Мордовия, в которой Бахтин прожил почти четверть века, — очень специфична. И без понимания этой специфики трудно разобраться в том этапе жизни Бахтина, который предшествовал его стремительному взлету в начале 1960-х. Взлету, который по определению не мог быть связан только с талантом Бахтина — притом, что наличие у Бахтина несомненного литературоведческого и даже философского таланта не вызывает сомнения. Но мало ли было зарытых в землю талантов? Почему талант Бахтина не оказался в их числе?

Традиционно интересующий нас этап жизни Бахтина описывается так: «Жил в безвестности... В невостребованности... Прозябал…» Так ли это на самом деле?

В предыдущей статье я уже говорила о том, что Бахтин работал не истопником. И в первый (1936–1937 гг.), и во второй (1945–1969 гг.) период своего пребывания в Саранске он преподавал в Мордовском государственном педагогическом институте (МГПИ) — ключевом гуманитарном вузе Мордовии. Причем с 1945 г. и вплоть до выхода на пенсию в 1961 г. он — будучи беспартийным и имея политическую статью — занимал должность либо и. о. заведующего, либо заведующего гуманитарной кафедрой.

Не живший в Советском Союзе молодой человек может спросить: «Ну и что?» Но тот, кто жил в Советском Союзе и находился хотя бы немного в теме, прекрасно понимает, что беспартийный человек с политической статьей мог в 1930-е или тем более в 1950-е годы заниматься гуманитарной, то есть сопряженной с идеологией, преподавательской деятельностью в ключевом вузе региона только при чьем-то высоком покровительстве. А заведовать кафедрой беспартийный человек с таким «изъяном» в биографии мог, только имея очень мощную административно-политическую поддержку. Стать заведующим кафедрой, имея биографию Бахтина, можно было только с одобрения высшего партийного руководства Мордовии и того самого НКВД, который так грубо вторгся в жизнь Бахтина, превратив его в ссыльного. Ну, и по какой же причине НКВД (он же потом МГБ и КГБ) станет покровительствовать бывшему ссыльному? По какой причине его будет поддерживать партийная власть Мордовии? А ведь без такой поддержки подобного назначения быть не могло.

Ответы на эти вопросы нельзя получить, не разобравшись детально в том, что представляла собой Мордовия, в которой так удачно сумел укорениться М. М. Бахтин.

Когда П. Н. Медведев — старый знакомый Бахтина, занявшийся его трудоустройством, — на основании собственной беглой оценки Мордовского государственного пединститута («спокойно, тихо, всё хорошо») рекомендовал Бахтину в 1936 году поехать в Саранск, он проявил, скажем так, политическую близорукость. Потому что никакого спокойствия здесь не было и в помине.

Бахтин прибыл в Саранск в октябре 1936 года. А 5 декабря 1936 года — в день принятия Сталинской конституции — была образована Мордовская АССР в составе РСФСР. Появление этой национальной автономии произошло значительно позже других автономий (Башкирская АССР в составе РСФСР была образована уже в 1919 г., Татарская АССР — в 1920 г.). Впервые вопрос о создании автономии был поднят мордовскими коммунистами еще в 1921 г. Однако острая борьба между сторонниками и противниками создания национальной автономии мордвы растянулась на годы. И Бахтин застал уже финальную стадию этой борьбы.

Необходимость построения Мордовской автономии была вовсе не очевидна. Мордва являлась немногочисленным и к тому же рассеянным по многим территориям этносом. Согласно переписи 1926 года, их общая численность в СССР составляла около 1 млн 340 тыс. человек, при этом проживали они в 30 регионах. Но даже в местах компактного проживания значительного количества мордвы их процент не был высоким: в Пензенской губернии, например, составлял всего 17 % от общей численности населения.

Понятия «мордовский народ» (а без «титульной нации» никакая автономия состояться не может) в начале 1920-х тоже фактически не существовало. Две крупнейшие мордовские субэтнические группы, эрзя и мокша, не только говорили на разных языках — в пределах каждого языка имелось несколько весьма отличающихся друг от друга диалектов. Были еще и другие, совсем малочисленные субэтнические группы. Не объединив все эти группы в единый мордовский народ, речь об автономии вести было попросту невозможно.

