Итак, задавшись вопросом, что же так прочно связывало в течение многих лет леди Астор и социалиста-фабианца Бернарда Шоу (при том, что Шоу, вроде бы симпатизировавший Советскому Союзу, не мог не знать о существовании «кливденской клики» и ее тяготении к гитлеровской Германии), мы вышли на группу «Детский сад Милнера». Маркиз Лотиан, сопровождавший Бернарда Шоу и Асторов в ходе поездки в Советскую Россию, входил в эту группу. Данная группа сформировалась в первые годы ХХ века под началом Верховного комиссара Южной Африки лорда Милнера. Вернувшись в Лондон, питомцы Милнера продолжали взаимодействие в рамках группы. В какой-то момент с группой Милнера сблизились Асторы.

В дальнейшем несколько членов этой группы, включая самого Милнера, тесно сотрудничали с Дэвидом Ллойд Джорджем — британским премьер-министром от Либеральной партии, занявшим после Октябрьской революции яростно антибольшевистскую позицию. А в преддверии Второй мировой войны Ллойд Джордж выступал за союз Великобритании с Германией против СССР. В частности, в 1936 году он (уже не будучи действующим политиком, но еще сохраняя определенное влияние) совершил поездку в Германию в сопровождении Риббентропа, германского посла в Лондоне, и встретился с Гитлером. По возвращении в Лондон Ллойд Джордж принялся уверять окружающих, что Германия не имеет экспансионистских намерений и не собирается вторгаться ни в какую страну. А год спустя написал: «Я восхищаюсь Гитлером. <...> Я могу только пожелать нашей стране, чтобы ею руководил человек, наделенный его огромными достоинствами».

К союзу с Гитлером как «избавителем от коммунизма» стремилась и «кливденская клика», ядро которой составили члены группы Милнера. Сам Милнер умер в 1925 году, но группа, возглавленная Лайонелом Кертисом (создателем Королевского института международных отношений, он же — Чатем Хаус), продолжала действовать. Мы не знаем, сколько членов данной группы входило в «кливденскую клику». Имя Кертиса в связи с «кликой» не упоминается. Но это не означает, что между «кливденцами» и не входившей в «кливденскую клику» частью «Детского сада Милнера» были прерваны связи.

Хлесткое название «кливденская клика» появилось в СССР в момент, когда представители обсуждаемого нами сообщества проявляли по отношению к нашей стране предельную враждебность. В оригинале название звучит более нейтрально — «the Cliveden Set»: «кливденская партия», «кливденский круг». В постсоветское время достаточно широко распространилось представление о том, что никакого такого зловещего ореола этот круг не имел. Ну собирались у Асторов представители высших слоев британского общества, которым приятно было видеть друг друга, и между делом обсуждали вопросы международной политики. Кстати сказать, внедрение в общественное сознание данного представления — это тоже один из ходов в информационно-психологической войне против России.

Несмотря на то, что к мемуарам Ивана Майского — чрезвычайного и полномочного посла СССР в Великобритании в 1932–1943 годах — легко приклеить ярлык «советская пропаганда», приведем для начала все-таки именно его описание «кливденской клики». В своей книге «Воспоминания советского дипломата» Майский пишет:

«Та самая леди Астор, которая в 1932–1933 гг. кокетничала своей «дружбой» с Советской страной, в течение последующих лет обнаружила свое настоящее лицо и в конце концов стала «хозяйкой» политического салона, в котором собирались самые махровые представители консервативной партии. Обычно в ее роскошном имении Кливден, под Лондоном, где она пыталась имитировать Версаль, встречались такие люди, как Невиль Чемберлен, лорд Галифакс, Самуэль Хор, Саймон, Кингсли Вуд, Лотиан, Том Джонс, Эрнст Браун и др. Особенно крупную роль играл здесь редактор «Таймс» Джефри Доусон, являвшийся чем-то вроде идеологического вождя всей этой клики... Доусон преклонялся перед силой и, считая гитлеровскую Германию решающей мощью на континенте Европы, проповедовал самое беззастенчивое «умиротворение» нацистского диктатора. Влияние Доусона было настолько велико, что премьер-министры того времени — Макдональд, Болдуин, Чемберлен — обсуждали с редактором «Таймса» министерские назначения».

