Галина Серебрякова очень подробно описывает, когда и почему появился в доме Карла Маркса Поль Лафарг, как именно складывались отношения между зрелым Марксом и этим молодым неофитом. Как неофит влюбился в дочь Маркса Лауру, как сложилась семья Поля и Лауры. И так далее.

Возникает вопрос: могла ли Галина Серебрякова, так глубоко вживаясь в обстоятельства жизни и деятельности своих основных героев, не знать и о том, насколько Лафарг был близок Марксу (причем сразу и на человеческом, и на идейном уровне!), и о том, насколько Лафарг интересовался Прометеем?

Серебрякова работала очень добросовестно. Ей в этой работе помогали многие. В том числе и люди, прекрасно понимавшие значение образа Прометея и место этого образа в настоящем марксизме. Неужели эти люди ничего не объяснили Серебряковой?

Вот что она пишет по поводу этой помощи в своем Послесловии к «Прометею»: «В начале двадцатых годов шестнадцатилетней девочкой, студенткой рабфака, я попыталась читать «Капитал» и, тщетно стремясь понять его, уснула над первыми страницами. Могла ли я думать тогда, что дерзну впоследствии писать роман о Марксе и Энгельсе? ...

Но в те же годы я познакомилась с Николаем Александровичем Морозовым...

Вспоминая прошлое, он с увлечением рассказывал о своих встречах и беседах с Карлом Марксом в Лондоне. Человек, видевший Маркса! Мысль об этом будоражила мое воображение. Я забрасывала Морозова вопросами и как бы сама приблизилась к тому, что жило задолго до моего рождения, жадно собирала крупицы истории. Маркс отныне перестал быть для меня только чтимым бюстом, который, с таким трудом спасая от опасности, мы, юные политработники 13-й армии, в 1920 году возили вместе со скарбом своего походного клуба по дорогам гражданской войны от Курска до Перекопа».

Далее Серебрякова рассказывает о своей встрече в 1931 году в Манчестере, где она находилась в качестве спецкорреспондента «Известий». Там ей удалось поговорить с рабочим, знавшим Энгельса и дочь Маркса Элеонору. Что ж, рабочий мог всего лишь поделиться с Серебряковой согревающими ей душу деталями. Но Морозов — это совсем другая история.

Николай Александрович Морозов, крупный ученый с очень крупными, прошу прощения, задвигами, был другом народовольцев Кибальчича и Перовской. Он был осужден царской властью и провел почти 20 лет в одиночке Шлиссельбурга. Человек невероятно сильной воли, наделенный мощным разумом и могучей фантазией, Морозов не просто выстоял — он превратил дарованное ему судьбой чудовищное испытание в фактор стремительного интеллектуального и духовного роста.

К пожизненному заключению Морозов был приговорен в 1882 году.

До 1905 года он находился в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях. В Шлиссельбургской крепости он написал 25 томов различного рода рукописей. Выйдя по амнистии из тюрьмы 25 октября 1905 года, он, успевший в заключении выучить 11 языков, начал готовить к печати свои труды. После 1905 года еще несколько раз был арестован. В итоге, с перерывами он провел в тюрьме около 30 лет.

Еще до ареста, работая в Европе, Морозов действительно начал строить прочные отношения с Карлом Марксом и его окружением. Морозов восхищался Марксом, он стал членом I Интернационала.

В 1908 году Морозов был посвящен в масонскую ложу «Полярная звезда» Великого Востока Франции. Строя прочные отношения с Марксом, будучи сам при этом человеком, мягко говоря, не чуждым научно-метафизической проблематике, входя в масонскую ложу, по определению ориентированную именно на определенную трактовку метафизической проблематики, — мог ли Морозов не проявлять чуткости во всем, что касается неявной метафизики Маркса?

Морозов был близок ко всему ближайшему окружению Маркса. Одной из ключевых фигур в этом окружении был Лафарг. Морозов и Лафарг не обсуждали значения Прометея? Это очень маловероятно. Особенно учитывая и сферу интересов Морозова, и его личную биографию (в таких сроках одиночного тюремного заключения есть что-то от участи современного Прометея, не правда ли?).

