Одно дело — лицезреть все виды расчеловечивания своих соотечественников, людей, находящихся рядом с тобой, мучающихся от голода, скученности, изнуряющего труда, отупляющего быта и всего остального, что порождено прямой, вульгарной, очевидной эксплуатацией. Эксплуатацией именно тех, кто находится рядом с тобой.

И другое дело — проникнуться состраданием к народам Азии, Африки и Латинской Америки, которых западные богатеи и их местные холуи нещадно грабят, передавая часть своей грабительской добычи трудящимся, не живущим на азиатско-африканско-латиноамериканской периферии.

Ну, проникся ты этим справедливым состраданием. И что?

Логическим следствием такого сострадания, овладевшего твоей душой, является переезд в Азию, Африку или Латинскую Америку для оказания помощи местным антиимпериалистическим национально-освободительным движениям. Совсем небольшое число представителей западной совестливой интеллигенции готово и на это. Но речь идет об очень небольшом числе людей. Причем эти люди прекрасно понимают, что их благородный порыв натолкнется на многие препятствия. Они должны будут не только выучить один из языков того периферийного ада, в который они хотят спуститься. Они должны будут как-то адаптировать себя к совершенно чуждому для них быту одной из периферийных стран, где они хотят помогать чужой антиимпериалистической национально-освободительной борьбе. И они должны будут смириться с тем, что местное население и местные активисты национально-освободительной борьбы будут относиться к ним, чужакам, невесть зачем заявившимся на их родную землю, и с подозрением, и с презрением.

С подозрением — потому что в них будут видеть агентов Запада, посланных с недобрыми целями.

С презрением — потому что «если ты чужой, то какое тебе до нас дело, почему ты не находишь себе применение у себя на родине» и так далее.

Оставаясь у себя на родине, ты натыкаешься на вопрос: «Мил человек, а где это самое страшное расчеловечивающее обнищание? Здоровые и неглупые женщины и мужчины, обзаведясь востребованной профессией (а востребованы не только профессии, унижающие человеческое достоинство: профессия высококвалифицированного сварщика, например, это достоинство никак не унижает), могут заработать себе и на хлеб насущный, и на одежду, и даже худо-бедно на жилье, хотя это намного труднее.

Никто не будет заставлять их работать по 12 часов в сутки. У них будут возможности самим принимать решение о том, как именно использовать свободное время. И, между прочим, у них будут возможности его использовать не отупляющим, а развивающим образом. Ну и чего же ради ты поешь нам марксистские песни об эксплуатации и борьбе с нею, взятые напрокат из другой эпохи, в которой существовали другие проблемы, которая была пронизана другой человеческой болью?»

И что вы на это ответите?

То есть при желании вы, конечно, найдете, что на это ответить. Но насколько эти ответы будут убедительными и для них, и для вас?

А главное — какой отклик они найдут в сердцах?

Потому что говорить по-живому о живой боли своего времени — это одно. А говорить по-написанному о боли другой эпохи со своими современниками — это совсем другое.

Еще несколько слов о боли той эпохи.

Она была связана с очевидно оскорбительным типом материальной жизни большинства населения («трудящихся»). Но всем было ясно, что этот тип материальной жизни призван ограбить в максимальной степени трудящихся, принудив огромное число этих трудящихся участвовать интенсивнейшим образом в производстве гигантских материальных ценностей, для которого нужно было соответствующее число трудящихся. Спрос на трудящихся был всегда. И это был спрос на сотни миллионов (в масштабах Европы и России) или миллиарды (в масштабах мира) этих самых трудящихся.

Да, была безработица. Порой она носила вопиющий характер. И до тех пор, пока отстаивание трудящимися своих интересов не стало достаточно эффективным, безработные буквально могли умирать с голоду. Что порой и случалось — вновь подчеркну — на этом первоначальном этапе существования капитализма.

Но умирающие с голоду составляли меньшинство трудящегося населения. В том числе и потому, что хозяевам жизни до зарезу нужен был труд большинства трудящихся. Да, хозяева жизни за этот труд самым возмутительным образом недоплачивали. Но им нужен был до зарезу этот интенсивный, возмутительно недооплаченный труд большинства. Потому что только до тех пор, пока это большинство убивалось у станков, домен, прокатных станов, могли создаваться необходимые огромные материальные ценности, без которых хозяева жизни а) не могли роскошно существовать и б) не могли защищать те национальные государства, в которых они были хозяевами жизни, от других национальных государств, в которых процветали другие хозяева жизни.

Так обстояло дело еще полтораста лет назад. Но теперь-то всё по-другому. А в ближайшее десятилетие всё изменится еще более радикально. И окажется (в сущности, это уже сейчас в какой-то мере имеет место), что хозяевам жизни не нужен до зарезу даже изнурительный и возмутительно недооплаченный труд большинства трудящихся отдельных стран и планеты в целом.

Пожалуйста, вдумайтесь в глубину и трагичность метаморфозы! Полтора столетия назад имели место одни отношения (назовем их отношениями А) между хозяевами жизни и большинством тех, кто трудился на той территории (в США, Англии, Германии, Франции, России), где эти хозяева жизни строили с большинством трудящегося населения той или иной страны эти самые отношения А.

А теперь между хозяевами жизни и большинством этих самых трудящихся США, Англии, Германии, Франции, России и так далее имеют место отношения Б.

Отношения А не имеют ничего общего с отношениями Б. Это принципиально разные отношения. Потому что в рамках отношений А хозяевам жизни в той или другой стране, как уже сказано выше, до зарезу нужен недооплаченный, изнурительный труд огромного числа людей, оно же — большинство трудящихся этой страны.

В рамках отношений А очень нужно, чтобы как можно больше людей (отсюда отношение к деторождению, к количеству граждан на территории) работало помногу и за минимальные деньги. Плохо то, что граждан заставляют работать как можно больше и что им недоплачивают. Но совсем не плохо то, что этот труд нужен. И даже очень нужен. А значит, и граждане очень, очень нужны.

Александр Сергеевич Пушкин, негодуя по поводу пассивности народов, писал:

К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь.

Пушкинское негодование и образность политической речи требовали того, чтобы «резать» и «стричь» было поставлено в один ряд. И потому связывающее их «или» не имеет значения содержательного противопоставления. Такая была эпоха.

А в рамках того, что мы обсуждаем, вопрос о том, «резать или стричь», имеет характер глубокого содержательного противопоставления. Потому что в рамках отношений А между элитой и народом стада (то есть большинство трудящихся) нужно именно стричь. То есть заставлять трудящихся при минимуме выделяемых им средств к существованию дать максимум продукта. И в стадах этих должно быть побольше овец, чтобы при стрижке получить побольше шерсти.

А в рамках отношений Б, которые уже вовсю маячат на горизонте, стада, то есть большинство трудящихся, не подлежат интенсивной стрижке при минимальном прокорме. Потому что шерсть эта уже не нужна, понимаете? И овцы в таком количестве не нужны. Вопрос, конечно, не в экологии — экологическую проблематику во многом выдумали. Факт состоит в том, что раз стада не надо стричь, то их надо резать. И именно в этом новая по отношению к марксизму XIX и начала ХХ века и совершенно не ощущаемая сегодняшними марксистами проблематика.

До встречи в СССР!