Отец мне рассказывал: «Прислали к нам в роту одного типа по фамилии Петров. Дело было в конце 1941-го. Даже в окопе сидеть этот Петров боится. А уж в атаку идти — еще больше боится. Чуть что — плачет. А ведь его прислали командовать взводом. Греха не оберешься! Тут на наше счастье подвалила какая-то разнарядка из штаба полка. То ли писарь нужен был, то ли еще кто-то. Ну, мы быстро спровадили этого Петрова. И забыли о нем думать. Вскоре после конца войны я с друзьями что-то в каком-то ресторане обмываю. Подходит этот Петров, говорит: «Привет!» На нем капитанские погоны, вся грудь в орденах. Я ему говорю: «Слушай, Петров, кто это тебе все на грудь повесил? Руки бы пообрывал!» Он отвечает: «А что ты так переживаешь?» Я говорю: «Да совсем я не переживаю!» Вот так мы расстались».

К чему это мое воспоминание? К тому, что прошел съезд КПРФ. На съезде Зюганова единодушно выбрали главой партии. Еще на четыре года, кажется. То есть вплоть до 2017 года. И если меня Зюганов спросит: «А что ты так переживаешь?» — я честно отвечу: «Да совсем я не переживаю!» Я даже меньше переживаю, чем мой отец, увидевший этого самого Петрова в ресторане вскоре после конца войны. Потому что отец, наверное, все-таки переживал — раз он мне это рассказывал в каком-нибудь 1962-м. И понятно, почему он переживал. Петров выжил, а большинство товарищей отца — нет. И как тут не переживать — и по-человечески, и как ученому? Ведь ты как ученый понимаешь, что это называется «негативный социальный отбор». И что ты в этом отборе, так сказать, поучаствовал. С другой стороны — не реши рота тогда отослать в штаб Петрова, он бы весь взвод загубил.

Зюганов загубил не взвод. Он загубил страну. Да-да, именно он. Потому что он не смог ни обеспечить восстановление исторического достоинства своего народа, ни воспользоваться историческим достоинством, которое восстановили другие. Не смог он воспользоваться и плодами деятельности реформаторов — перестроечных и постперестроечных. В числе таких плодов — элементарная ностальгия по СССР. Не ахти что, конечно. Но даже воспользовавшись этим, Зюганов мог бы переломить ход событий. И завоевать власть.

Но он не захотел ни власти, ни избавления своего народа от перестроечно-постперестроечных измывательств. Он захотел другого. И получил ровно то, чего захотел. Я не буду перечислять, что именно он получил, — и так все очевидно. Он получил статус, точнее, статусик, за который он цепко держится. Все видят, как цепко. Он получил все, что сопряжено с этим статусиком.

«Послушайте, Рабинович, зачем вы покупаете сырые яйца по рублю за десяток, варите эти яйца и посылаете своего Мойшу продавать их опять же по рублю за десяток? — Ну, как вам сказать... И навар с яиц, и мальчик при деле!».

Зюганов при деле, и он имеет навар с яиц под названием «ностальгия». Петров-то, который к отцу подошел после войны, тоже имел навар с яиц. И был при деле. Только потом Советского Союза не стало. Потому что Петровых таких было до фига и больше. А друзья отца усеяли своими костями пространство от Москвы до Кенигсберга. И детей не успели народить. А Петровы их народить успели. И народить, и воспитать.

Отец жил долго. И почти каждый год, когда мы с ним выпивали на его дне рождения, он говорил: «Мне зачем-то судьба подарила столько-то лет…» Он каждый раз отсчитывал от 1941 года. И каждый лишний год после 1941-го считал подарком судьбы.

Зюганов вскоре будет праздновать 20-летие собственного руководства КПРФ. Брежнев руководил КПСС 18 лет. Потом Зюганов отпразднует 25-летие своего руководства КПРФ. Сколько лет руководил Сталин по-настоящему и партией, и государством? Ну, скажем, с 1929-го по 1953-й. Это 24 года. Зюганову не стыдно. На его блаженном лике начертано: «Стыдиться не хочу, не умею и не понимаю, за что».

Зюганову хорошо. И Сванидзе хорошо. Ну, прям так хорошо, что дальше некуда!

Только вот стране плохо.

А вот хорошо ли Сталину? Вроде и ему должно быть хорошо. Вишь, какой рейтинг — зашкаливает! Только вот нет ни СССР, ни соцлагеря, ни Красного проекта. Есть Зюгановы и Сванидзе. А поскольку Сталин, в отличие от Зюганова и Сванидзе, человек очень крупный, то он не может не понимать своей косвенной ответственности за то, что это произошло именно так.

