Что такое Движение «Сути времени»? Когда я писал книгу «От Поклонной до Колонного», я точно понимал, что я не понимаю, в чем значение «Сути времени».

Ну, так я понимаю, что это очень активные, энергичные, и такие, и другие люди. Что их много, что они чистые... Но я не понимаю, в чем историческое значение. Этих активных людей немного больше, чем один многоквартирный московский дом. Если они выйдут на улицу, а из других домов повалит им навстречу понятно какое вещество, то этого вещества будет в 10–20 раз больше. Эти чистые, активные люди отчасти растеряны, они искорябаны жизнью... Почему, собственно говоря, я все время чувствую, что они играют какую-то всемирно-историческую роль? Кто сказал, что они ее играют?

Никаких прямых обоснований, никаких теоретических оснований, за которые я могу уцепиться, чтобы доказать, почему это имеет историческое значение, я не имею, а я точно знаю, что это так.

У меня есть друзья в международном аналитическом сообществе. Меня там очень ценят, в этом сообществе, причем совершенно в отрыве от того, какие у меня убеждения. Один мой друг говорит: «Они вами восхищаются!» Я спрашиваю: «Что, моя идеология?» Он говорит: «Да твоя идеология им отвратительна! — им 40 лет внушали «kill а commie for mommy» и всё прочее». Я тогда спрашиваю: «А чем?» А он очень не любит льстить, в нем это сильная черта. И вот я спрашиваю: «А что же их тогда так привлекает?» А он говорит: «Ну личность, личность, что Вам еще надо?».

Так вот, первым на полном серьезе о значении «Сути времени» заговорил один мой друг из международного аналитического сообщества. Посмотрел на все эти наши дела и сказал: «Это новый большой нарратив! Пусть эти Сванидзе и Млечины, и все эти ваши критики засунут себе в зад свою критику. В России начинается новый большой нарратив». Тут же это подхватили другие: несколько израильтян, пара французов, один англичанин — дескать, новый большой нарратив начинает оформляться. Потом идут митинги, они говорят: «Новый большой нарратив в России оформился», — и не комментируют! «Вот эта ваша «Суть времени» — это и есть оформление нового большого нарратива», — и не комментируют... Что это за нарратив? — там, не знаю, по Дерриде? по Бодрийяру? по кому? Потом идет время, мне надо что-то делать, но у меня это застревает в памяти.

И тут я хлопаю по этой клавиатуре: «Да забодай всё комар!» И мне вылетает Тойнби и новые большие нарративы. И я понимаю, что именно нарративы по Тойнби и есть аппарат, позволяющий понять, а что такое эта «Суть времени». Всерьез понять, понимаете?

Нет ничего хуже патетики. Можно сказать, что мы не всемирно-исторический фактор высшей пробы, а мы просто крупное хорошее движение, которое войдет в какие-то другие движения, будет вместе с ними что-нибудь интересное делать, и хорошо проживем жизнь. Но я чувствую это всемирно-историческое значение, я его чувствую, я чувствую этот ток.

И я, конечно, понимаю, что зимой 2011–2012 года раскололи Россию… Я хотел расколоть, хотел расколоть! Когда говорят: «Вот, раскололи...» и все прочее. А что делать? В 1991 году мы не хотели расколоть, мы не вывели людей на улицу, потому что мы понимали: начнется гражданская война в невыгодной ситуации. Теперь не раскалывать, имея, во-первых, за собой большинство, во-вторых, прожитые 25 лет и, в-третьих, зная точно, что будет, если не расколоть, — это значит им подчиниться. Знаете советскую знаменитую частушку — горькую такую (вот я чувствую, что из нее и выросло поражение):

С неба звездочка упала
Прямо к милому в штаны.
Ничего, что все пропало,
Только б не было войны!  

И вот этот припев: только б не было войны!

Значит, когда Рейган говорил: «Пусть лучше мои дети умрут в ядерном пожаре, чем окажутся в лапах безбожного коммунизма»... эти все хорошие мужики сидят... эти — Брежнев, другие — нормальные, не вороватые, порядочные, хозяйственные, и говорят: «Только б не было войны! Давай, там ракеты строй любые, любые сделки, только б не было войны!»... А тот говорит, что пусть мои дети сгорят в ядерном огне, чтобы не попасть в лапы коммунизма, и американский зал воет от счастья: «Пусть! Пусть сгорят!»...

При такой расстановке сил не могло не быть поражения. Дальше — 1991 год... А что делать? Раскалывать страну? Раскалывать страну... а страсти накипели... — это стенка на стенку! Югославия! Нельзя! Теперь идет 2011-й... И опять якобы ничего нельзя раскалывать. Она смотрит, эта Собчак, и говорит: «Мы — норковая революция!», — и ничего нельзя сказать?! Я говорю: «А мы — ватниковая»! И с этого момента началось... Но я-то сказал пару раз, а они-то потом завыли: «анчоусы», «мухи грязные», все прочее. Они просто начали оформлять этот раскол, и никогда уже трещина этого раскола не зарастет.