Остановимся на минуту. Джордж Джефри Доусон (1874–1944) — яркий представитель группы Милнера. В 1901 году он стал личным секретарем Джозефа Чемберлена (1836–1914) — министра по делам колоний, отца будущего премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена (со временем Невилл Чемберлен сыграет ключевую роль в политике «умиротворения» гитлеровской Германии; апогеем этой политики станет подписание Мюнхенского соглашения). Именно Чемберлен-старший рекомендовал в 1897 году Альфреда Милнера на пост Верховного комиссара Южной Африки. Прослужив некоторое время личным секретарем Чемберлена, Доусон получил новое назначение и сделался теперь уже личным секретарем Милнера в Южной Африке.

Милнер прекрасно понимал силу информационного оружия. Для укрепления своего влияния в Южной Африке ему необходима была поддержка местных газет. И потому он уговорил владельцев газеты «Йоханнесбургская звезда» сделать Доусона главным редактором этой газеты. Позже Доусон сделался йоханнесбургским корреспондентом «Таймс» — одной из крупнейших британских газет. А еще позже этот яркий представитель «Детского сада Милнера» дорос до главного редактора газеты «Таймс». Данный пост Доусон занимал сначала с 1912-го по 1917 год (по другим данным, по 1919 год), покинув его из-за разногласий с владельцем газеты. Но в 1922 году новым владельцем «Таймс» стал Джон Джейкоб Астор V (1886–1971) — родной младший брат Уолдорфа Астора, супруга леди Астор. Он пригласил Доусона стать главным редактором «Таймс» в 1923 году. Доусон согласился и занимал этот пост до 1941 года. Газета «Таймс» в рассматриваемый нами период (тридцатые годы, преддверие Второй мировой войны) стала рупором сил, стремившихся к союзу с Германией. Эта газета пользовалась огромной популярностью и воспринималась как неофициальный орган правительства. Так что Доусон усердно формировал в сознании британцев представление о том, что политика «умиротворения» Германии и стремление к союзническим отношениям с ней — это самый верный путь.

Но вернемся к тексту Майского:

«Чем ближе надвигалась война, тем активнее становился Кливден. Салон леди Астор превратился в главную цитадель врагов Советского Союза и друзей англо-германского сближения. Отсюда шла наиболее энергичная пропаганда концепции «западной безопасности»; здесь смаковались картины советско-германского взаимоистребления, на осуществление которого делали ставку завсегдатаи Кливдена. Салон леди Астор имел сильнейшее влияние на назначение министров, на формирование правительств и на определение политической линии этих правительств. Приход к власти Невиля Чемберлена знаменовал собой усиление «кливденской клики», что рождало в руководящих кругах Советского Союза лишь самые тревожные опасения».

Линию на умиротворение фашистской Германии (то есть готовность пойти на уступки, заняться на выгодных для Германии условиях урегулированием международных конфликтов, которые сама же Германия усиленно провоцировала) начал не Чемберлен. Этот курс проводили и предшествовавшие ему правительства Рамси Макдональда и Стенли Болдуина. В целом часть британской политической элиты придерживалась политики «умиротворения» с 1933 по 1939 год — то есть от прихода к власти Гитлера и до момента, когда «умиротворение» провалилось и Великобритания вступила с Германией в войну.

Но тяга к союзническим отношениям с Германией возникла не в тридцатые годы прошлого века, а задолго до прихода Гитлера к власти. Как пишет в своей книге «Миллиардеры. История крупнейших финансовых династий» Гжегож Яшуньский, известный польский публицист и журналист, «почти сразу после окончания Первой мировой войны и подписания Версальского договора в Англии нашлись люди, которые придерживались мнения, что условия договора слишком суровы и что Германии надо каким-то образом возместить ущерб. Сторонники подобных взглядов (а среди них оказались некоторые видные политические деятели и «интеллектуалы») таким способом давали выход своим антифранцузским настроениям (они утверждали, что Версальский договор был навязан Германии именно Францией) и антисоветским злобствованиям».