Говоря о масонских увлечениях Морозова, я не ставлю тут ни знака плюс, ни знака минус. Всё, что меня в данном случае интересует — это метафизичность Морозова. Его масонство — доказательство того, что метафизичность есть. Вступить в ложу, не обладая метафизичностью, невозможно. Метафизичность Великого Востока Франции, да и масонства вообще не вызывает у меня мощного позитивного отклика. Если бы они этот отклик вызывали, не стал бы я заниматься поисками скрытой и особой метафизики Маркса.

Носителем этой метафизики Морозов не был. Он сильно разругался с марксистами, считал большевистский проект безумным, участвовал в работе Временного правительства. У Морозова масса совсем завиральных идей. Но он мощная, цельная личность, страстно тянущаяся к метафизике, ко всему, что связывает гуманитарные и научно-технические знания. И в этом — сила Морозова, человека, который разбудил в юной Серебряковой страстное желание постичь Маркса по-настоящему.

Еще несколько слов о Морозове — так сказать, для полноты образа.

В 1909 году Морозов стал председателем Совета Русского общества любителей мироведения. Целью общества было взаимодействие между представителями различных естественных наук, распространение естественнонаучных знаний среди населения и так далее. Это общество было отнюдь не чуждо метафизике. У него была эмблема — древнеегипетское изображение крылатого солнца. И гимн со словами: «Свети же, крылатое солнце, сияй».

Морозов председательствовал в этом обществе вплоть до его закрытия в 1932 году. Кое-кто из членов общества пострадал, но не сильно. Что же касается Морозова, то он, не соглашаясь со многим из того, что происходило, уехал в Борок — поселок, где у него раньше было имение и где он родился. В Бороке Общество любителей мироведения построило астрономическую лабораторию. Морозов вел в ней научную работу. А в 1939 году по его инициативе в Борке был создан научный центр. В итоге этот центр приобрел академический статус.

В том же 1939 году Морозов в возрасте 85 лет окончил снайперские курсы. Во время Великой Отечественной войны он участвовал в военных действиях. И в июле 1944 года, в возрасте 90 лет, был награжден орденом Ленина.

Он умер в 1946 году и был похоронен на одной из лужаек в парке Борка.

Академик Игорь Васильевич Курчатов утверждал, что «современная физика полностью подтвердила утверждение о сложном строении атомов и взаимопревращаемости всех химических элементов, разработанное в свое время Н. А. Морозовым в монографии «Периодические системы строения вещества».

Морозов занимался очень и очень многим. Созданием вакцин, космическими исследованиями, исследованиями в сфере химии и других естественных наук. Занимался он и поэзией. За свою книгу стихов «Звездные песни» он был приговорен к годичному тюремному заключению и весь 1911 год отсидел в Двинской крепости.

Морозов оспаривал теорию относительности. Он был не чужд всего того, что сейчас именуется альтернативной историей. Его научные суждения небезусловны, а исторические выкладки в высшей степени сомнительны. Но он был очень, очень незаурядным человеком.

Никоим образом не собираюсь представлять читателю Морозова в виде некоего идеологического или метафизического ориентира. Всего лишь хочу сказать, что контакт Серебряковой с Морозовым, в ходе которого было дооформлено решение Серебряковой писать свой труд о Марксе, не мог быть лишен определенных метафизических составляющих, о которых Серебрякова, естественно, не могла поведать советскому читателю. Начни она сообщать ему что-то подобное, не было бы ни книги «Прометей», ни тех возможностей работать на ниве пробуждения интереса к Марксу, которые Серебрякова очень ценила.

Итак, в самом начале своего исследовательского замысла Серебрякова встретилась именно с таким человеком. Именно этот человек пробудил в ней интерес к Марксу, породил желание написать подробную книгу об этом великом человеке, о его друзьях и близких.

Потом — уже упомянутая встреча с рабочим, знавшим Энгельса и дочь Маркса Элеонору. Потом — подробные разговоры об Элеоноре Маркс с известной русской переводчицей и литературоведом Зинаидой Афанасьевной Венгеровой, которая знала Элеонору Маркс и восхищалась ею.