И сделала это «Суть времени». Вы несете за это — вместе со мной — историческую ответственность. И сказав «А», говорите «Б»! Оформили раскол — дооформляйте его политически! Потому что в противном случае это меньшинство ликвидирует всё! Оно уничтожит здесь всё!

Итак, нарратив и Тойнби.

Арнольд Джозеф Тойнби родился в 1899 году и умер в 1975 году. Он один из крупнейших историков XX века. Его 12-томное исследование истории, которое он начал в 1934-м и закончил в 1961-м, считается одним из самых фундаментальных философско-исторических сочинений. В чем сущность истории, спрашивает Тойнби?

...Концепция человека, предложенная Тойнби, вызывает если не принятие, то по крайней мере мое глубочайшее уважение. Тойнби считает, что человек возвышается не только над природой, но и над обществом. Да, социальное бытие во многом определяет сознание, но не всё, не целиком. Есть жемчужина, которая им, социальным бытием, не определяется. И я не берусь сейчас сказать, чем она определяется. Но она есть! А это означает, что человек приподнят не только над природой, но и над обществом. Он над своей социальностью, своей второй природой, тоже приподнят.

Но дело даже не в природе! Социум — пусть социум! Нет, не природа — что человек приподнят над природой — это все понимают. Он создал вторую природу, он создал культуру, он сделал все, что угодно, но, говорят, над социумом-то он уже не приподнят! А он приподнят! И если бы он не был приподнят, не было бы «Сути времени»!

Молодые девчонки, ничего не знающие о Советском Союзе, прошедшие такие жизненные ситуации, что остатки волос встают дыбом... Абсолютно обусловленные всей своей социальностью на полную либо раздавленность, либо интеграцию в самую худшую гадость современности... Они откуда-то угадывают и это содержание, и эти смыслы и начинают двигаться в другом направлении!

Итак, Тойнби считает, что человек возвышается не только над природой, но и над обществом. То есть Тойнби как раз и волнует то, что я называл жемчужиной, — некая сокровенная малость, которая выводит человека за рамки социальной обусловленности. Что возвышает человека над природой, понятно, — а вот что его возвышает над социумом?

Тойнби дает такой ответ. Его можно не разделять, но он не может не восхищать. Выбор, говорит Тойнби, возможность делать выбор — вот что возвышает человека. Горький, который знал этому цену, говорил иначе и очень сильно. Он говорил, что сопротивление среде, как в худшую, так и в лучшую сторону, — это удел очень сильных людей. Именно выбор, по Тойнби, выводит человека за рамки социальной обусловленности. Она же — социальный рок. Она же — социальный детерминизм.

Для Тойнби история — драматична. Время от времени появляется вызов, ставящий под угрозу существование человека вообще. Этот вызов, приходящий к человеку, как зловещий гость, требует капитуляции или творческого ответа. До сих пор человечество существует потому, что давался этот ответ. Человек дает ответ. И это значит, что история продолжается. Повторяю: в какой-то момент возникает страшный вызов, адресованный людям, человеку. Этот вызов приходит в момент, когда история должна кончиться, и означает, что либо вы дайте творческий ответ, либо капитулируйте — и история завершена, всё! И до сих пор человечество находило творческий ответ, и история продолжалась.

Впрочем, для Тойнби, в каком-то смысле этот ответ дает не сам человек. Да и вызов человеку ниспослан как божественное испытание. Но посылаемый Богом потусторонний сигнал, он же вызов, он же зловещий посетитель, пришедший за ответом и требующий либо ответа, либо капитуляции, превращается, попадая в мир, в разного рода прискорбные частности. Например, он может принять форму ухудшения природных условий, ледникового периода. Или нашествия варваров. Или социальной революции. Короче, возникает фундаментальная проблемная ситуация. Она же Послание, которое приносит зловещий гость.

К вам приходят и говорят: ребятки, кранты! Вы сдохнете от экологии. Я пришел, давайте творческий ответ. Творческий! Творческий ответ! Человек читает Послание и отвечает на него. Он предпринимает невероятное творческое усилие для того, чтобы разрешить фундаментальную проблемную ситуацию.

Система этих вызовов, то есть приходящих гостей и ответов, образует для Тойнби ткань истории. Для Тойнби ход истории определяется творческим усилием человека, то есть способностью человека невероятно мобилизовать свои сокровенные возможности и родить что-то новое. Кто же это рождает? Для Тойнби «дитя» под названием «творческий ответ на вызов» дает элита служения. Она совершает подвиг и таинством этого подвига побуждает массы к пробуждению и подражанию (мимесису).

Когда элита деградирует, начинается большая беда. Но где-то в недрах гибнущей общности сохраняется духовный потенциал. И если он сохраняется, то не всё потеряно. Он оформляется в катакомбах и в последний момент спасительно выходит из них.