Приход Гитлера к власти не ослабил, а только усилил в определенных кругах Великобритании стремление к «умиротворению». Яшуньский указывает, что «английские дипломаты и журналисты немедленно начали присылать в Лондон сообщения о фашистской и расистской практике нового германского режима, резко противоречившего обязательным в Великобритании принципам общественной и политической жизни. Но сторонники «умиротворения» отмахивались от таких сообщений».

Английские историки Мартин Гилберт и Ричард Готт, которых сложно заподозрить в причастности к «советской пропаганде», пишут в своей работе «Умиротворители» (The Appeasers): «Иногда те, кто был заинтересован в англо-германской дружбе, прощали новому режиму в Германии любое зло, порой они игнорировали его, а то и просто не хотели верить, что оно существует. Прогерманизм, словно алкоголь, притуплял чувство разума у тех, кто чрезмерно попустительствовал всему».

Пик «умиротворения» пришелся на 1937–1939 гг., то есть на время, когда британским премьер-министром был Чемберлен. По словам Майского, «классовая ненависть к государству социализма была в Чемберлене (да и не только в Чемберлене) столь велика, что она совершенно помрачала его рассудок. Черчилль в своих военных мемуарах, говоря о Чемберлене и его отношении к Гитлеру, иронически замечает: «Он вдохновлялся надеждой умиротворить и реформировать его, а потом привести к полному смирению».

Уже известный нам друг семейства Асторов лорд Лотиан, выходец из «Детского сада Милнера», который, как и Чемберлен, регулярно бывал на «кливденских посиделках», встречался с Гитлером дважды — в 1935 и 1937 годах. Вернувшись в 1935 году в Лондон, он написал в газете «Таймс», что Германия вовсе не стремится к войне и готова не рассматривать войну как метод решения споров с соседними государствами. Посетив Гитлера вторично, Лотиан заверил его, что у Великобритании нет жизненных интересов в Восточной Европе. Уильям Додд, американский посол в Берлине, познакомившись с лордом Лотианом, оставил в своем дневнике такую запись: «Не могу понять, на чьей он стороне? Он показался мне больше фашистом, чем кто-либо другой из известных мне англичан».

Чтобы проводить политику «умиротворения» по отношению к фашистской Германии, Чемберлену был нужен «свой» человек на посту главы министерства иностранных дел. Таким человеком и стал еще один представитель «кливденской клики» (и тоже выходец из «Детского сада Милнера») Эдуард Вуд (1981–1959), лорд Ирвин, виконт, а позднее граф Галифакс, в 1926–1931 гг. — вице-король Индии. Характеризуя политику «умиротворения» и самих «умиротворенцев», Яшуньский цитирует такую формулировку Галифакса: «Благодаря ликвидации коммунизма в своей стране фюрер закрыл ему путь в Западную Европу, и поэтому Германия может считаться бастионом Запада против большевизма».

Быстро выдавить из правительства предыдущего главу МИД Энтони Идена было невозможно, а потому Галифакс занял сначала пост заместителя премьера. В его обязанности входило выполнять специальные поручения Чемберлена. В ноябре 1937 года он провел в Берлине переговоры с Гитлером. Когда в конце Великой Отечественной войны Красная Армия изъяла материалы германского МИД, среди документов был обнаружен секретный протокол этих переговоров, состоявшихся 17 ноября 1937 года. Как сообщает Майский, из протокола вытекает, что Галифакс фактически предоставил Гитлеру свободу рук в Центральной и Восточной Европе: «Галифакс заявил, что «не должна исключаться никакая возможность изменения существующего положения» в Европе, и далее уточнил, что «к этим вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия». Конечно, Галифакс сделал оговорку насчет того, что «изменения существующего положения» должны носить исключительно мирный характер. Однако по сути, считает Майский, он указал Гитлеру «направления агрессии, которые встретили бы наименьшее сопротивление со стороны правительства Чемберлена».

