Перед тем как двинуться дальше, обсуждая разного рода «посторфеевскую» тематику в ее сопряжении с тематикой коммуномарксистской, я вновь произведу некий мысленный эксперимент, в котором вся эта тематика будет обсуждена не сама по себе, а в ее сопряжении с нашей политической реальностью, нашим нынешним псевдосоветизмом, псевдомарксизмом и так далее.

Я уже применял этот прием однажды, завершая обсуждение Лафарга. Теперь применю его снова. Даже не потому, что я завершаю орфическую тематику (хотя, конечно же, «пора мой друг, пора»), а потому, что никакой, даже самый политизированный, интеллектуализм сегодня не вырвет определенные общественные группы из того полубезумного и антиинтеллектуального состояния, в которое они ввергнуты врагом, реализовавшим на нашей территории проект регресса, проект войны с историей.

Преодоление ситуации «Ч», о которой я многократно говорил, преодоление победы разного рода тараканов над мозгом, в котором они поселились, преодоление зооциума, в который превратился социум, не осуществляется путем одних лишь сколь угодно страстных и «заточенных на политику» «интеллектуальных инъекций». Они абсолютно необходимы, без них мы гарантированно пропадем. Но они категорически недостаточны. Как говорил некий, еще не обсуждавшийся нами персонаж своему собеседнику, «у вас много знаний, но нет бытия, вы пришли за бытием, потому что понимаете, что без него пропадут и ваши знания». Впрочем, этого персонажа мы обсудим позже. А сейчас вдумаемся в смысл приведенной мною фразы, не начиная судорожно выяснять, кому она принадлежит.

Преодолеть регресс, вывести из ада, именуемого зоной «Ч», нельзя только за счет самых страстных, самых ярких и убедительных интеллектуальных инъекций. Еще раз повторю, что они являются совершенно необходимым и решающим слагаемым в деле этого вывода. Но если к этому слагаемому не добавить чего-то другого, то оно спасует перед тем ужасом, в который ввергнуто сознание наших обитателей зоны «Ч».

Так что же представляет собой это «другое»?

С моей точки зрения, «другим» в данном случае является действо, мистерия, психодрама — как альтернатива собственно интеллектуальному тексту. Такое действо должно породить нормальное человеческое удивление всем тем, что воспринимается обитателями зоны «Ч» как нормальное, правильное, очевидное.

Великий немецкий драматург и режиссер, коммунист и марксист Бертольт Брехт называл подобную процедуру остранением. Имея в виду, что нечто, не воспринимаемое рабами капитала как странность, должно вдруг предстать перед ними в очевидно странном виде и быть воспринято в качестве такового. Иногда говорят, что Брехт имел в виду не «о-странение», то есть обнаружение странности в очевидном, а «от-странение», то есть нахождение некоей особой дистанции между собой и тем, что ты рассматриваешь, между создаваемым актером образом и личностью актера.

Мол, для того Брехту и нужно было, чтобы актер вдруг вышел из образа и начал напрямую обращаться к зрителю. А обратившись, вернулся в образ. В этом случае, как говорят интерпретаторы Брехта, актерская игра становится иной, она приближается по своему качеству к игре на средневековых площадях, комедии масок, разного рода мистериям, мираклям, моралите (средневековые жанры с участием потусторонних сил, персонифицированных теми или иными масками, они же — «личины»).

Мне кажется, что спор между теми, кто говорит о брехтовском «о-странении», и теми, кто говорит о брехтовском «от-странении», бессмыслен. Потому что если не будет «от-странения», то не будет и «о-странения». Потому что нельзя, не набрав дистанцию между тобой и тем, что ты рассматриваешь, обнаружить в рассматриваемом странность. Потому что дистанция тем больше, чем больше твое восприятие чего-то сознательно выводится за пределы привычного автоматизма. «Ну что мне рассматривать свою жену отстраненно? Я ее знаю от и до, жена — она и есть жена». А как только отстраняешь привычное, в том числе и восприятие близкого тебе человека, то обнаруживаешь странное. То есть то, что раньше не обнаруживал. Это совершенно не обязательно разрушает твое предыдущее неотстраненное и неостраненное впечатление. Это, возможно, только обогащает его, развивает, усложняет. Что, между прочим, очень важно в системе любых близких коммуникаций, касающихся друзей, соратников, близких — всего на свете.