Да, конечно, были великие исторические свершения. Не свершения — свершеньища. Да, принял страну с сохой, а сдал ее с ракетами и ядерным оружием. Да, построил державу подлинно великую и святую. Но где она? И кому сдал-то ее? Хрущеву? Брежневу? Андропову? Горбачеву? Ельцину? А те ее сдали Зюганову и Сванидзе — так сказать, на коллективный подряд. Крупный человек не может не переживать своей исторической ответственности за подобный — опять же, исторический — результат.

От крупного — к мелкому, от мелкого — к мельчайшему и наимельчайшему... Что это за траектория такая?

Спросят: «Ну так значит, Вы переживаете произошедшее — в том числе, и на последнем съезде КПРФ, где избрали Зюганова?» А разве не видно, что не переживаю? Ну прям так ни чуточки не переживаю. Даже так не переживаю, как отец по поводу Петрова переживал. Почему не переживаю? Потому что все, кого мог бы избрать их КПРФ-овский съезд, были бы еще намного хуже Зюганова. Это не инсинуация. Это совершенно объективная констатация. Если бы я хотел, чтобы КПРФ немедленно рассыпалась в пыль, я бы мечтал о том, чтобы выбрали... стоп! Так я вам и скажу, кого — не дождетесь!

Но я об этом не мечтаю. И потому не могу переживать случившееся. Я не мечтаю ни о крахе путинской России, ни о крахе зюгановской КПРФ. Я хочу, чтобы и то, и другое жило как можно дольше. Я понимаю, что речь идет об очень низкокачественной жизни — более того, о жизни с постоянно ухудшающимся качеством. И что после того как эта жизнь придет к окончательному исчерпанию, все рассыплется в невосстановимую и безысходную пыль.

Но я буду отодвигать летальный исход того старого, на чью замену должно придти новое. Я знаю цену этому старому. Но если оно преждевременно рухнет — новое не успеет родиться. Оно погибнет, как здоровый нерожденный ребенок во чреве больной, преждевременно погибшей матери. И сдерживание угасания нынешнего моего, крайне несовершенного, Отечества, на смену которому либо придет СССР 2.0, либо небытие... И сдерживание угасания КПРФ... Все это — ради рождения нового.

Если я понимаю, что наиболее медленно угасание КПРФ будет происходить при Зюганове, то я буду поддерживать Зюганова. То же самое и с моими антибелоленточными действиями, направленными на сдерживание угасания моего несовершенного Отечества, которое подонки называют то «эрэфией», то «путинярней». Если я понимаю, что наиболее медленно угасать это Отечество будет при Путине, то я буду поддерживать Путина. Не во имя Путина, а во имя Родины и великого нового.

Это вовсе не значит, что я не буду говорить правды о содержании субъекта под названием «путинская Россия» и о содержании субъекта под названием «зюгановская КПРФ».

Я, например, никогда не скажу, что при Путине страна встала с колен. Что она вышла из болота на твердую почву. И начинает свое восхождение к высотам невиданным. Проханов это скажет, а я не скажу. Потому что у Проханова одна правда, а у меня другая. Разные у нас правды. И сейчас они разные. И всегда они были разными. А объединяет нас то, что мы отличаем правду от лжи. И стремимся идти по дороге своей правды. А поскольку все идущие подобным образом претерпевают сходные метаморфозы, то нас начинает объединять сходство этих метаморфоз. Суть которых в том, что ты идешь своим путем, именно путем, а не окольными тропами.

Когда человек идет окольными тропами, он неизбежно и неумолимо мельчает. Метафизическое падение (а именно им, как я много раз говорил, была продажа коммунистического первородства за чечевичную похлебку очень условных и глумливых потребительских благ) лишает очень и очень многих способности идти путем правды. Подчеркиваю — своей правды. Нет пути «правды вообще». У каждого своя правда. И, соответственно, свой путь. Но духовное зрение дано человеку для того, чтобы видеть — вот он, мой путь правды. А вот они, окольные тропы лжи. Становясь на свой путь и отвергая окольные тропы, человек начинает трудиться, мучительно продвигаться вперед (сквозь тернии — к звездам) и расти. Те, кто, подобно ему, обладают духовным зрением, видят этот рост. Они видят и невероятное скукоживание тех, кто идет окольными тропами.