Вторично вопрос о создании автономии был поднят в Пензенской губернии в июле 1924 г. прибывшим туда с рабочей поездкой секретарем отдела национальностей ВЦИК Т. В. Васильевым — мордвином-эрзя. В дальнейшем именно он становится главным «мотором» создания автономии.

В апреле 1925 г. Президиум Союзного ЦИКа вынес постановление о несвоевременности выделения автономной области мордвы. (Противники автономии указывали, что советская власть создала в местах компактного проживания мордвы множество мордовских волостей и сельсоветов, которые возглавили мордовцы, — вот их-то и надо развивать!)

В ответ часть пензенских политработников вывела на улицу учащихся педтехникума с требованием автономии и организовала письмо в ЦИК СССР от лица 26 тысяч мордовцев с аналогичным требованием…

В Пензу была отряжена специальная комиссия, которая заслушала аргументы «автономистов». «Автономисты» упирали на то, что регион резко отстает по уровню развития (промышленному, культурному, образовательному) от многих других регионов СССР. И делали вывод, что только статус автономии даст национально-территориальному субъекту возможность сделать социально-экономический рывок (в союзном бюджете финансирование автономий шло отдельной строкой). С выводом комиссия не согласилась, но аргумент об отсталости региона и необходимости что-то с этим делать — приняла.

А вот другие аргументы «автономистов» — не приняла. Например, обвинение советских партийных органов в ущемлении интересов мордовского крестьянства и несправедливом предоставлении различных преференций русскому крестьянству. Такая постановка вопроса содержала открытое противопоставление «ущемляемого» мордовского населения русскому населению. Добавим, что утверждения «автономистов» об ущемлении мордвы, по оценке комиссии, действительности не соответствовали (в отчете комиссии приведены базирующиеся на цифрах и фактах доказательства).

Почему комиссию напрягла тема «ущемления» мордвы, поднятая сторонниками эрзянина Васильева? Если обратиться к истории, то определенный заряд антирусскости несли именно эрзя: они оказывали длительное сопротивление «русским колонизаторам», а позже — христианизаторам. Но статус автономии выдавался в СССР тому или иному национальному субъекту с целью как можно плотнее вписать его в советскую «семью народов». И даже тень противопоставления «титульной нации» русским, которые оказались в этой семье народов главным связующим элементом, была недопустимой.

В 1928 году «автономисты», как казалось, все-таки взяли верх: был образован Мордовский округ, в который отошли части Пензенской и Симбирской губерний, где компактно проживали мордовцы. После ряда преобразований, он приобрел в 1936 году статус автономной национально-территориальной единицы в составе РСФСР.

Отметим, что борьба за придание Мордовии особого административного статуса дополнялась в ту эпоху борьбой за статус мордовского языка. А также за то, как этот статус будет сочетаться с разного рода представлениями о диалоге между входящим в СССР мордовским народом и другими народами, в СССР не входящими.

Мы уже убедились в том, что именно эрзя были в наибольшей степени настроены на некий национальный суверенитет мордвы. Убедимся теперь в том, что эрзя имели и наиболее далеко идущие планы касательно статуса и характера мордовских языков. И что эти претензии имели свой политический эквивалент и свое далеко идущее международное значение.

Кафедру мордовских языков МГПИ возглавлял профессор А. П. Рябов, мордвин-эрзя (Бахтин и Рябов непродолжительное время были коллегами по институту). У мордовцев сильны кланово-родственные связи. Сестра Рябова была замужем за лидером автономистов эрзянином Васильевым. Рябов и Васильев, два высокообразованных эрзя, были глубоко идейно созвучны.

Рябов, крупный ученый, известен как создатель эрзянского алфавита на латинской основе. Рябовская концепция фактически предполагала европеизацию мордовского языка, то есть изоляцию от языка русского. Такой подход не был «ноу-хау» самого Рябова. Вопрос о желательности перехода на латиницу в разных вариантах (переход на латиницу советских народов, пользовавшихся арабской письменностью; всех народов СССР, включая русский; народов СССР, не имеющих письменности (к таковым относилась и мордва)) — обсуждался, начиная с 1919 года. В некоторых регионах такой переход был даже осуществлен.