Венгерова была восторженной поклонницей символизма. С 1921 года она, живя в Берлине, сотрудничала с издательством «Скифы», занимавшимся разработкой определенной метафизики, породившей, в том числе, и знаменитое стихотворение А. Блока «Скифы».

Венгерова — талантливый и глубокий исследователь. Она связана со всеми выдающимися отечественными и зарубежными гуманитариями своего времени. И что же, рассказывая о Марксе уже достаточно взрослой Серебряковой, она тоже сообщала ей только бытовые детали? Извините, такие люди просто не умеют говорить о быте, не сопрягая его с символическим.

Далее Серебрякова пошла к Горькому. С Горьким она и встречалась, и переписывалась. Горький рекомендовал ей методологию, позволяющую написать очень важную, как он считал, книгу о Марксе. В работе над книгой Серебряковой помогает также академик Евгений Викторович Тарле. Он так же подробно, как и Горький, обсуждает исследования Серебряковой, дает многочисленные советы. Серебрякова много работает в архивах.

Находясь сама в заключении, она не может не вспомнить Морозова, который использовал заключение для своего человеческого развития. И что же? Она: будучи к этому моменту очень образованным человеком; имея суперобразованных учителей; использовав возможность погрузиться в недоступные для многих архивные материалы о Марксе; считая написание книги о Марксе делом своей жизни и, наконец, назвав свою книгу «Прометей»; завершив свое предисловие образом Советского Союза как Прометея, скинувшего оковы; проводя прямую параллель между капитализмом и Зевсом, восклицая «Зевс пал! Великие огненосцы Маркс, Энгельс, Ленин оказались победителями»; заявляя о том, что история человечества началась с Октябрьской революции (то есть с освобождения Прометея), — ничего не знает о глубоких исследованиях Поля Лафарга, посвященных именно Прометею?

И это в условиях, когда книга Поля Лафарга «Религия и капитал», в которой целая глава посвящена Прометею, переведена на русский язык и напечатана в СССР в 1937 году? Но если бы даже она не была переведена и напечатана в СССР — Серебрякова просто не могла не знать о книге, об интересе столь важного для нее Лафарга к Прометею... Может ли это всё существовать само по себе, а книга Серебряковой, названная «Прометей», — сама по себе?

Нет, не может.

Признав это, мы начинаем заниматься Лафаргом вообще и его исследованием Прометея в первую очередь.

Вот что пишет Серебрякова о первом посещении Лафаргом семейства Маркса: «За обедом Поль Лафарг, говоря о себе, сообщил, что родился на острове Куба в городе Сант-Яго. Отец его имел там небольшую плантацию.

— Моя бабушка, мать отца, была негритянкой, — добавил он неожиданно, обводя всех присутствующих испытующим взглядом больших черных глаз.

«Гибрид. Так вот откуда этот особенный цвет кожи, своеобразная форма черепа, отсутствие белых лунок на ногтях, быстрота мышления, разительно живой темперамент», — подумал Маркс, который обладал острой наблюдательностью; от него ничего не могло укрыться. Лафарг нравился ему с каждым часом всё больше.

— Мулат? Ваша родина Куба? Это, право, замечательно! — воскликнула Лаура. Эта самая красивая и элегантная из дочерей Маркса особенно понравилась Лафаргу».

Далее Лафарг с Марксом обсуждают Авраама Линкольна. Лафарг живет в доме Маркса, причем достаточно долго. Он объясняется в любви Лауре, читает ей сонеты Петрарки... Чтение «Прометея» убеждает в том, что Лафарг — один из основных героев романа Серебряковой.

Его богатый отец-кубинец (Лафарг родился в Сантьяго-де-Куба в 1842 году) стремился дать Полю Лафаргу блестящее образование. И имел для этого необходимые финансовые возможности.

В 1851 году семья Лафаргов переехала во Францию, в город Бордо.

Лафарг окончил лицей в Тулузе и поступил в Высшую медицинскую школу в Париже. Там он стал революционером, низвергателем режима Наполеона III.

Мировоззренчески он поначалу был близок к анархизму. Но, встретившись с Марксом, стал марксистом. Лафарг влюбился во вторую дочь Маркса Лауру и женился на ней в 1868 году. Он был очень близок к Марксу, входил в Генеральный совет I Интернационала, в котором представлял Испанию. В Испании очень резко конфликтовал с анархистами. Настолько резко, что ему пришлось уехать из Испании назад в Париж. Но после падения Парижской коммуны в 1871 году он снова бежал в Испанию.

