Открываю «Манифест Коммунистической партии». И еще раз перечитываю хорошо знакомые строки, уже обсуждавшиеся мною в этом исследовании:

«Буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения».

Стоп. Понятно, что феодальные отношения основаны на глубоком порабощении народных масс феодалами. Но эти отношения не сводятся к такому порабощению. Они имеют и свое позитивное содержание. Возьмем, к примеру, русскую общину эпохи крепостного права. Спору нет, крепостное право отвратительно. И можно лишь приветствовать его отмену, за которую боролись и Радищев, и декабристы, и те разночинцы, которые расширили «узкий круг» страшно далеких от народа дворянских революционеров, боровшихся за низвержение крепостного права.

Но будучи низвергнутым в России в результате давления различных революционных групп и народных масс на правящий класс и царя как выразителя его интересов, крепостное право своим обрушением породило и благие, и губительные последствия. Крестьян освободили без земли. Разрушили традиционные устои их общинной жизни. Позже эти устои ради окончательной победы капитализма в России добивал Столыпин. И ведь недаром великий русский поэт Некрасов, известный своей радикально антикрепостнической позицией, написал в своей поэме «Кому на Руси жить хорошо» такие строки:

Крестьяне добродушные Чуть тоже не заплакали, Подумав про себя: «Порвалась цепь великая, Порвалась — расскочилася: Одним концом по барину, Другим по мужику!..»

Крестьяне ведь не ликуют по поводу того, что эта цепь порвалась. Да и непонятно, является ли эта цепь только цепью порабощения или эта некая цепь времен, цепь традиций... В любом случае крестьяне констатируют, что одним из своих концов эта цепь ударила («расскочилася») и по мужику. То есть не только о долгожданном освобождении мужика идет речь, но и об усугублении его и без того бедственного положения.

Некрасов говорил об этом многократно. И в поэме «Кому на Руси жить хорошо», и в своей знаменитой «Элегии»:

Я лиру посвятил народу своему, Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил — и сердцем я спокоен... Пускай наносит вред врагу не каждый воин, Но каждый в бой иди! А бой решит судьба... Я видел красный день: в России нет раба! И слезы сладкие я пролил в умиленье... «Довольно ликовать в наивном увлеченье, — Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед; Народ освобожден, но счастлив ли народ?..»

Так что даже освобождение от того, что авторы «Манифеста Коммунистической партии» называют феодальными отношениями, имеет не только светлую, но и темную сторону. Но авторы говорят не только о том, что буржуазия освобождает от феодальных отношений, что со сделанными выше оговорками, конечно, надо приветствовать.

Дело в том, что буржуазия, по мнению авторов Манифеста, разрушает также патриархальные и идиллические отношения. Эти отношения существовали веками и тысячелетиями в рамках всех предыдущих укладов жизни. А не только в рамках феодального уклада, непосредственно предшествующего буржуазному. Уклады менялись, а какие-то вкрапления патриархального и идиллического оставались. Хочу обратить внимание на то, что в Манифесте слово «патриархальное» используется не так, как оно используется Лафаргом. Здесь патриархальное — это не злая антитеза доброму матриархальному началу в его лафарговском понимании. Здесь патриархальное — это традиционное. А идиллическое? Идиллия — это простая жизнь, полная мира, любви и нежности, и это художественное произведение, воспевающее такую жизнь — мирную счастливую жизнь поселян, регулируемую традиционными ценностями.

Авторы «Манифеста Коммунистической партии» утверждают, что буржуазия разрушила всё патриархальное и идиллическое, устойчиво существовавшее во всей предыдущей истории человечества и уравновешивавшее зло и страдание, вытекающее из того или иного типа порабощения людей. Теперь, при власти буржуазии, люди оказались лишены и этого уравновешивающего начала. То есть страдания их стали еще намного больше.

Для того чтобы у читателя «Манифеста Коммунистической партии» не оставалось никаких сомнений по поводу отношения авторов Манифеста к буржуазии, авторы вслед за констатацией, которую я привел, утверждают, что буржуазия «безжалостно разорвала пестрые феодальные узы, привязывавшие человека к его «естественным повелителям». Казалось бы, это можно только приветствовать. Тем более что авторы «Манифеста Коммунистической партии» — сами революционеры, а в Манифесте говорится о том, что «буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль». Так что же, в «Манифесте Коммунистической партии» всего лишь восхваляется буржуазия как разрывательница пестрых феодальных уз, привязывающих обездоленного к властителям, ссылающихся на то, что они являются «естественными правителями»? Но тогда Манифест был бы не антибуржуазным, а пробуржуазным политическим документом. А ведь он донельзя антибуржуазен. И потому прямо вслед за строками, которые я только что привел, говорится, что буржуазия, разорвав эти самые пестрые феодальные узы (они же — «цепь великая» у Некрасова), «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана».

Спрашивается, а могут ли люди жить сколь-нибудь человеческой жизнью, если между ними не остается никакой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана?