В феврале 1938 года Энтони Иден покинул пост главы МИД в знак несогласия с политикой «умиротворения». А 12 марта 1938 года, через 12 дней после назначения Галифакса на пост главы МИД, Австрия была «ненасильственно» присоединена к Германии. Случайно или нет, но это произошло в тот день, когда Чемберлен с помпой принимал в Лондоне Риббентропа, получившего незадолго до этого пост германского министра иностранных дел. Однако аншлюс Австрии не остудил пыл британских «умиротворителей».

Американский журналист и историк Уильям Лоуренс Ширер в своей книге «Возвышение и падение Третьего рейха» рассказывает, как в мае 1938 года, уже после аншлюса Австрии, леди Астор пригласила в Кливден премьера Чемберлена и нескольких американских корреспондентов, аккредитованных в Лондоне. А вслед за тем в газетах была широко растиражирована позиция Чемберлена по судетскому вопросу. По словам американских журналистов, Чемберлен сообщил им, что Чехословакия не может существовать в ее нынешнем виде и что Великобритания в интересах мира высказывается за передачу Судетской области Германии. Характерно, что Чемберлен не дал по этому поводу никаких опровержений.

7 сентября 1938 года Доусон написал в «Таймс» редакционную статью, в которой содержалось требование, чтобы Чехословакия передала Германии Судеты — территорию, на которую Германия претендовала.

30 сентября 1938 года премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье, премьер-министр Италии Бенито Муссолини и рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер подписали Мюнхенское соглашение. В Советском Союзе это соглашение получило название «Мюнхенский сговор». По сути, Великобритания и Франция — тогдашние союзники Чехословакии — дали санкцию на ее расчленение, дабы умиротворить агрессора — Гитлера. Чехословакии предписывалось передать Германии Судетскую область. При этом руководство Чехословакии в заключении Мюнхенского соглашения не участвовало. В разделе Чехословакии, помимо Германии, приняли участие Польша и Венгрия.

Как вспоминал Ян Масарик, посол Чехословакии в Лондоне, незадолго до Мюнхенской конференции один из членов «кливденской клики», найдя на карте его страну, назвал ее «большой сосиской», а потом, указав на Брно, изрек, что британцы (союзники Чехословакии) никогда не станут воевать за город, название которого невозможно выговорить. Позже, уже после расчленения Чехословакии, леди Астор не погнушалась заявить, что чешские беженцы — это сплошь коммунисты, и им правильнее искать прибежища у Сталина, а не на Британских островах.

Чемберлен, вернувшийся из Мюнхена в Великобританию с декларацией о ненападении и мирном урегулировании спорных вопросов между своей страной и Германией, заявил встречавшим его ликующим толпам: «Я привез вам мир!» Газета «Таймс» разразилась восторженным пассажем: «Ни один завоеватель, одержавший победу на поле боя, не был украшен более благородными лаврами».

Но Черчилль дал Мюнхенскому соглашению совершенно иную оценку: «Мы потерпели полное, ничем не смягченное поражение». Позже он добавил: «Великобритании был предложен выбор между войной и бесчестьем. Она выбрала бесчестье и получит войну».

Мюнхенское «умиротворение» лишь разожгло аппетиты Гитлера, подтолкнуло его ко всё новым экспансионистским действиям и в конечном счете привело к развязыванию Второй мировой войны. Сама Великобритания вступила в войну с Германией в сентябре 1939 года. В мае 1940 года Чемберлен был вынужден покинуть пост премьер-министра, а новым премьером стал Черчилль.

Асторы, дабы как-то «скрасить» факт своего тяготения к Гитлеру, который в общем-то у всех был на виду, сначала устроили в поместье Кливден госпиталь, а в 1942 году передали поместье под опеку Национального фонда при условии, что они останутся жить в доме.