Знаю Проханова уже более четверти века. Уж как наши дороги расходились! Как мы ругались! Как страстно заявляли о том, что «всё порвато, растоптато» и так далее. А главное — как далеко расходились временами наши пути. Ан нет — очередная встреча. Встречаешься и видишь, что тот, с кем ты встретился, неимоверно изгваздан, но сохранил живую жизнь. А сохранив ее — вырос. Видишь ты это — духовным зрением. И понимаешь, что оно не отнято у тебя потому, что ты шел этой своей дорогой правды. Что тебя тоже побило, потерзало, но что ты тоже вырос. Не зря ведь говорят: человек смотрится в другого, как в зеркало.

И вот я открываю «Московский комсомолец» и внимательно читаю диалог Проханова с Александром Мельманом. Диалог, предваряющий 75-летие Проханова. Проханов ведет себя очень достойно. Мельман — кривляется, ухмыляется, извивается. Проханов не раздражается на него и не дает себя сбить. Но самое главное — а я рекомендую читателю ознакомиться с этим интервью под названием «Красно-коричневый пророк» («Московский комсомолец», 25.02.2013), — что Мельман в упор не видит Проханова. Потому что он, этот неглупый и не самый подлый по своей сути Мельман, духовно слеп. Что его естественная среда обитания — это окольные тропы. Что он так сросся с этими окольными тропами, что превратился в «окольника». И в качестве такового пытается заставить Проханова признаться, что и он «окольник». Проханов, повторяю, делает все, что может, чтобы не признать этого. А Мельман кричит-надрывается: «Нет, вы окольник, окольник, окольник!»

Ведь и впрямь человек сморится в другого, как в зеркало. И Мельману надо, чтобы зеркало Проханова, в которое он смотрится, не сообщало ему, Мельману, о его, Мельмана, бесконечной загубленности. Помните пушкинское:

Свет мой, зеркальце! Скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?

Мельман добивается от Проханова даже не признания того, что «всех милее, румяней и белее» именно он, Мельман, а не кто-то другой. Он добивается от Проханова признания того, что есть только «окольники». А людей, идущих не окольным путем, просто нет. Точнее, те, кто говорят о себе, что они идут дорогой собственной правды, — лгут.

Вопрос ведь не в том, что именно говорит о себе Проханов. Есть его жизненный путь. Есть его результат. Есть его метафизическая реальность со своей правдой. Но чтобы увидеть все это, Мельману надо духовно прозреть. И вообще согласиться с тем, что есть дух. Что есть это духовное зрение. Что без него жизнь превращается в ад. А с ним она становится тем, чем и должна быть — путем сквозь тернии к звездам.

Но Мельман, признавший все это, — это уже не Мельман. А Мельман, не признавший всего этого, ничего не может понять в Проханове. Он трехмерное существо, пытающееся описать четырехмерную конструкцию. Он описывает проекции четырехмерной конструкции на разного рода трехмерные сечения. И он может описать эти проекции более или менее ядовито. Но описывая их, он рассказывает о себе главное: что для него не существует четвертого измерения. Интервью, которое Мельман берет у Проханова, — это признание Мельмана в том, что он — окольник.

Интервью, которое Зюганов дает Сорокиной на «Эхо Москвы», — это диалог двух окольников.

Сорокина говорит Зюганову: «Мы с вами оба окольники».

Зюганов отвечает: «Да, конечно!»

«Какой же вы милый окольник!» — говорит Сорокина Зюганову.

«Как мне приятно, что вы меня называете милым», — отзывается Зюганов.

«Вы не просто милый, вы — милый окольник», — отвечает ему Сорокина.

«Ну, конечно же, окольник!» — подтверждает Зюганов.

«И все мы окольники», — говорит Сорокина.

«Конечно, конечно», — вторит ей Зюганов.

«И никого, кроме окольников, нет», — говорит Сорокина.

«Да-да», — поддакивает ей Зюганов.

Своими суждениями по поводу «Сути времени» Зюганов и зюгановцы подтвердили, что они окольники. Наиболее беспощадно они подтвердили это именно своими суждениями по поводу того, что произошло в Колонном зале Дома Союзов 9 февраля 2013 года.

Потому что, рассуждая о Поклонной, они могли вопить, что мы, помогая Путину, мешали Зюганову. На самом деле, Зюганов уже давно сдался. И речь шла о совсем других противниках Путина, гораздо более далеких от нашей правды, чем сам Путин. Но тогда зюгановцы могли хотя бы кричать: «Нет-нет, ведь Зюганов еще в игре!» И что нужно было отвечать? То, что когда-то, глядя на одну лошадь, говорил завхоз из «Педагогической поэмы» Макаренко: «Теорехтически это, конечно, лошадь, а прахтически так она падает»? Но тогда, во времена Поклонной, Зюганов был хотя бы «теорехтически лошадью». А то, что он «прахтически падал», и не без удовольствия, — надо было доказывать.