Да, я согласен с Тойнби в том, что духовный потенциал прячется в катакомбах и выходит в последний момент. Я согласен с тем, что выходит как бы эта жемчужина или, точнее, совокупность жемчужин. Я согласен с тем, что жемчужины есть, и человек огромным усилием может вырваться из социального рока.

Новый большой нарратив, о котором мне дружно сказали аналитики, почитающие не постмодернистов, а Тойнби, — это выныривание каких-то духовных сил из недр в момент, когда всё доходит до края.

Вот есть понятие «духовный кризис». Вы понимаете, что это пострашнее, чем любой экономический кризис… Что это тяжелейшее испытание… А мы переживаем духовную, метафизическую катастрофу. Мы переживаем не просто духовный кризис, а нечто еще более глубокое. И в условиях этой глубочайшей катастрофы люди каким-то сверхсоциальным интеллектуальным инстинктом что-то улавливают и начинают работать. «Суть времени» –это не фанклуб. И это не социальный психоз — социальный психоз не создает материальную среду. Это действительное улавливание каким-то внутренним сверхсоциальным интеллектуальным инстинктом чего-то и собирание каких-то вот этих духовных сил в момент полного исчерпания.

Хорошо, не вы этот символ большого нарратива, а тогда кто? Кто? Назовите, я буду страшно рад. Кто? Нет никого! И одиночка тут никто. Одиночка может сформулировать и артикулировать позиции. Это вопрос коллективного сверхсоциального инстинкта. Это то, что в вас и сработало. Это не выдуманное и не навязанное вам что-то. Это сработало! И оно сработало именно в этой нарративной формуле. То есть так, что началась деятельность, так, что люди не расходятся. Я откуда это знал? Ну собрались под модного телеведущего. Ну, может быть, кто-нибудь хочет избраться в заксобрание, а то, глядишь, он и в президенты начнет избираться сдуру... ну и т. д., и т. п. Мало ли? Повеселимся!.. что-нибудь еще сделаем.

Нет, не расходятся, усиливаются. Начинается все это шельмование — еще больше сплачиваются, не распадаются. Начинаются вот эти митинги и все прочее — еще больше консолидация. Ну ладно, митинги — может быть, это социальный психоз? Но дальше начинается деятельность, выигранные суды эти эрвээсные и все прочее, идет деятельность вовсю. Это же уже не психоз! Это на краю бездны из катакомб вынырнуло нечто. Надо сказать, что именно вынырнуло.

Если речь и впрямь идет о новом большом нарративе, то с кем может быть связано выныривание, имеющее подобные маркировки? Только с «Сутью времени». Нет, если никто не вынырнул, и ничего не произошло, то это другая песня — тогда просто нет большого нарратива. Понимаете меня, да? Либо его нет вообще. И это вполне можно себе представить: Россия медленно умирает, спокойно, в полусне, как подобает тяжелому больному. Но тогда никто не будет говорить, что это новый большой нарратив. Либо, если есть новый большой нарратив, то кто этот нарратив? Пеунова, что ли? Кто? Нет, серьезно? Зюганов? Кто?

Либо нарратива нет, и духовный кризис переходит в агонию, либо нарратив есть, тогда нет вопросов — кто это. Потому что ничего нет! Как говорил все тот же большой интеллектуал, политический аналитик, когда говорил, скаля зубы — у него есть манера такая: «Вот когда смотришь вас по телевизору, думаешь: слава богу, что он есть, потому что на самом деле, если признаться, то вообще, вообще ничего нет»...

То есть приходят к человечеству и говорят: «Ваш модерн исчерпан, у вас конец истории, у вас больше ничего не будет, всё!» Вы либо отвечаете на этот вызов исчерпанности, либо подводите черту, капитулируете. Кто капитулирует? Фукуяма говорит: конец истории, всё — это и есть капитуляция. И ведь все хлопают. И не понимают, чему хлопают. Это раскрыть глаза и вообразить себе, что такое конец истории... Это такой ужас! А они хлопают! Чему?

Если это не вспышка агонизирующей России, которая вот умирает... и вдруг у нее некоторое такое просветление перед концом, и она говорит «А-а-а-а!», — и все...

Если у этого есть такая энергетика и если этой энергетики достаточно... то если на что-то и есть заявка у «Сути времени», то это на новый большой нарратив. Потому что тут все понятно. Тут есть и принцип катакомбы, и этот принцип сверхсоциальной интуиции, инстинкта. И вот это ощущение консолидации, и вот эта энергетика, и выдвинутая программа — тут все вместе. Этим пахнет! Я не говорю, что это есть, я говорю, что этим пахнет. А ничем другим не пахнет. Понятно? А если речь и впрямь идет о новом большом нарративе, то с кем может быть связано выныривание, имеющее подобные маркировки? Только с «Сутью времени»! Нет, если никто не вынырнул и ничего не произошло, то это другая песня. Но если что-то вынырнуло и что-то произошло, причем по модели нарративов, предложенной Тойнби, то речь идет только о «Сути времени». Ведь не о Навальном же речь идет, не о Шендеровиче, не о Собчак, не о Белковском, и не о Зюганове. Причем тут нарративы? Вы понимаете, да?