О «кливденской клике» и ее роли написано немало интересного. В том числе, теми, кто не принадлежал, в отличие от Ивана Майского, к стану «проклятых большевиков». Например, Томас Джонс, активно поддерживавший политику «умиротворения» (до 1938 года, когда он в ней разочаровался) и регулярно бывавший у Асторов в Кливдене, в своей книге «Дневник, включающий письма» рассказывает, как привез к Асторам фон Риббентропа, в то время посла Германии в Великобритании. Как быстро между Риббентропом и Асторами установились дружеские отношения. Как в дни аншлюса Австрии Риббентроп пригласил на завтрак в германское посольство лорда Астора, Томаса Джонса и Томаса Инскипа (еще одного сторонника политики «умиротворения» в кабинете Чемберлена...).

Мог ли о столь насыщенном и бурном периоде жизни леди Астор ничего не знать ее старинный приятель Бернард Шоу, посещавший Кливден? Но если он не мог этого не знать, то как это сочеталось с его внятно выраженной позицией осуждения фашизма?

Кстати сказать, у нас есть еще один яркий пример совместимости, казалось бы, несовместимомого. Леди Астор, открыто демонстрировавшая симпатии к Германии, неоднократно позволявшая себя самые резкие антикоммунистические высказывания, проявлявшая предельную нетерпимость к католикам, грешившая антисемитизмом, при всем при этом умудрялась дружить с «красной Элен» — Элен Уилкинсон (1891–1947), которая сначала, вдохновившись российской Октябрьской революцией 1917 года, вступила в коммунистическую партию Британии, а потом представляла в парламенте интересы Лейбористской партии. Ранее, в годы учебы в Манчестерском университете, Элен пересекалась и с фабианцами (которые, собственно, и являются родоначальниками Лейбористской партии). Активно отстаивала интересы рабочих, права женщин. Так, в 1926 году они с леди Астор, объединившись, боролись против предложения уменьшить правительственные расходы на женские учебные центры...

Возможно, «красная Элен» искренне пеклась о рабочих. Но и многие фабианцы, и многие лейбористы, побаловавшись в молодости марксизмом, со временем отошли от него, поскольку не хотели радикальной смены порядка вещей. И в этом смысле они, конечно же, были партнерами господствующего класса по удержанию им господства, а не его врагами.

Но главным пунктом остается все-таки приятие — неприятие фашизма. Бернард Шоу (а теперь еще и «красная Элен»), не принимающий фашизма, но принимающий леди Астор, принимающую фашизм... Как с этим-то быть?

Возможно, ответ на этот вопрос нам поможет дать Уинстон Черчилль — человек, когда-то яростно боровшийся с большевиками, потому что они олицетворяли для него (а он был представителем господствующего класса) — зло. Но сумевший затем разглядеть подлинное зло в фашизме, а потому отвергший политику «умиротворения» и выбравший в союзники красный СССР.

Черчилль, создавший в 1929–1939 гг. серию очерков «Мои великие современники» о крупных политиках, военных деятелях и деятелях культуры своего времени, посвятил один из очерков Бернарду Шоу. Начинается этот очерк с признания Черчилля, что он испытал к Бернарду Шоу одну из самых первых своих антипатий. В ту пору Черчилль служил в Индии младшим офицером и был глубочайшим образом оскорблен статьей Шоу, написанной «в духе унижения и издевательства над британской армией по поводу какой-то небольшой войны...».

Далее Черчилль делает интересные замечания по поводу обстоятельства, оказавшего влияние на становление Бернарда Шоу: «Его отдали в школу, знаменитую запретами на общение с детьми простолюдинов, это привело к появлению у него комплексов, от которых он так и не смог избавиться. Именно вследствие этого он решительно выступал против «искусственной морали», против ручного конформизма аристократии — в общем, против того, что у Киплинга названо «разъевшейся душой вещей». Когда Шоу, наконец, встал на ноги, то явился провозвестником бунта, разрушителем установившихся норм, веселым, вредным, буйным озорником, который задавал Сфинксу самые неудобные вопросы...»

Шоу, безусловно, можно назвать и «провозвестником бунта», и «разрушителем устоявшихся норм»... Но это еще большой вопрос, что за комплексы появились у ребенка, которому категорически было запрещено общаться с детьми простолюдинов. Комплекс вины перед простолюдинами и жалости к ним, который толкал в путь не одно поколение русских революционеров? Или комплекс страха перед простолюдинами как чем-то инородным, с чем слиться — невозможно, а потому необходимо всячески оберегать иерархический принцип построения общества?