Идеологический посыл состоял в том, что коль скоро мы стремимся к победе мировой революции и построению «земшарной Республики Советов», то надо перестать держаться за узкие рамки «русскости». Письменность на латинице — это раздвигание национальных границ, международность, интернационализм. В 1930 г. созданная при Главнауке Наркомпроса подкомиссия по латинизации письменности объявила русский алфавит «графикой самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма и насильственной русификации». В национальных автономиях сторонники латинизации, поднимая вопрос о прекращении практики создания национальных алфавитов на основе русского, называли такую практику «обрусительно-миссионерской политикой царизма».

В широком смысле, латинизаторство выросло из идеи Троцкого о мировой революции. Однако на дворе стоял уже 1936 год. Мировая революция осталась несбыточной мечтой. Победила линия Сталина: СССР взял курс на построение социализма в одной отдельно взятой стране. «Русскость» в этой ситуации оказывалось востребованной в качестве важнейшего объединяющего фактора. А упорство в вопросе о переводе национальных языков на латиницу, адресация к всемирности, европейскости, определенная оппозиционность в отношении к русскому, которая сквозила и в автономистской концепции Васильева, и в языковой концепции Рябова — становились признаками троцкизма.

Добавим, что к моменту прибытия Бахтина в Саранск, на региональном уровне, помимо борьбы с троцкизмом, уже полным ходом шла борьба с «проявлениями угро-финского национализма» (которая ужесточалась по мере нарастания напряжения между СССР и Финляндией, разрешившегося в 1939 г. советско-финской войной). В угро-финских национально-территориальных образованиях начались аресты по так называемому «делу СОФИН» (Союза освобождения финских народностей). Арестованных обвиняли в том, что они готовили отторжение от СССР угро-финских территорий для последующего создания «Единой финно-угорской федерации» под протекторатом Финляндии.

Таким образом, Бахтин оказался в Саранске фактически накануне массовых арестов по делу «правых троцкистов и националистов». И по определению не мог не быть втянут во все описанные мною выше политические сюжеты. Ну, так он и был в них втянут. И в каком-то смысле сумел проявить недюжинную способность к специфическому политическому выживанию, политическому маневрированию и многому другому.

Поступив на работу в октябре 1936 года, Бахтин — как считают его биографы, просто по факту принадлежности к литературному факультету — тут же оказался участником конфликта между деканом литфака Г. С. Петровым и деканом физмата, а по совместительству секретарем парткома МГПИ П. Д. Ереминым. Бахтин, безусловно, находился в стане Петрова (напомню: Петров по просьбе своего учителя П. Н. Медведева, старого знакомого Бахтина, помог Бахтину устроиться на работу в МГПИ).

В ноябре 1936 года началась проверка деятельности литфака силами комиссии месткома. В декабре в институт прибыла уже комиссия горкома ВКП(б), причем литфак было поручено инспектировать человеку, находившемуся с деканом Петровым в давнем конфликте. Петров потребовал, чтобы директор МГПИ А. Ф. Антонов встал на его защиту. Но когда этого не произошло, уволился в январе 1937 года и уехал в Ленинград.

Однако конфликт этим исчерпан не был. Еремин повел теперь атаку уже на директора МГПИ Антонова, причем в числе главных аргументов задействовал «контрреволюционное прошлое Бахтина»: «По рекомендации Петрова тов. Антонов без ведома и согласия парторганизации пригласил на преподавательскую работу по литературе Бахтина, который только что отбыл пятилетнюю ссылку за контрреволюционную работу…» Это цитата из выступления Еремина на партийном собрании института 9 февраля 1937 г. Собрание постановило немедленно уволить из института ряд преподавателей, Бахтина в том числе. Антонов выполнить постановление отказался.

Представляете? Идет 1937 год. Антонову надо спасать себя. Кто такой для него Бахтин, чтобы не просто ему споспешествовать, но отказываться выполнять ради него обязательное постановление? То есть не просто идти на риск, а рисковать смертельно. Но Антонов рискует. Почему?

О том, как развивался этот конфликт, мы поговорим в следующей статье.