Советские псевдомарксистские учебники, по сути, не рассматривали никаких соотношений между типом социальной жизни и религиозностью. В лучшем случае говорилось, что религия — это опиум для народа, это предрассудки, с помощью которых господствующий класс уводит массы от подлинной борьбы за свое освобождение. Ну, опиум... Ну, предрассудки... Но почему на одном этапе исторического развития используются (или формируются) одни предрассудки, а на другом этапе исторического развития — другие?

Почему вдруг возникают новые религии? Почему эти новые религии определенным образом заимствуют те или иные элементы, причем зачастую не из предшествующих, а из предпредшествующих религий?

Авторы советских псевдомарксистских хрестоматий даже не пытались обсудить что-то подобное. И уж тем более они не пытались придать такому обсуждению мало-мальски сложный характер. Между тем, только в случае наличия чего-то сложного и не лишенного определенной загадочности можно обсуждать, каким именно образом и почему трансформируются те или иные религиозные представления. Ведь они трансформируются, не правда ли?

И, трансформируясь, они оказывают очень серьезное, порою необратимое воздействие на общество. И пусть даже вы считаете, что это воздействие порождено неразвитостью общества, его необразованностью, невозможностью дать научные, то есть единственно верные ответы на ключевые вопросы.

Если вы занимаетесь историей, то всё, что оказывает серьезное и тем более необратимое воздействие на общество, должно вас интересовать. Вы не можете пренебрегать представлениями, оказывающими такое воздействие на общество, даже если вы эти представления считаете предрассудками. Ведь вы же стоите на позициях марксизма-ленинизма! А значит — разделяете фундаментальное марксистко-ленинское представление, согласно которому идея, овладевающая массами, становится материальной силой. Кстати, об этом представлении.

В своей статье «К критике гегелевской философии права», написанной в 1844 году, 26-летний Карл Маркс заявляет: «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. Теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem, а доказывает она ad hominem, когда становится радикальной. Быть радикальным — значит понять вещь в ее корне».

Согласитесь, нельзя одновременно оперировать такими высказываниями в их полноте и сведениями из советских псевдомарксистских хрестоматий. Как только возникает полноценный текст Маркса, он самим своим существованием убивает советские псевдомарксистские хрестоматии.

Говоря об аргументе ad hominem (или доказательстве ad hominem), Маркс имеет в виду аргумент, основанный на личности оппонента, а не на сути дискуссии, объективных фактах и логических рассуждениях. Аргументация ad hominem носит особый, далеко не безусловный характер. Ей противопоставляется аргументация по существу (ad rem) или аргументация по объективной истине (ad veritatem).

Но правомочна ли вообще аргументации ad hominem?

Она существует в трех вариантах.

Первый, ad personam — это прямая личностная критика оппонента.

Второй, ad hominem circumstanciae — это объяснение точки зрения оппонента его личными обстоятельствами.

Третий, ad hominem to quoque, есть обвинение оппонента в том, что он действует вопреки своей собственной аргументации.

В принципе, аргументация ad hominem всегда считалась и продолжает считаться чересчур субъективной. То ли дело ad rem и ad veritatem! Хотел бы Маркс завоевать репутацию настоящего ученого — он никогда бы не стал говорить об аргументации ad hominem. Но он говорит именно о ней. Потому что ему надо, как мы знаем, не объяснять, а исправлять мир. И в этом смысле он ученым быть не желает. Ибо для него ученый — это тот, кто хочет только объяснять.

Но если бы Маркс хотел только исправлять мир, то он никогда бы не поставил в один ряд оружие критики и критику оружием. Потому что крайний случай аргумента ad hominem — это именно критика оружием. Что такое критика оружием? Это когда твой оппонент направляет на тебя автомат и говорит: «У меня он есть, у тебя — нет, а значит — я прав». Так очень часто ведут себя американцы, направляя на тех, кто им не нравится, силу своего оружия (как ядерного, так и иного), и заявляя о том, что раз оно у них есть, то они и правы.

