Как мы убедились, Джордж Томсон, развивая классические и, я бы даже сказал, ортодоксальные марксистские положения, настаивает на том, что эксплуатируемый класс любого общества а) проявляет активность в сфере физического труда и б) проявляет пассивность в духовной сфере. Я не являюсь стопроцентным сторонником данного положения. Но для любого специалиста из числа тех, кто хотя бы поверхностно знаком с настоящим марксизмом, очевидна прочнейшая связь данного утверждения Томсона с классической марксистской теорией.

А поскольку мы здесь заняты исследованием марксизма и коммунизма, то позиция классического марксиста и коммуниста Томсона для нас так же важна, как позиция классического марксиста и коммуниста Лафарга. Да, Томсон развивает марксистские положения. И, я бы сказал, что он даже радикализирует их. Но он радикализирует их именно в марксистском ключе. Явным образом не желая сдвинуться хоть на микрон в сторону от классического марксизма и коммунизма.

Томсон, будучи марксистом, коммунистом, очевидным наследником лафарговских исследований древнего общества, хочет строить это исследование на основе классового марксистского подхода. Нас это полностью устраивает, ибо позволяет проследить развитие того, что якобы не существует, — классической марксистской историософии. Уже исследуя самого Маркса, а также невероятно близкого к нему Лафарга, мы убедились, что такая историософия, она же — соединение себя с определенной древней традицией, укорененной в определенном мифе, воистину существует. И что классическая марксистская традиция укоренена в мифе о Прометее и тянется из него сквозь века и тысячелетия через орфизм и многое другое.

Построения Томсона позволяют нам еще лучше ознакомиться с классической марксистской, коммунистической историософской традицией. Потому что Томсон не просто настаивает на наличии такой традиции. Он пытается рассмотреть ее тонкую структуру. Да, он делает это со стопроцентно классовых позиций, и слава богу. Это означает, что мы исследуем классический марксизм и коммунизм, а не абы что.

Итак, Томсон устанавливает, что в физической сфере эксплуатируемый класс всегда активнее, чем класс эксплуататоров, а в духовной сфере всё обстоит наоборот. Чуть позже мы увидим, что он существенно уточняет эту свою позицию. В результате чего она становится гораздо более гибкой и тонкой. Но для начала вчитаемся в то, что сопутствует данному простейшему утверждению Томсона.

А сопутствует этому, между прочим, причисление всей натурфилософии к забавам праздного класса, класса эксплуататоров, «оторванных от производительного труда». Согласитесь, это существенно корректирует каноническое марксистско-ленинское утверждение о двух линиях — идеализме Платона и материализме Демокрита. Если вся натурфилософия является умственным упражнением правящего класса, то и философия Демокрита является таким же продуктом умственной деятельности именно правящего класса.

Но поскольку, согласно марксизму, умственные упражнения правящего класса призваны дурить голову тем, кого этот правящий класс угнетает, то и демокритовские построения тоже, грубо говоря, призваны дурить голову эксплуатируемым, трудящимся. Правда, Ленин, настаивавший на наличии двух линий в философии — линии Платона и линии Демокрита, — не утверждал, что Демокрит является философом эксплуатируемых, а Платон — философом эксплуататоров. К этому можно добавить то, что Платон — не натурфилософ в строгом смысле этого слова. Но данное уточнение для нас здесь не имеет решающего значения.

Обсудив этот первый посыл Томсона, мы не можем не обсудить сразу же и второй. Согласно которому оторванность эксплуататоров, правящего праздного класса от производительного труда вскоре оборачивается отделением теории от практики. А значит, и интеллектуальным бесплодием класса эксплуататоров, чье положение порождает это отделение теории от практики. Соответственно, хотя эксплуатируемый класс и не может, согласно Томсону, проявлять особую активность в духовной сфере, но его активность, пусть и малая, всё же не содержит в себе той червоточины, имя которой — «отделение теории от практики». А гораздо большая активность класса эксплуататоров эту червоточину содержит. И потому чем больше будет раздуваться пузырь подобной активности, тем прожорливее и активнее будет действовать находящийся внутри этого пузыря червь. В итоге червь обязательно пожрет пузырь.

Вот второй посыл, прямо вытекающий из процитированного мною утверждения Томсона. Я уже предупреждал читателя, что в дальнейшем Томсон существенно усложняет свою мысль. Как было показано выше, даже не усложненная мысль Томсона содержит определенные интеллектуальные производные или посылы. Разобравшись с ними, я перехожу к томсоновским усложнениям, связанным с рассмотрением особого состояния общества в предреволюционный и революционный период.

Да, заявляет Томсон, в обычный период всё обстоит именно таким простым способом. Но в предреволюционный и революционный период всё обстоит намного сложнее. Что это за сложность, порожденная предреволюционностью и революционностью?