Если от чего-то пахнет нарративами, то только от «Сути времени». Или от нее — или этого запаха вообще нет. Может, его и нет, но это запах спасения в данной модели. Может быть, и ничего вообще нет.

Кстати, простейший пример смены нарративов — это идеологический перелом. Например, от принимаемой обществом антисоветскости — к советскости определенного типа. И опять же, чем этот перелом маркируется? Передачами «Суд времени», «Исторический процесс» и Движением «Суть времени». Какая еще новизна этого типа? Я подчеркиваю — этого типа? Нет никакой другой новизны! Зюганов как талдычил что-то, так и талдычит. А ведь нужно не только что-то вякать и завоевывать одобрение. Нужно вывести людей на площадь, нужно начать действовать! Кто тогда? А я сам в принципе не могу быть носителем нарратива. Индивидуум не может нести нарратив. Нарратив несут люди, сохранившие в себе эту сокровенность, соединившиеся и вышедшие с новым словом.

Мне очень хочется верить, что нарративная модель налицо. Потому что только в ней спасение. Мне совершенно всё равно, кто этот новый нарратив оформляет и продвигает. И, клянусь, у меня достаточно скромности. Если бы я мог увидеть хоть что-то похожее на описанное и не связанное с «Сутью времени», я бы ткнул туда пальцем и сказал: вот оно! Но я не вижу ничего. И не потому, что не хочу видеть. А потому что ничего нет.

Почему-то вдруг оказалось, что ничего нет вообще. Какой-то вялый газетный и телевизионный лепет. «Жалкий лепет» — и сгущающаяся тьма Небытия.

Я не слишком люблю Андрея Белого как поэта и совсем не люблю его как мыслителя. Но есть одно его стихотворение, которое поразительно подходит к нынешней ситуации. А уж в особой интуиции, схватывающей такие вещи, Андрею Белому никак нельзя отказать. И потому я сейчас приведу это стихотворение Белого. Еще раз подчеркнув, что в целом творчество Белого мне глубоко чуждо. В отличие, кстати, от творчества Блока. Надеюсь, что читатель, прочитав приведенное мною стихотворение, поймет, что не зря я к нему адресую.

Называется оно «Веселье на Руси».

Как несли за флягой флягу —
Пили огненную влагу.  

Д’накачался —
Я.
Д’наплясался —
Я. Дьякон, писарь, поп, дьячок
Повалили на лужок.  

Эх —
Людям грех!
Эх — курам смех!  

Трепаком-паком размашисто пошли: —
Трепаком, душа, ходи-валяй-вали:  

Трепака да на лугах,
Да на межах, да во лесах –  

Да обрабатывай!  

По дороге ноги-ноженьки туды-сюды пошли,
Да по дороженьке вали-вали-вали –  

Да притопатывай!  

Что там думать, что там ждать:
Дунуть, плюнуть — наплевать:
Наплевать да растоптать:
Веселиться, пить да жрать.  

Гомилетика, каноника —
Раздувай-дува-дувай, моя гармоника!  

Дьякон пляшет —
– Дьякон, дьякон —
Рясой машет —
– Дьякон, дьякон —
Что такое, дьякон, смерть?  

– «Что такое? То и это:
Носом — в лужу, пяткой — в твердь...»  

. . . . . . . . . . . . . . . . .  

Раскидалась в ветре, — пляшет —
Полевая жердь: –  

Веткой хлюпающей машет
Прямо в твердь.  

Бирюзовою волною
Нежит твердь.  

Над страной моей родною
Встала Смерть.  

Написано это было в 1906 году... Увы, не спекулятивный характер носят мои прискорбные размышления. И никогда бы я на них не решился, если бы не завоевал право на хоть какое-то действие. Я не в одиночку его завоевал, это право. Его завоевало Движение «Суть времени». И потому пусть глянет на себя в самые разные зеркала. В том числе, и в зеркало нарративности. Пусть только не зазнается. Шансов на эту нарративность очень мало. Прямо скажем, их почти нет. Но именно почти. Ну и как вам это «почти»? Оно же — недобитая Россия?

Начав сопрягать логику с поэзией, нарративы с концептуальными метафорами, я приведу еще одно стихотворение. Дабы раскрыть в большей степени — и именно через поэзию — метафору недобитости.