Но Маркс не хочет кидаться из крайности в крайность и прославлять только грубую силу, то есть критику оружием. Он понимает, что бессилие, то есть отсутствие оружия, обрекает любую социальную критику, направленную на изменение мироустройства, на абсолютную бесплодность. Он говорит о том, что «материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой».

Но одновременно — как бы противореча и себе, и материалистическому подходу в целом, он говорит о том, что материальной же силой становится теория, овладевшая массами. А значит, такую теорию (ясно, что он имеет в виду прежде всего свою теорию, но и не только) можно противопоставить материальной силе, на основе которой формируется определенное мироустройство. И тогда мироустройство изменится.

Очень смелая мысль! Абсолютно противоречащая всему, что говорится в псевдомарксистских советских хрестоматиях.

Маркс вдобавок подчеркивает, что материальной силой становится не всякая теория, а теория, оснащенная аргументами ad hominem. Согласитесь, еще более сильное утверждение!

И, наконец, Маркс настаивает на том, что есть тождество между теорией, оснащенной аргументацией ad hominem, и радикальной теорией. Что радикальной теория становится тогда, когда она оснащена аргументацией ad hominem.

С другой стороны, он здесь же говорит о том, что радикальной теория становится только тогда, когда она приводит к пониманию сути вещей. И что сутью этой (он говорит «корнем», но это то же самое) для человека является сам человек.

Говоря всё это, Маркс фактически противопоставляет теорию, овладевшую сознанием социально пассивных людей, теории, овладевшей сознанием людей, обладающих высокой и высочайшей социальной активностью. Именно способность теории стать убеждениями для очень и очень активных в социальном плане людей (лишь именуемых массами) является для Маркса показателем радикальности теории, а значит, и ее «исторической небесплодности». А бесплодные в историческом плане теории Маркса не интересуют вообще.

Ну, и как сочетать такую сложнейшую и оригинальнейшую мысль самого Маркса с глубокой незаинтересованностью советских псевдомарксистов, создателей разного рода научных опусов и хрестоматий, в том, что касается истории религиозных идей — то есть идей, которые как раз доказали свою способность менять мир?

Вы считаете эти идеи предрассудками? Вы имеете на это право. А ваши оппоненты имеют право считать их чем-то совсем другим. Но если вы — марксисты, то способность этих идей менять мир, то есть становиться материальной силой, для вас должна иметь решающее значение. Вы не имеете права не изучать материальные силы, как бы они ни были устроены. И даже если они устроены как предрассудки, это для вас не должно играть никакой роли, коль скоро ваша основная цель — менять мир.

Так почему же тогда в тот позднесоветский период, на который сориентированы нынешние псевдомарксисты, впаривающие молодежи советские псевдомарксистские хрестоматии, никто не изучал динамику так называемых религиозных предрассудков? Степень их зависимости от мироустройства? Степень их влияния на мироустройство? Между тем, Лафарг изучает именно это. Причем его выводы являются далеко не элементарными. А это значит, что исследовательский метод Лафарга не противоречит тому предмету, на который этот метод направлен. Если бы он противоречил, то выводы были бы элементарными и можно бы было просто развести руками. И не стал бы Лосев фактически восхищаться Лафаргом.

Лафарговский метод, примененный данным исследователем (высокообразованным и ортодоксально-марксистским одновременно), дает следующие далеко не безусловные, но очень интересные результаты.

Результат # 1 — общественное устройство очень сильно влияет на тип религиозности.

Результат # 2 — слагаемыми общественного устройства, решающим образом влияющими на тип религиозности, являются отношения собственности и степень дробления общества.

Результат # 3 — частная собственность и раздробленность общества возникали в наидревнейшие времена.

Результат # 4 — возникая в наидревнейшие времена, частная собственность и раздробленность порождали некие буржуазные отношения. В сущности, буржуазными отношениями и нужно называть отношения, пропитанные частнособственническим началом и социальной раздробленностью.