Что ж, перейдем к отстранению, а также к остранению. И для этого воспользуемся стихами поэта, по отношению к которому можно говорить об абсолютной устойчивости его политического образа. Я имею в виду «абсолютную устойчивость» его образа антисоветчика. Таким поэтом является Иосиф Бродский. Начинаем знакомиться с его стихотворением, посвященным Марксу. Стихотворение называется «Речь о пролитом молоке». Привожу фрагмент, в котором говорится о Марксе.

Жизнь вокруг идет как по маслу.
(Подразумеваю, конечно, массу.)
Маркс оправдывается. Но, по Марксу,
Давно пора бы меня зарезать.
Я не знаю, в чью пользу сальдо.
Мое существование парадоксально.
Я делаю из эпохи сальто.
Извините меня за резвость!

Этот фрагмент состоит из двух трехстиший, посреди которых размещена строка «пора бы меня зарезать». Эта третья по счету строка рифмуется не с соседними, как все остальные строки («...по маслу», «...массу», «...по Марксу», потом «...сальдо», «...парадоксально», «сальто»). Четвертая строка «надо бы меня зарезать» зарифмована с восьмой строкой «извините меня за резвость».

Это довольно изящная и одновременно, как мне представляется, избыточно умственная стихотворная конструкция, в которой Бродский (на уровне поэтического конструирования) заигрывает с европейскими средневековыми стихотворными формами, придавая им новое качество.

По существу же, Бродский утверждает, что Маркс отрицает всё парадоксальное, что марксизм пригоден только для массы и разрушается сразу же, как только массе начинает всерьез противостоять личность, способная к парадоксальному существованию (то есть к критике), способная выпрыгнуть из эпохи (сделав сальто). Личность, чье существование не сводится к деньгам, к чему якобы сводится существование личности, согласно теории Маркса (не знающая, в чью пользу сальдо). Поиграв формами вышеуказанным образом и противопоставив массовидному, по его мнению, марксизму свою философию парадокса, выпрыгивания из эпохи, антиматериализма, презирающего всяческие сальдо, Бродский продолжает, используя всё ту же стихотворную конструкцию:

То есть все основания быть спокойным.
Никто уже не кричит: «По коням!»
Дворяне выведены под корень.
Ни тебе Пугача, ни Стеньки.
Зимний взят, если верить байке.
Джугашвили хранится в консервной банке.
Молчит орудие на полубаке.
В голове моей — только деньги.

Ну и где же здесь пресловутый антисоветизм? Это, скорее, стихотворная вариация на тему пьесы Билль-Белоцерковского «Штиль». Но Билль-Белоцерковский — это революционный советский драматург, негодующий по поводу того, что вслед за штормом (так называется его наиболее известная пьеса) приходит штиль (так называется его менее известная пьеса, фактически запрещенная в советскую эпоху). Бродский негодует по поводу того, что никто не кричит «По коням!». Но понятно, что это — крик эпохи гражданской войны. Можно далее сказать, что Бродский хочет, чтобы «По коням!» кричали дворяне, которые будут уничтожать восставшие низы. Но в следующей строке после «дворяне выведены под корень» Бродский грустит по поводу того, что нет Пугача и Стеньки, то есть лидеров восставших антидворянских низов. А дальше он скучает по «Авроре» (не по известному произведению известного мистика Бёме, а по большевистскому крейсеру). А также по Джугашвили, которого заперли «в консервную банку». Но прежде всего — по молчащему орудию на полубаке, которое должно бы было разрушить ненавистное царство денег. Но — о ужас! — оно молчит.