Если связь бессердечна, то где возможность сколько-нибудь сердечного существования? И может ли человек, не имея никакой возможности сердечно существовать, оставаться живым человеком? «Не может», — отвечают авторы Манифеста. Не говоря об этом напрямую, они в следующих строках этого блестящего документа фактически утверждают подобную невозможность, заявляя, что буржуазия «в ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности». То есть в ледяной воде эгоистического расчета потоплено всё то, что было сердечностью других эпох. Может быть, возникла новая сердечность? Нет, утверждают авторы Манифеста, констатируя, что буржуазия не просто утопила всё вышеназванное в ледяной воде эгоистического расчета, она еще и «превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретенных свобод одну бессовестную свободу торговли».

То есть при приходе к власти буржуазии нет места никакой сердечности: старая сердечность уходит, а новая не возникает. И нет места совести. Ибо в мире воцаряется полная бессовестность, именуемая «свободой торговли».

Подводя итог, авторы Манифеста утверждают, что буржуазия «эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, заменила эксплуатацией открытой, бесстыдной, прямой, черствой».

Уже было сказано о бессовестности. Теперь речь идет уже о бесстыдстве. А также вновь говорится и о бессердечности. Что такое черствость? Это бессердечность.

Человек не может быть живым, то есть настоящим человеком вне своей сопричастности той или иной деятельности. Ибо человек социален по своей природе и вне деятельности теряет эту самую свою природу, она же — живая жизнь или родовая сущность. Так что же происходит с деятельностью, когда приходит к власти буржуазия?

Авторы Манифеста утверждают: «Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до сих пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом».

Спрашивается, если благоговейный трепет исчезает, то может ли деятельность созидать человеческое в человеке? То, что она может созидать нечто во внешнем мире, — понятно. Но ведь это делают и машины. А может ли деятельность продолжать созидать человеческое в человеке? Нет, отвечают авторы Манифеста. Они прямо указывают на то, какие именно виды деятельности лишены этого самого трепета, то есть десакрализованы буржуазией, а значит, и лишены возможности созидать человеческое в человеке.

Давайте вчитаемся внимательно в это перечисление:

«Буржуазия лишила священного ореола все виды деятельности, которые до тех пор считались почетными, на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников.

Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям».

Так где же остается место для сердечности, то есть для живой человечности? Это место уже отсутствует не только в деятельности, но и в семейной жизни. Нельзя сохранить сердечность, занимаясь разного рода рациональной деятельностью, но ее нельзя сохранить и занимаясь поэзией. А как ее сохранить? И что будет, если ее окончательно потерять?

Перечитывая «Манифест Коммунистической партии», это самое простое и одновременно вполне фундаментальное произведение классического марксизма, мы убеждаемся в том, что даже в нем заложены основания для рассмотрения того, что является наиболее важным в произведениях классического марксизма, более сложных, чем Манифест. Я имею в виду отчуждение как наиболее фундаментальный вид зла, производимый даже классической, то есть относительно созидательной, буржуазией.

Человек отчуждается не только от собственности. Он отчуждается от деятельности, от семьи и от какого бы то ни было — подчеркиваю, именно какого бы то ни было — высшего смысла. Предположим, что высшие смыслы, предлагаемые предыдущими укладами, носят, по мнению кого-то, слишком потусторонний характер, а главное, что инстанции, дарующие эти смыслы, учат обездоленных смиряться с их земной обездоленностью, порождающей их отчуждение от подлинной человечности.

Именно эта роль религиозных инстанций прошлого наиболее беспокоит классиков марксизма-ленинизма. Как только религиозные инстанции занимаются чем-то другим, эти классики, критикуя инстанции за антинаучность в ее просвещенческом понимании, подчеркивают их благую, а не пагубную социальную роль. И тут что Томас Мюнцер, что другие представители красной религиозности — религиозности, зовущей обездоленных на борьбу с теми, кто лишает их права на человечность.

Но если высшие смыслы в их религиозном наполнении рассматриваются классиками марксизма как нечто противоречивое и неоднозначное, то это вовсе не значит, что высшие смыслы как таковые рассматриваются этими классиками как атавизм, который должен быть удален и заменен рациональностью высшей пробы. Нет этого и в помине! Добуржуазные высшие смыслы уничтожены буржуазией? Что ж, их место должны занять другие высшие смыслы. И если эти смыслы не могут быть дарованы самой буржуазией, то они будут привнесены в жизнь новыми антибуржуазными силами.

Нам могут возразить, указав на то, что классическая буржуазия вполне религиозна. И потому вовсе не лишена высших смыслов. Но, во-первых, предлагаю возражающим еще раз перечитать приведенные мною строки из «Манифеста Коммунистической партии» и убедиться, что, по мнению классиков марксизма, буржуазия убила религию, а не утвердила ее. Что значит превратить священника в своего платного наемного работника? Это значит убить религию, не правда ли?

Во-вторых, уже в классическом буржуазном мире существенная часть общества не ориентировалась на религиозные высшие смыслы. А других смыслов буржуазия почти что не предлагала. Оставались какие-то слова о гуманизме и прогрессе, но они и впрямь всё больше тонули в «ледяной воде эгоистического расчета».

А в-третьих, мы с вами обсуждаем не классический капитализм, на борьбу с которым массы звали классический коммунизм и классический марксизм, а мутакапитализм, он же — постмодернизм плюс потребительство.

Какие высшие смыслы предлагает этот новый уклад жизни? Предлагает ли он их вообще? И если он не предлагает, то во что он превращает жизнь человеческую? Нашу жизнь, жизнь наших потомков?

(Продолжение следует.)