Черчилль продолжает: «Это был энергичный, ищущий, сердитый человек.., с хорошим знанием музыки и живописи, умеющий мастерски подать свое негодование. Он <...> с энтузиазмом вступает в Фабианское общество. Он выступает в гостиницах и на улицах. Ему удается подавить страх перед публичными речами. Он придает своим выступлениям полемический задор, который впоследствии можно будет ощутить в прологе каждой его пьесы».

Как указывает Черчилль, Шоу, не избежавший влияния марксизма, позднее «откажется от Маркса в пользу социалиста и основателя Фабианского общества Сидни Уэбба, который, по признанию Шоу, оказал на него исключительное воздействие...»

А далее идет удивительная по беспощадности оценка: «Есть люди, которые следуют в жизни принципам, которые проповедуют, но этого никак не скажешь о Бернарде Шоу. Мало кому удается превзойти его в умении разделить принципы и жизнь. Его родина по духу — безусловно, Россия, его родина по рождению — свободная республика Ирландия, а живет он в спокойной Англии. Его губительные представления о жизни и обществе не имеют хождения в его доме и его обиходе. Он ведет респектабельную жизнь, далекую от его взрывоопасного воображения. Он насмехается над брачными клятвами, <...> но это не мешает ему состоять в благоразумном и счастливом браке. Он пользуется всеми льготами безответственного болтуна, разглагольствующего от рассвета до заката, но в то же время он выступает за отмену парламентаризма и установление железной диктатуры, первой жертвой которой рискует стать сам. Он мило болтает с ручными английскими социалистами и с видимым удовольствием рисуется на фоне улыбок таких персон, как Муссолини или Сталин. Не замечая собственного недомыслия, если не мошенничества — возможно, невольного, — он решительным тоном провозглашает необходимость равенства доходов, утверждая, что тот, кто получает больше другого, достоин осуждения... Однако, когда в бюджете Ллойд Джорджа была впервые сделана скромная попытка ввести специальный налог на богатых, никто не мог перекричать этого протестующего фабианца, тогда уже вполне обеспеченного».

И напоследок — окончательный вердикт: «Он — и жадный капиталист, и искренний коммунист в одном лице... Похоже, сочетание этих противоречивых привычек, принципов и мнений доставляет ему удовольствие. Он смеясь прошел свой яркий жизненный путь, уничтожая словом или делом собственные аргументы... Ему же это казалось забавным: он насмехался над любым делом, которое защищал. Мир долго и терпеливо наблюдал мастерские выходки и ужимки этого удивительного двуглавого хамелеона, а он всё это время хотел, чтобы к нему относились серьезно».

Хамелеон... Волк в овечьей шкуре на эмблеме Фабианского общества... И все-таки — с чем мы имеем дело? Несомненно, в числе фабианских социалистов (а позже — и лейбористов) были люди, искренне отзывающиеся на бедственное положение угнетенных сословий, но не наделенные жаждой «мир насилья разрушить до основанья», а затем построить новый мир, в котором «кто был никем, тот станет всем». Но несомненно и то, что фабианство было проектом некоего британского «элитного сгустка», поклявшегося не допустить победы коммунизма.

Нам остается только описать более внятно и подробно, что означает надпись на фабианском витраже: «Перекуем его, приблизив к тому, чего жаждет сердце». Напомню, что на этом витраже изображены в виде кузнецов, ударяющих молотами по земному шару, не то двое из основателей Фабианского общества — Сидней Вебб и Эдвард Пиз, не то Сидней Вебб и Бернард Шоу... Чего жаждали сердца тех, кто задумал сначала Фабианское общество, а позже Лондонскую школу экономики и политических наук, сотрудники которой — Поппер и Хайек — создали 70 лет назад концепцию уравнивания коммунизма и фашизма?

Обсудим это уже в следующей статье.