Результат # 5 — возникая в наидревнейшие времена, частная собственность и раздробленность порождали отказ от начальной коммунистичности (основанной на отсутствии частной собственности, справедливом распределении полученного продукта и пр.).

Результат # 6 — начальная коммунистичность наипрочнейшим образом связана с матриархатом, который только и способен обеспечить абсолютное равенство во всем, что касается распределения жизненно необходимых продуктов.

Результат # 7 — уход от начальной коммунистичности означал уход от матриархата.

Результат # 8 — первичный патриархат, возникший на месте начальной коммунистичности, не был еще полностью буржуазным, то есть индивидуалистично-частнособственническим (Лафарг фактически ставит знак равенства между буржуазностью и такой индивидуалистичной, частнособственнической стихией). В первичном патриархате еще сохранялось коллективистское начало. Но это начало приобретало некую глубокую травматичность. Лафарг нигде не говорит, что такая травмированная коммунистичность, присущая патриархату, еще сохраняющему определенную коллективность, становится, по сути своей, фашистской — во времена Лафарга фашистская проблематика не являлась политически актуальной. Но Лафарг фактически настаивает на том, что неиспорченный, нетравмированный коммунизм — это подлинно коллективистский архаичный матриархат. А испорченный, травмированный коммунизм (то есть фашизм) — это квазиархаичный патриархат.

Результат # 9 — при квазиархаичном патриархате (он же — испорченный, травмированный коммунизм, он же — фашизм) зарождающееся и одновременно сдерживаемое индивидуалистическо-частнособственническое начало (то есть начало буржуазное) требует от создателей квазиархаичного патриархата, пытающихся не допустить краха человеческого общежития как такового, очень свирепых религиозных трансформаций. Суть этих трансформаций в том, что во имя сохранения того, что мы бы назвали скрепами, создатели квазиархаичного патриархата должны лишить большую часть людей, входящих в еще сохраненную общину, не только собственности, но и (внимание!) права на загробную жизнь.

Вот чем чреват, по Лафаргу, начальный этап ухода от полностью коммунистического и полностью общинного матриархата, при котором все люди имеют право на загробную жизнь наряду с другими равными человеческими правами. Этот начальный этап ухода от такого устройства общества, он же — квазиархаичный патриархат, он же — испорченный коммунизм, он же — фашизм, должен порождать лишение всех, кроме патриарха, права на загробную жизнь.

Еще вчера, при матриархате, все люди имели это право. Глядь — а его теперь имеет только патриарх! О! Какую же ярость должна была вызывать потеря этого, столь фундаментального права! Да назовите вы его сто раз предрассудками, оно же от этого не становится менее важным для людей, живущих в определенную историческую эпоху и способных выдержать тяготы этой эпохи только при наличии права на загробную жизнь.

Результат # 10 — потеря права на загробную жизнь для большинства членов общины для Лафарга олицетворена в олимпийской тирании бога Зевса. Борьба за восстановление этого права, по мнению Лафарга, осуществляется Прометеем.

Результат # 11 — очень важную роль в обладании данным правом Лафарг придает таинству общинного очага. Лафарг подробно описывает, как именно хранится огонь общинного очага. Что происходит, если община теряет этот огонь. Откуда она его в этом случае берет. К чему приводит невозможность добыть этот огонь. Казалось бы, отыщи его в природной среде (молнии, пожары и пр.) или извлеки (Лафарг настаивает на том, что к эпохе рождения мифа о Прометее люди уже умели это делать и даже занимались кузнечным делом). Так ведь нет — нужен именно определенный огонь, тот, который ты взял из главного очага. И только взятие огня из главного очага дает тебе право на собственный очаг. А значит, и на загробную жизнь. Поэтому похищение Прометеем огня с небес — это не просто обучение людей способности добыть элементарный материальный огонь. Это гораздо более сложная священная процедура.

(Продолжение следует)