По кустам, по каменистым глыбам
Нет пути — и сумерки черней...
Дикие костры взлетают дыбом
Над собраньем веток и камней.
Топора не знавшие купавы
Да ручьи, не помнящие губ,
Вы задеты горечью отравы:
Душным кашлем, перекличкой труб.
Там, где в громе пролетали грозы,
Протянулись дымные обозы...
Над болотами, где спят чирки,
Не осока встала, а штыки...
Сгустки стеарина под свечами,
На трехверстке рощи и поля...
Циркулярами и циркулями
Штабы переполнены в края...
По масштабам точные расчеты
(Наизусть заученный урок)...
На трехверстке протянулись роты,
И передвигается флажок...
И передвигаются по кругу
Взвод за взводом...
Скрыты за бугром,
Батареи по кустам, по лугу
Ураганным двинули огнем...
И воронку за воронкой следом
Роет крот — и должен рыть опять...
Это фронт —
И, значит, непоседам
Нечего по ящикам лежать...
Это фронт —
И, значит, до отказа
Надо прятаться, следить и ждать,
Чтоб на мушке закачался сразу
Враг — примериваться и стрелять.
Это полночь,
Вставшая бессонно
Над болотом, в одури пустынь,
Это черный провод телефона,
Протянувшийся через кусты...
Тишина...
Прислушайся упрямо
Утлым ухом,
И поймешь тогда,
Как несется телефонограмма,
Вытянувшаяся в провода...
Приглядись:
Подрагивают глухо
Провода, протянутые в рань,
Где бубнит телефонисту в ухо
Телефона узкая гортань...
Это штаб...
И стынут под свечами
На трехверстке рощи и поля,
Циркулярами и циркулями
Комнаты наполнены в края...
В ночь ползком — и снова руки стынут,
Взвод за взводом по кустам залег.
Это значит:
В штабе передвинут
Боем угрожающий флажок.
Гимнастерка в дырьях и заплатах,
Вошь дотла проела полотно,
Но бурлит в бутылочных гранатах
Взрывчатое смертное вино...
Офицера, скачущего в поле,
Напоит и с лошади сшибет,
Гайдамак его напьется вволю —
Так, что и костей не соберет.
Эти дни, на рельсах, под уклоны
(Пролетают... пролетели... нет...)
С громом, как товарные вагоны,
Мечутся — за выстрелами вслед.
И на фронт, кострами озаренный,
Пролетают... Пролетели... Нет...
Песнями набитые вагоны,
Ветром взмыленные эскадроны,
Эскадрильи бешеных планет.
Катится дорогой непрорытой
В разбираемую бурей новь
Кровь, насквозь пропахнувшая житом,
И пропитанная сажей кровь...
А навстречу — только дождь постылый,
Только пулей жгущие кусты,
Только ветер небывалой силы,
Ночи небывалой черноты.
В нас стреляли —
И не дострелили;
Били нас —
И не могли добить!
Эти дни,
Пройденные навылет,
Азбукою должно заучить.  

Эдуард Багрицкий написал это замечательное стихотворение в 1923 году. Я цитирую его по многим причинам. И для того, чтобы читатель мог увидеть в исторической и метафизической трещине, отделяющей это стихотворение от стихотворения Белого, нечто, именуемое Исторической судьбой.

Вот он приговорил — Белый. Он всё талантливо написал, но он написал смерть. А Багрицкий пишет:

Эти дни, на рельсах, под уклоны
(Пролетают... пролетели... нет...)
С громом, как товарные вагоны,
Мечутся — за выстрелами вслед.  

И для того чтобы на уровне образности доказать, что нарративы антипатетичны. Вошь проела гимнастерку, да? И, наконец, для того чтобы доразвить метафору недобитости, соединив ее с концепцией смены нарратива. Ведь Багрицкий прямо говорит: «Били нас — и не могли добить». Те, кого не могли добить, и есть недобитое. Оно ведь носит не жалкий, а трагический, антипатетический, нарративный характер, не правда ли? Вынырнуло тогда откуда-то это духовное, нечесаное, немытое, не поймешь какое и начало всё невесть как заново оформлять. Согласись, читатель, что есть между умствованиями Тойнби и прозрениями поэтов определенная связь.

А еще Багрицкий говорит, что недобитки должны «азбукой заучить» то, что с ними случилось. Что это за азбука? Какая азбука? И азбука ли?

Я мог бы назвать это азбукой идентичности. Мне кажется, что Багрицкий как раз и говорит об азбуке идентичности. Что ее надо заучить для того, чтобы по ней начать разговаривать. Честное слово, я не хочу сравнивать по масштабу, накалу, трагизму самое мелкое событие в духе тех, которые описал Багрицкий, — и путь «Сути времени». Пусть «Суть времени» еще попробует заслужить такое стихотворение. И сделать так, чтобы поэты были, которые такое могут писать. А такие поэты будут, если большой нарратив и впрямь оформится заново.

А пока что «Суть времени» заслужила… что начало с трудом улавливаться нечто. И это нечто не смрадный запах исторического конца — этот запах бьет в ноздри. С трудом улавливается запах этого самого нового нарратива.

А еще «Суть времени» заслужила объявление себе войны. Я имею в виду политическую войну. «Сути времени» объявлена полноценная политическая война. Причем противник ведет эту войну с таким размахом, что, право слово, начинаешь подумывать: «А может, и впрямь вместе с «Сутью» выныривает новый нарратив, и противнику надо любой ценой помешать этому?».