Продолжаем чтение стихотворения Бродского:

Деньги прячутся в сейфах, в банках,
в чулках, в полу, в потолочных балках,
в несгораемых кассах, в почтовых бланках.
Наводняют собой Природу!
Шумят пачки новеньких ассигнаций,
словно вершины берез, акаций.
Я весь во власти галлюцинаций.
Дайте мне кислороду!

То есть это просто монолог ненавистника денег, то есть капитала! Это концентрированно марксистский монолог.

Конечно, с точки зрения формального антимарксизма Бродский кроет все рекорды (и мы с этим еще ознакомимся). Но по существу Бродский исповедуется в ненависти к капиталу и в своей тоске по поводу его всесилия, всесилия денег, всесилия золотого тельца. От всего этого ужаса Маркс обещал освободить, но обещание не выполнил. В этом Бродский обвиняет Маркса. В этом, а не в том, что антикапиталистический негодяй Маркс посягнул на замечательный капитализм. Вчитаемся в то, как это осуществляется. Это — то есть формальный антимарксизм, сочетаемый с сущностным «суперантикапитализмом», то есть «супермарксизмом».

К нам не плывет золотая рыбка.
Маркс в производстве не вяжет лыка.
Труд не является товаром рынка.
Так говорить — оскорблять рабочих.
Труд — это цель бытия и форма.
Деньги — как бы его платформа.
Нечто помимо путей прокорма.
Размотаем клубочек.

Кого атакует Бродский? Маркса? Формально — да. А по существу, он атакует Гайдара и его перестроечную команду, для которых деньги — это нечто фундаментальное, над чем выстроено здание под названием «труд». Но Маркс-то хотел, чтобы труд был фундаментом, над которым будет выстроено здание под названием «коммунизм». И он предупреждал, что если это здание выстроено не будет и труд не станет фундаментом, то фундаментом станут деньги, а над ними будет выстроен не коммунистический, а механистический труд. В виде ужасающего здания. К этому и идем. Ну и где же он, сущностный антикоммунизм и антимарксизм Бродского? Не спорю, он честит почем зря и Советский Союз, и тот материалистический марксизм, который проиграл, и многое другое. Но это формальная критика. А сущностная критика адресована капитализму, который, о ужас, побеждает, а эти коммунистические гады, которые обещали его побороть, бессильны и капитулируют перед капиталистическим ужасом, сливаясь с ним в одно целое. В этом очевидная сущностная сторона данного стихотворения, не правда ли?

Бродский говорит о том, что внутри капитализма есть метафизика денег. И что надо разматывать этот клубочек. Бродский развивает Маркса в данном стихотворении, а не посягает на него.

Причем он скрыто апеллирует к самым опасным для наших рыночников работам Маркса. Он совсем не так прост, этот Бродский. Читаем дальше:

Вещи больше, чем их оценки.
Сейчас экономика просто в центре.
Объединяет нас вместо церкви,
объясняет наши поступки.
В общем, каждая единица
по своему существу — девица.
Она желает объединиться.
Брюки просятся к юбке.

Извиняюсь перед антисоветскими поклонниками Бродского, но фраза «вещи больше, чем их оценки» — это просто классическая формула отчуждения по Марксу. Бродский ненавидит то, что экономика просто в центре. Но экономика бывает в центре при капитализме. И Маркс писал об этом, а не о том, что она должна быть в центре. Маркс кричал:

«Пока будет эксплуатация, экономика ужасным образом будет в центре, поймите!»

И Бродский говорит о том же самом. И даже о большем. О некоей церкви чрева, которая суть экономика. И которая «объединяет нас вместо церкви», то есть является выморочным, бесстрастным и одновременно могучим храмом золотого тельца. Читаем дальше:

Пробил час, и пора настала
для брачных уз Труда — Капитала.
Блеск презираемого металла
(дальше — изображенье в лицах)
приятней, чем пустота в карманах,
проще, чем чехарда тиранов,
лучше цивилизации наркоманов,
общества, выросшего на шприцах.