Лафарг не Морозов и даже не Горький. Он марксист высшей пробы. Вплоть до самой своей смерти в 1911 году Лафарг был преданным учеником Маркса и крупным марксистским теоретиком, а также одной из ключевых фигур во французской соцпартии.

В 1891 году он стал первым французским депутатом-социалистом от города Лилля. Очень эффективно занимаясь парламентской политикой, Лафарг конфликтовал с выдающимся французским социалистом Жаном Жоресом, отстаивая именно классический марксизм и осуждая любой реформизм.

Поль Лафарг и его жена Лаура неоднократно заявляли, что не приемлют старческую неполноценную жизнь. Заявляют об этом многие. Но Лафарг и Лаура пошли дальше этих заявлений. В 1911 году они приняли цианистый калий и умерли вместе, поскольку не желали ни вкушать от горьких плодов немощной старости, ни жить друг без друга, что неминуемо, если не верить в сказочный финал «они жили долго и счастливо и умерли в один день».

Более того, Поль Лафарг и его жена Лаура были твердо уверены, что единственный смысл жизни — это служение революции. И если немощная старость не позволяет служить революции, что называется, по полной программе, то жизнь вообще не нужна. И просто необходимо подвести черту жизненным тяготам.

3 декабря 1911 года (20 ноября по старому стилю) Владимир Ильич Ленин произнес на кладбище Пер Лашез похоронную речь, в которой отдал должное Полю Лафаргу и его жене Лауре. Речь была произнесена от имени РСДРП. Приведу начало этой речи:

«Товарищи!

Я беру слово, чтобы от имени РСДРП выразить чувство глубокой горести по поводу смерти Поля и Лауры Лафарг. Сознательные рабочие и все социал-демократы России еще в период подготовки русской революции научились глубоко уважать Лафарга как одного из самых талантливых и глубоких распространителей идей марксизма... В лице Лафарга соединились — в умах русских с.-д. рабочих — две эпохи: та эпоха, когда революционная молодежь Франции с французскими рабочими шла, во имя республиканских идей, на приступ против империи, — и та эпоха, когда французский пролетариат под руководством марксистов вел выдержанную классовую борьбу против всего буржуазного строя, готовясь к последней борьбе с буржуазией за социализм».

Далее Ленин говорит, что русские социал-демократы имели счастье почерпнуть из сочинений Лафарга и его друзей непосредственное знакомство с революционным опытом и революционной мыслью европейских рабочих. И что «нам в особенности наглядно видно теперь, как близко время торжества того дела, отстаиванию которого Лафарг посвятил всю свою жизнь».

Много ли таких речей произносил Ленин на похоронах видных европейских марксистов? Но и это еще не все.

Сохранилась запись секретаря Ленина Л. А. Фотиевой, сделанная в конце 1922 года: «22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры и доставить... в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий как меру гуманности и как подражание Лафаргам».

Известны и другие обращения Ленина к соратникам, прежде всего, к Сталину, в которых тема цианистого калия как средства спасения от немощности и аналогия с таким спасением, задействованным Лафаргами, тоже наличествует.

Поскольку вокруг этой темы много спекуляций, я не хотел бы придавать ей решающего значения. Я всего лишь подчеркиваю, что Лафарг был настолько крупной и верной классическому марксизму фигурой, что Ленин произнес речь на его похоронах. И эти похороны сохранил в своей памяти. То есть Ленин признавал Лафарга и как теоретика марксизма, не вставшего на путь ревизионизма, как Каутский и другие, и как фигуру экзистенциальную, в каком-то смысле даже метафизическую.

Серебрякова не могла всего этого не понимать. Она входила в те круги, которые были посвящены в подобного рода сюжеты. Зная масштаб Лафарга и включенность этой фигуры не только во внутренние марксистские, но и во внутренние ленинские сюжеты, она не могла не знать о разработке Лафаргом темы Прометея.

Сообщив читателю все эти необходимые сведения, я перехожу к главному.

(Продолжение следует)