Может, это и впрямь война с нарративом? Если сформирован антисутевский консенсус белогвардейцев и Зюганова? Да просто всех антиленинских сил и Зюганова, действительно широкий консенсус... Который, собственно, что объединяет? «Девочки, против кого мы будем дружить? Давайте дружить против них». А почему? Почему так хочется дружить против нас? Не потому ли, что у мертвого возникает инстинктивное желание объединиться против живого?

В этой политической войне сплетаются воедино продуманные ходы пиарщиков и стопроцентное безумие. То безумие, которое свойственно только последним временам. Белый написал о том, как наступают эти последние времена, а Багрицкий — о том, как они иногда преодолеваются. Верный признак последних времен — разжигание политического психоза. Разжигающие психоз сами становятся его жертвами.

Хочу обратить отдельное внимание на накал политической войны против «Сути времени». Такой накал не может не быть свидетельством чего-то этакого... Каких-то, знаете ли, чутким носом врага улавливаемых слабых запахов нарратива. Улавливая эти запахи, враг начинает именно бесноваться. Потому что в каком-то смысле запах нарратива трансисторичен, а значит, метафизичен. А когда наступают последние времена, метафизический запах воздействует на мозг врагов спасения общества через оформление нового нарратива почище всякого героина. И превращает этих врагов в стопроцентных безумцев. Причем небезопасных. Ибо безумцы в последние времена заразительны.

Для меня, между прочим, перестроечная пакость — это еще и покорность людей обрушиваемому на них массовому психозу. Страшное дело. И бесконечно отвратительное.

Итак, «Суть времени» должна увидеть себя еще и в зеркале особой политической войны. Заодно она должна увидеть и эту самую войну в ее реальном обличии. Увидеть и изучить.

«Недобитая Россия»...  

Новый нарратив...  

Недобитость как таковая...  

Недобитость и обладание зачатками нарратива в условиях последних времен...  

Историческая судьба...  

Эти самые «последние времена»...  

И, наконец, политическая война.  

Скотт Андерсон и Йон Ли Андерсон издали в 1986 году в Нью-Йорке достаточно сенсационную книгу «Тайны «Черной лиги». Увы, было уже поздно. Тайная лига — она же сообщество специфических антикоммунистов — уже перешла к завершающему этапу уничтожения СССР и коммунизма. Когда я говорю о том, что Тайная лига (она же ВАКЛ — Всемирная антикоммунистическая лига) является сообществом специфических антикоммунистов, то, сказав «А», надо сказать «Б». И раскрыть содержание слова «специфическое». В чем конкретно специфичность того антикоммунизма, которому посвятили свою книгу Скотт и Йон Ли Андерсон?

На этот вопрос можно ответить достаточно однозначно.

Антикоммунизм бывает либеральный, консервативный и, мягко говоря, ультраправый. Который все называют неонацистским. Именно нацистским, потому что не было более яростного ненавистника коммунизма, чем Гитлер. И именно неонацистским, потому что Гитлера такие антикоммунисты восхваляют исподтишка. Пока что публичное восхваление Гитлера почти недопустимо в той среде, которая тесно взаимодействует с элитой США, Великобритании и так далее.

Но на самом деле это становится все более допустимым. Кроме того, к Гитлеру тут всё не сводится. Черты субъекта, ведущего политические войны, таковы.

Первое. Этот субъект невероятно элитарен и антинароден по своей сути.

Второе. В силу такой своей установки он ненавидит не только коммунистов, но и либералов. А также центристов. А также... Как шутили военные лет 25 назад, «мочить надо левых, правых и умеренных». Конечно же, ненависть к либералам и центристам не имеет такой накаленности, которую имеет ненависть к коммунистам. Но уничтожение коммунизма — лишь первый шаг на пути уничтожения гуманизма как такового. Обсуждаемый мною субъект настроен крайне антигуманно. Поскольку пока что об идеологической однородности этого субъекта говорить не приходится, то степень этой антигуманности оценить достаточно трудно. Но тут явно попахивает проектом «Великий инквизитор», описанным и Шиллером в его трагедии «Дон Карлос, инфант испанский», и Достоевским в «Братьях Карамазовых».

Кое-кто из экспертов считает, что речь на самом деле идет о двух достаточно закрытых проектах. Пока идет борьба между сторонниками проектов. Но в момент, когда надо будет решительно переходить от войны с коммунизмом к войне с гуманизмом как таковым, будет сформирована согласительная комиссия.

Третье. Элитными слагаемыми рассматриваемого субъекта являются неонацистские закрытые группы, спецслужбистские внутренние партии, кланы, торгующие оружием и наркотиками, террористические структуры и разветвленные сети, вербующие массовых сторонников. Соответственно, финансовая мощность субъекта очень велика. Но помимо денег субъект обладает возможностями осуществления крупных террористических мероприятий (это называется «стратегия напряженности»), организации массовых уличных действ (это называется «оранжевой революцией»), превращения этих действ в кровавые столкновения (это называется «румынский сценарий»), устранения отдельных политиков (это называется «сценарий Альдо Моро»), организации массовых информационных кампаний, саботажей и так далее (это называется «сценарий Сальвадора Альенде»). Причем описанные слагаемые всегда соединяются в те или иные системы.