Что, Бродский здесь призывает к брачному союзу труда и капитала? Помилуйте, он ненавидит этот союз. Он исходит яростью по его поводу. То есть по поводу потребительского капитализма, знаменующего собой подобный псевдобрачный союз. Нужно быть абсолютно глухим, чтобы не понять, насколько Бродский ненавидит капитализм. И насколько в плане этой ненависти он близок к настоящему Марксу, сутью которого является опять же эта ненависть, она и только она.

А потом Бродский переходит к совсем близкой для нас тематике первородства:

Грех первородства — не суть сиротства.
Многим, бесспорно, любезней скотство.
Проще различье найти, чем сходство:
«У Труда с Капиталом контактов нету».
Тьфу-тьфу, мы выросли не в Исламе,
Хватит трепаться о пополаме.
Есть влечение между полами.
Полюса создают планету.

Во-первых, Бродский иронически называет первородство грехом. Не продажу первородства, а первородство.

Во-вторых, он говорит, что первородство любезно одним сердцам, а другим любезна его антитеза, которая именуется скотством. И эта антитеза — капитализм.

В-третьих, он сетует на то, что антикапиталистичен по-настоящему ислам, но выросли-то не в нем. А то, в чем выросли, слишком капиталистично.

В общем-то, пора заканчивать. Я мог бы и дальше продолжать предлагать читателю разнообразные проявления ненависти Бродского к капитализму и деньгам. И поэтому я приведу лишь фрагмент, в котором говорится об «опиуме для народа»:

Нынче поклонники оборота
«Религия — опиум для народа»
поняли, что им дана свобода,
дожили до золотого века.
Но в таком реестре (издержки слога)
свобода не выбрать — весьма убога.
Обычно тот, кто плюет на Бога,
плюет сначала на человека.

Опять же речь идет, во-первых, о нищете некоего реестра (он же — политическое, экзистенциальное, культурное и иное меню), в котором предлагаются жизненные возможности (эта нищета является основной мыслью «Манифеста Коммунистической партии», написанного Марксом и Энгельсом).

Во-вторых, речь идет о том, что даже если ты откажешься от этого пакостного реестра, то не выберешься из убогости (марксовская теория бесперспективности так называемого люмпен-пролетариата — читайте, например, книгу Маркса «18 брюмера Луи Бонапарта»).

И, в-третьих, те, кто читают данное стихотворение, пропускают слово «обычно». Они хотели бы прочесть последнюю строчку данного восьмистишия так: «Тот, кто плюет на Бога, плюет и на человека».

И любители извращать Бродского так это, по сути, и цитируют. Благо, те псевдомарксисты (зюгановские и иные), которые должны были бы возразить, Бродского не читали и читать не будут по причине, которую, всё смягчая донельзя, можно назвать полным отсутствием культурной и метафизической компетенции.

Но сказано-то «обычно». Зачем это сказано? Почему не «всегда», а «обычно» те, кто плюет на Бога, сначала плюют на человека?

Для меня Бродский отнюдь не гений. И даже не создатель новых культурных форматов. Но он очень крупный поэт. И он не для рифмы и ритма вводит те или иные слова в оборот. Так почему он говорит, что плюющие на Бога «обычно», а не «всегда» плюют сначала на человека?

Эй, антисоветские любители Бродского, у которых мы сейчас отбираем их кумира, вы можете ответить на этот вопрос?

Молчат. Заорут вместо ответа в лучшем случае про секту, кургинят, ну и, конечно же, демагогические извращения... Какие извращения, опомнитесь? Мы цитируем вашего пророка — буквально. Ну так почему же не «всегда», а «обычно»? Молчат. Что ж, придется самим ответить на этот вопрос.

(Продолжение следует.)