраивать нужные ему коммуникации, идущие через Центральную Азию.

Не желая слишком забегать вперед, нужно все же отметить еще одно обстоятельство. Китай имеет свою (и весьма существенную) долю во влиянии на Пакистан. (Достаточно напомнить, что именно Китаю Пакистан обязан выходом в ядерные державы). Подготовку к ашхабадским переговорам начал Китай. Во время этой попытки достижения межафганских соглашений вероятный ранее партнер в переговорах с талибами — узбеки — был жестко заменен на таджиков, опять-таки опекаемых Китаем как в Афганистане, так и в Таджикистане. По этим знакам можно прочесть намек на то, что "кандидат в сверхдержавы" уже готов вступить в борьбу с США за "афганский коридор". Однако в результате неудачи ашхабадского раунда межафганских переговоров спорный "афганский коридор", разорванный новыми боевыми действиями, пока что не достался никому. Причем надо отметить особо, что эти новые боевые действия начали шииты, опирающиеся на Иран и показавшие, что они против дележа афганских линий коммуникаций без их участия.

Дополнительно нужно указать, что экономической сверхзадачей проекта создания "коридора" при любом составе "хозяев проекта" остается строительство путей вывода каспийских энергоносителей через южные моря в Юго-Восточную Азию.

Однако в нынешнем состоянии и по итогам ашхабадских встреч Центральная Азия, скорее, становится полем для простраивания союзов другого рода и направления. При блокировании коммуникаций север — юг наибольшее внимание начинает обращаться на трансъевразийский транспортный проект, возрождаемый Великий шелковый путь. У Таджикистана в условиях устойчивости мирного межтаджикского процесса появляется шанс сыграть в этом проекте не последнюю роль. И если существующий геополитический результат в Центральной Азии закрепляется, то ее образ начинает приобретать те черты связующего звена между Западом и Востоком, которые были свойственны российскому пространству. Россия, где происходит быстрое разрушение транспортных коммуникаций, эти черты теряет, уступая их южной части СНГ.

Уже сейчас в Центральной Азии постепенно складывается два параллельных конкурирующих "фронта" западно-восточной протяженности. Причем конфликтность этих фронтов базируется на исконной тюрко-персидской конфликтности. Северный фронт составляют страны тюркской дуги — тюркские страны Средней Азии (с лидерством Узбекистана). На запад пояс продолжается, традиционно захватывая Азербайджан и замыкаясь на Турцию как метрополию пантюркизма, который к настоящему моменту уже почти превратился в правящую идеологию (см. узел "Спонсоры и акторы ближневосточного процесса"). Это северная ветвь Великого Шелкового пути.

Южнее складывается второй — антитюркский — пояс. Он гораздо менее однороден и потому менее устойчив. Этот пояс строится на определенной антитюркской связи Ирана с афганскими таджиками Масуда и силами оппозиции в Таджикистане. Далее следуют нечуждые иранскому этно-религиозному влиянию шииты и исмаилиты Памира и Гиндукуша. Разумеется, сегодняшний Китай в центральноазиатском процессе является самостоятельным явлением во многом беспрецедентным, но и в южном поясе он занимает свое место. Прежде всего конфликтность Китая с тюркским поясом обусловлена наличием в составе Китая восточного края тюркской дуги — сепаратистски настроенных уйгуров. Одно это делает Китай естественным союзником того, что можно приблизительно назвать южным поясом.

Помимо этого, упомянутое выше давнее двойное покровительство Масуду со стороны Ирана и Китая объединяет покровителей, как и особое внимание Китая в последнее время к Таджикистану, где оппозиция также находится под иранским покровительством.

Уже сейчас вертикальная пересекающая эти пояса узбеко-талибско-пакистанская связь разорвана исключением узбеков из процесса переговоров и рядом побед Масуда. Если два эти пояса сложатся окончательно, то во всем макрорегионе (и гораздо шире) создастся специфическая ситуация глобального противостояния.

От побережья северного океана до побережья южного все пространство оказалось бы в таком случае поделено на четыре полосы (условно). Каждая из границ между полосами была бы остро конфликтной — то есть сложились бы три линии фронта. Северная граница— российско-тюркский фронт. Центральная — тюркско-антитюрскский (с ирано-таджико-китайской частью). И южная — между ирано-китайской полосой и талибско-пакистанским "шариатским" регионом. В настоящий момент элементом, не вписывающимся в такую (во многом сложившуюся) схему, является создаваемая российская база в Таджикистане. Такая картина — это уже не "дуга нестабильности" Бжезинского, а воюющая чересполосица в масштабе всей центральной части континента. То есть новый театр военных действий, который легко включится в пояс "горячих точек", обрушаемых в войну среди остатков биполярного мира.