Четвертое. Так называемые оранжевые революции — это только простейший вариант политической войны. Когда оказывается, что подобных относительно мирных революций (раньше называвшихся «банановыми», то есть организуемыми американцами для восстановления контроля над странами Латинской Америки) недостаточно, наступает время других системных действий. От политических войн низкой интенсивности, какими являются «оранжевые революции», субъект переходит к политическим войнам более высокой интенсивности.

То, что чилийский диктатор Аугусто Пиночет вытворял, выиграв политическую войну (организовав военный заговор, соединенный с актами массового саботажа, уличными протестами и так далее), — это реализация власти в условиях выигрыша политической войны. Чилийская политическая война, конечно же, была войной более высокой интенсивности, нежели политическая война, которая привела на Украине к победе Ющенко, а в Грузии — к победе Саакашвили. Но это все та же политическая война. Дадим слово авторам книги «Черная лига», которые утверждают, что существенную роль в формировании и окормлении этого субъекта играл выдающийся американский специалист Рей Кляйн.

Рей Кляйн — выпускник Гарвардского университета. Работать в американских спецслужбах он начал еще в эпоху, когда не было ЦРУ, был только его предшественник, Управление стратегических служб (УСС). Руководил УСС Уильям Донован, человек достаточно грубый и прямолинейный. Но в интеллектуально-политическом плане первой скрипкой, конечно, был Аллен Даллес. Рей Кляйн всегда был крайне близок к Даллесу. В итоге он стал аж заместителем директора ЦРУ по разведке, потом вышел на пенсию, но не перестал играть серьезную роль в политике. Но сформировался Кляйн в качестве специалиста по политической войне, конечно же, на Тайване.

Авторы «Черной лиги» пишут:

«...Выпускник Гарвардского университета, жизнелюбивый Рей Кляйн имел опыт службы в военно-морской разведке США и в Управлении стратегических служб в период второй мировой войны. С 1958 по 1962 год Кляйн выполнял обязанности резидента ЦРУ на Тайване. Как резидент ЦРУ, он, очевидно, имел доступ к резервному фонду посольства во время проведения подготовительных совещаний, приведших к учреждению Всемирной антикоммунистической лиги. Вне зависимости от того, соответствует действительности это предположение или нет, Кляйн поддерживал тесные контакты с лигой. Он не только участвовал в работе нескольких конференций лиги, в том числе в 1980, 1983 и 1984 годах, но и являлся близким другом генерал-майора в отставке Джона Синглауба. Их отношения начались еще в 40-х годах, когда оба служили в Управлении стратегических служб и находились в Китае.

В местных тайваньских кругах Кляйн прославился тем, что построил на острове самое безвкусное здание (прозванное Розовым дворцом). На Тайване он поддерживал прочные дружеские отношения с человеком по имени Чан Чинку, который в то время занимал пост председателя малозаметной организации бывших военнослужащих.

Другом и партнером Кляйна по охоте был не рядовой функционер Гоминьдана, а сын Чан Кайши и вероятный претендент на пост тайваньского диктатора. У него, как и у Кляйна, был опыт разведывательной работы.

Ко времени общения с Кляйном, примерно в течение уже десяти лет, в руках Чан Чинку на деле находилась секретная полиция Гоминьдана (или гестапо, по словам генерала Стилуэлла), и он лично осуществлял контроль над репрессивными мероприятиями, в ходе которых были уничтожены десятки сотрудников Гоминьдана. В течение всего последующего его восхождения на вершину власти — от поста министра обороны до премьера и, наконец, до президента Тайваня — Чан Чинку всегда находил в лице Кляйна надежного союзника.

В конце 50-х годов совместными усилиями Кляйна и Чан Чинку была создана академия по подготовке кадров для ведения политической войны, которая до сих пор оказывает влияние на международные события. И сейчас большая часть набора слушателей в эту академию из различных стран мира координируется Всемирной антикоммунистической лигой.

Хотя тайваньский режим определяет политическую войну как систему мероприятий, призванных «устранять препятствия для национального единства внутри страны и отражать агрессию извне», политическая война фактически является идеологической базой, при помощи которой чанкайшисты сохраняют на Тайване полицейское государство, проникают, выявляют и ликвидируют любые оппозиционные проявления в любых слоях общества. Используя политическую войну и приняв указ о введении постоянного военного положения, гоминьдановцы создали самую всеохватывающую в мире систему внутренней безопасности и слежки. Можно считать, что в эту войну втянуто не менее одной пятой части населения. Мероприятия колеблются от привития солдатам и рабочим политической «зрелости» до слежки людей за своими собственными детьми, родителями и соседями. Инструментом, который призван способствовать увековечению этой системы, и является Академия по подготовке кадров для ведения политической войны, которая расположена недалеко от столицы Тайбэя на холмах Пейтоу. Академия готовит кадры для генерального департамента политической войны, являющегося частью министерства обороны. Основная функция этого департамента состоит в том, чтобы обеспечить контроль партии (то есть Гоминьдана) за военными.