Но в том, что касается Колонного... Тут Зюганова нет даже в качестве «теорехтической лошади». Тут он падает и «теорехтически», и «прахтически». Потому что на съезде в Колонном зале Дома Союзов мы поддержали то, что поддержал сам Зюганов. То есть «закон Димы Яковлева». И мы протестовали против того, против чего протестует Зюганов. То есть против ювеналки и образовательных стандартов.

Как в этой ситуации Зюганов мог хотя бы пикнуть что-нибудь отрицательное про нас? И где? — на «Эхо Москвы»! И что же именно? — что это все путинский проект!

Что — путинский проект?

Если проектом Путина станет полное восстановление СССР и приведение ситуации в восстановленном СССР к стандартам 1975 года — Зюганов тоже будет против?

А если путинским проектом станет... ну, я не знаю... коммунизм в мировом масштабе или реальное осуществление «Общего дела» Федорова? Если Путин реально начнет воскрешать мертвых — Зюганов тоже будет против? Или начнет говорить, что мы это неоднократно предлагали, а у нас эту идею украли? Он что, на защите докторской диссертации, что ли? Украли... не украли... Народу плевать, кто осуществит благо! Ему благо нужно. И это понимает любой человек, сколь угодно тертый и циничный, если он все-таки не окольник, а идущий по какому-то пути человек.

Но окольники — это особая категория. И находят они друг друга по каким-то тайным знакам окольности. Тут совершенно неважно: правый, левый, коммунист, либерал, православный... Нужна окольность как таковая. Найдя же друг друга и исполнив необходимый ритуал («мы с тобой одной крови — ты и я...» — посмотрите, как Зюганов беседует с Сорокиной, и вы поймете, что это за ритуал), окольники формируют консенсус окольности. И начинают войну с неокольным — с любым.

Им важно, чтобы не было ни пути правды вообще, ни людей, идущих этим путем. Про каждого из людей, идущих путем правды, им нужно сказать, что они-то и есть тайные окольники, то бишь кремлевские проекты и так далее. Но кому они могут это сказать? Людям, настолько же лишенным духовного зрения, как и они сами? И даже не тоскующим по этому духовному зрению и всему тому, что оно дает? А дает оно возможность идти своим тернистым путем, преобразуясь с каждым своим мучительным шагом.

И тут каждый получает свое. Один идет по дороге собственной правды и понимает, что наличествует драгоценное для него таинство мучительного самопреодоления, преображения в нечто иное. И помогает то же самое делать другим. Объединяясь с ними, он порой к чему-то прикасается. Постепенно приходит осознание, что это и есть то единственно настоящее, что может подарить жизнь. Ибо жизнь — это в принципе штука несовершенная и далеко небезусловная. Но если и может она что-то настоящее подарить, то именно благодаря наличию своего пути правды и всего, что вытекает из следования именно этим путем. А также из готовности помогать другим делать то же самое. Так поступают одни.

Другие бегают по окольным тропкам лжи... И ведь тоже преобразуются... Но диаметрально противоположным способом. Бегая по окольным тропкам лжи и чувствуя, как они при этом скукоживаются, эти другие, они же окольники, все время причитают: «Удовольствие... удовольствие... удовольствие...»

Я специально построил разговор с читателем подобным, так сказать, нелинейным образом, для того, чтобы при диахронном анализе двух событий — Поклонной и Колонного зала — задействовать и регистр метафизической войны, и регистр войны политической. Потому что в данном случае одно с другим действительно достаточно прочно соприкасается.

Обсуждая «Суть времени» после Поклонной и особенно возбудившись после Колонного зала, Зюганов показал, что для него пути правды нет. Он не просто обнаружил это для знатоков, способных разбираться в деталях. Для таких знатоков он продемонстрировал это, уже затеяв с нами неприличную склоку по поводу Поклонной горы. А вот теперь тот же Зюганов написал у себя на лбу крупными буквами: «ДЛЯ МЕНЯ ПУТИ ПРАВДЫ НЕТ! НЕТ! НЕ-Е-ЕТ!!!» Он это написал так, чтобы все увидели. Все, у кого есть даже наипростейшее духовное зрение. Кроме того, Зюганов однозначно дал понять людям, обладающим таким зрением, что ему на их мнение наплевать. Потому что он строит организацию псевдокрасных окольников. Она же — красное гетто. В гетто не должно быть путей, в нем должны быть только тропы.