Томсон пишет: «Одной из характерных черт революционного периода, весьма важной как с точки зрения идеологической, так и политической, является то, что некоторая часть господствующего класса, в особенности та часть его представителей, которая занимается исследованием теоретических проблем его развития, переходит на позиции нового революционного класса и играет активную роль в разработке новой идеологии».

Как мы видим, Томсон, двигаясь в русле классического марксизма и ориентируясь прежде всего на работу К. Маркса и Ф. Энгельса «Немецкая идеология», стремится применить общие марксистские положения к интересующим его античным мировоззренческим сюжетам. Исходя из марксистского положения о том, что некоторая часть господствующего класса, в наибольшей степени занятая исследованием теоретических проблем (по Томсону, теоретических проблем развития этого класса), может перейти и переходит на позиции нового революционного класса, — Томсон рассуждает примерно так.

Возьмем какой-нибудь XVIII век. Господствуют феодалы. Но часть этих феодалов, занимающаяся теоретическим осмыслением положения феодального класса и его перспективами, вдруг обнаруживает, что этому классу придется отказаться от господства. И что господство перейдет к буржуазии. Тогда и теоретики, принадлежащие к классу феодалов и осмысливающие положение этого класса (те же Вольтер, Дидро, Даламбер), и практики, тоже принадлежащие к классу феодалов, но обладающие способностью предвидеть будущий крах этого класса (тот же Сен-Жюст, к примеру), вовремя перебегают на позиции будущего победителя (то есть буржуазии), начинают осмысливать положение буржуазии, вооружать буржуазию нужными идеями и так далее.

Теперь возьмем XIX век. Господствует буржуазия. Но часть представителей буржуазии (в том числе К. Маркс и Ф. Энгельс), занимающаяся исследованием судьбы буржуазного класса, его перспектив, общих тенденций развития и так далее, обнаруживает, что буржуазному классу придется отказаться от господства в XIX–ХХ столетии так же, как феодальному классу пришлось отказаться от господства в XVIII–XIX столетии. Тогда наиболее продвинутые представители буржуазии (такие, как К. Маркс и Ф. Энгельс) переходят в лагерь будущего победителя — пролетариата, оснащают его идеями, содействуют его большей организованности.

Но если всё обстоит подобным образом в преддверии и во время осуществления Великой Французской революции или Великой Октябрьской революции, то речь идет об универсальной закономерности. И тогда надо обнаружить тех наиболее продвинутых представителей старого античного класса, которые прозорливо переходят на сторону нового античного класса. Надо обнаружить античных «вольтеров, дидро, даламберов», античных «сен-жюстов», античных «марксов, энгельсов, лениных».

Томсон пишет: «Таким образом (то есть в условиях описанного мною перехода на позиции революционного класса — С.К.), новый господствующий класс (аналог победившей буржуазии эпохи Великой Французской революции или победившего пролетариата эпохи Великой Октябрьской революции — С.К.) перенимает и развивает всё, что имеется творческого в старых идеях. Однако лишь постольку, поскольку они служат выражением его собственных идей, до того преследуемых и искажаемых».

«Преследуемых и искажаемых»... Тут очень важно и то, и другое. Говоря об этой преследуемости и искажаемости, Томсон строго следует в русле классического марксизма. Но Томсон достаточно умен и образован для того, чтобы применить этот классический марксизм тонким образом к тому, что происходит в античности. Недаром же послесловие к обсуждаемой нами книге Томсона написано всё тем же А. Лосевым, одинаково высоко ценившим и Лафарга, и Томсона, и прекрасно понимавшим, в какой степени эти два марксиста проводят одну — по сути историософскую — линию.

Итак, для Томсона новая античная идеология, в полном соответствии с классическим марксистским пониманием идеологической проблематики, содержит в себе как собственные идеи нового, теперь уже готового брать власть, античного класса, ранее «преследуемые и искажаемые», так и идеи старого, ранее господствовавшего, класса. Но лишь такие, которые новому классу нужны.

«Новая идеология создается из обоих этих источников, — утверждает Томсон, — и образует единство в той мере, в какой новый класс представляет собой единство». Но и это еще не всё. Развивая свои марксистские положения и применяя их для исследования античности, Томсон утверждает: «Обычно, однако, мы находим в такие периоды не один, а два эксплуатируемых класса, из которых один руководит революцией, а другой сплачивается для ее поддержки. В этих условиях преобладающее значение приобретают именно идеи руководящего революционного класса. Они находятся в тесном родстве с идеями класса-союзника, поскольку они в действительности из них ведут свое происхождение (то есть ими порождены — С.К.). Точно так же, как и сам руководящий класс возник из второго (то есть руководимого — С.К.) в процессе развития способа производства».

Сообщив эти общие положения, Томсон переходит к анализу интересующей нас античности. И — ее, если так можно выразиться, «орфического аспекта». Который, по понятным причинам, нас интересует особо.

(Продолжение следует.)