Генеральный департамент политической войны осуществляет большое число различных операций. Ему подчиняются радиостанции, издательства и даже киностудии. В его состав входят контрразведывательные подразделения для выявления подрывных элементов и подразделения по ведению психологической войны, задачей которых является организация и наблюдение за ходом политических и пропагандистских кампаний. Имеются также группы по гражданским делам, которые должны проникать на вражескую территорию за линию фронта для склонения населения на сторону Гоминьдана. Личный состав этих различных по назначению подразделений проходит обучение в академии.

Хотя академия была создана еще в 50-х годах, она приобрела особое значение, когда начальником генерального департамента политической войны стал Чан Чинку. В 1959 году с помощью американцев он реорганизовал ее. Преподавателями академии стали американцы из числа их военного персонала на Тайване, главным образом из группы советников по оказанию военной помощи.

Один из тайваньцев, бывший член партии Гоминьдана, проживающий сейчас за границей, был выбран из числа студентов университета для прохождения двухмесячного курса в академии. «Нам внушали, что для победы над коммунистами следут быть жестокими. Нам говорили, что необходимо следить за командирами и, если в бою они проявят слабость или нерешительность, их необходимо убить. Руководители также хотели, чтобы мы следили за своими товарищами по учебе, а они, конечно, следили за нами».

Слушателей академии обучают также методам выявления потенциальных коммунистов и лиц, выступающих за независимость Тайваня, тайному квалифицированному вскрытию писем. Если слушатели добиваются успехов и завоевывают доверие своих наставников, их переводят в группы, изучающие методы ведения психологической войны и технику ведения допросов. В соответствии с доктриной департамента — «оказывать сопротивление внешней агрессии» — выпускники академии работают активно также и в других странах мира».

Далее авторы «Черной лиги» обращают внимание читателя на исследование Джозефа Хайнлайна, которое называется «Политическая война». Они приводят отрывок из этой книги: «Принятая на вооружение «система политической войны» использовалась в различных международных операциях. Среди них обеспечение безопасности отдельных лиц, проведение расследований, цензорский надзор, внедрение агентуры, создание подставных организаций, подавление групп, борющихся за независимость Тайваня, использование в своих целях китайских общин за рубежом. Эта деятельность осуществлялась большим числом различных агентов, однако разработка операций и контроль за их проведением находились в руках «разведывательной службы главной военной организации страны» — департамента политической войны».

Обратив внимание читателя на Хайнлайна, авторы «Черной лиги» фиксируют расползание по миру специалистов по политической войне, которые использовали антикоммунизм для завоевания позиций, позволяющих им далее резко углублять и развивать свои антигуманистические, а не только антикоммунистические проекты.

В конце концов, как считают авторы, академия в Пейтоу стала международным центром особого типа. Тайваньцы гордились существованием такого центра. Ведь благодаря нему, пишут авторы, «тайваньцы могли предложить нечто более важное, чем торговлю: они могли также предоставить возможность для прохождения подготовки по курсу политической борьбы в своей академии в Пейтоу. Результаты полученной в академии подготовки сегодня можно видеть в «нетрадиционных методах ведения войны», практикуемых в странах Латинской Америки. Передача «опыта» в большей части осуществляется через Всемирную антикоммунистическую лигу.

Тем, кто захочет детальнее изучать политическую войну, придется в ином объеме познакомиться с этим предметом. Но сейчас мне бы хотелось ознакомить читателя с анатомией и физиологией политической войны на примере войны с «Сутью времени». Право слово, это далеко не худший способ ознакомления. Его предварительный этап завершен. Пора переходить к рассмотрению войны против «Сути времени». Повторив еще раз, что это рассмотрение позволяет взглянуть на «Суть времени» с очень разных ракурсов, осмыслить роль «Сути времени» в формировании нового нарратива, метафору недобитости, последних времен и так далее. А заодно и политическую войну.

Одно дело, когда ты изучаешь ее на каких-то исторических, от тебя далеких примерах, а другое дело, когда бьют по тебе. Конечно, надо читать учебники по боевым искусствам. Но надо еще и осмысливать опыты поединков. Осмысление опытов столкновений, в которых ты участвовал, дает гораздо больше, нежели осмысление чего-то далекого.

Обратившись к членам «Сути времени», могу сказать: «Хотите учиться политической войне? Заучивайте «дни, пройденные навылет» по пути от Поклонной до Колонного как азбуку этой самой войны. А заодно и как оформление вашей идентичности. Как ни странно, далеко не второстепенной и в политическом, и историческом плане».