Ну, что ж... Зюганов сделал свой выбор. Поступив в этой простейшей ситуации невероятно пошло и глупо, он рассказал всем не о том, какие мы негодяи, потому что забираемся в тот самый зал, куда он... не забирается, а гордо и победно нисходит. Он рассказал не о нас, а о себе. Кому-то, кто разбирается в деталях, он поведал именно то, что я изложил выше. А менее продвинутым он поведал нечто наипростейшее и при этом строго тождественное тому, что я изложил выше. Он прямо, грубо и гордо сказал о себе следующее: «Я человек очень мелкий. Поняли вы? МЕЛКИЙ! И мне нравится быть именно таким человеком. Потому что сейчас время мелких людей. Потому что есть особый кайф в том, чтобы быть мелким человеком. Потому что когда ты мелкий, тебя гладят по головке». И так далее.

Нечто сходное поведал о себе не только Зюганов. Где-то перед Поклонной ко мне подошел один политик, так скажем, почвенного направления. И начал обсуждать стратегию совместных действий. Человеком он мне показался и толковым, и не зловредным. Его убеждения меня вполне устраивали. Он твердо заявил о себе как о противнике так называемого уменьшительного (или ликвидационного) национализма а-ля Белковский и Широпаев. Короче, мы стали строить отношения. Я по опыту знаю, что строить их в так называемом патриотическом лагере непросто. Один мудрый церковный деятель мне когда-то сказал: «Всё бы ничего, да только на практике эта самая соборность — она, увы, слишком смахивает на разборность». Нельзя не понимать этого, будучи автором газеты «Завтра» на протяжении десятилетий. Так что я набрался терпения. И правильно сделал.

Сначала ко мне пришли и сказали: мы будем проводить вместе с вами митинг.

Потом в последний день позвонили и сказали, что в митинге участвовать не будут, потому что у нас слишком много красных флагов.

Потом стали каяться и говорить, что им показалось, что меня «сдал Путин».

Потом стали ратовать за новый митинг.

На новом митинге снова стали говорить о количестве красных флагов.

Потом признались, что дело не в количестве красных флагов, а в том, что им нужен правильный статус.

Потом, ничего не сказав, отпрыгнули в последний момент.

Потом начали грубо и бесцеремонно наезжать на моих главных коалиционных партнеров.

Потом и вовсе ушли в сторону.

Потом снова появились, но сказали, что участия в съезде принимать не будут, потому что у них внутренний раздрай.

Ну, ладно: раздрай и раздрай... Строя партнерские отношения, всегда надо входить в чужое положение. Но и вы входите в чужое положение! Если у вас раздрай, то вы не можете подписывать никаких совместных документов. Ибо, во-первых, вы не получите коллективной санкции на такое подписание. А во-вторых, получив ее сегодня, вы не получите ее завтра и развалите коалицию. Никакого участия в съезде вы не принимаете. Вы сами понимаете, что ваше поведение на предыдущем этапе — не ахти. Сами говорите о этом... И если при всем при этом мы продолжаем строить отношения — то получите почетное право открыть вторую часть съезда. Ведь это не ваш съезд. И у его устроителей есть своя, прошу прощения, обязаловка, вытекающая из логики построения политической коалиции.

И что же? Узнав о том, что место в ряду выступающих не так почетно, как хотелось бы, политик ведет себя по-детски, уходит, начинает давать не лучшие комментарии. Потом, опамятовшись, начинает вести себя более адекватно.

Что это такое? Это болезнь под названием «гордыня» в ее элементарнейшем проявлении. Болезнь, очень распространенная в нашей нынешней, страшно поврежденной России. Я уже не раз говорил о том, что именно мне сказала когда-то мать по поводу Достоевского. «Он блестяще описал, — сказала она, — определенные черты нашего национального характера...» Подумав, она добавила: «К сожалению, он так блестяще описал отнюдь не лучшие черты нашего национального характера. Именно по этой причине его, вопреки очень и очень многому, так прославляют на Западе».

Итак, есть такие черты, благодаря которым соборность легко переходит в разборность. Их надо знать и изживать. Надо также понимать, что нынешняя действительность усугубляет именно эти черты. В «Зоне Ч» нет абсолютно прямых путей. Их и вообще-то нет, но уж в «Зоне Ч» — в особенности. Есть люди, которые стремятся идти путями своей правды, то есть прямыми путями, уклоняются и снова выходят на верный путь. А есть люди, которые сладострастно бегают по окольным тропкам.

Когда путь так искривлен, что правомочно говорить о специальном искривлении (или искривлениях) как об «эффекте Ч», синдромы гордыни возникают регулярно. Их нужно отслеживать и вырывать с корнем. Призываю к этому «сутевцев» и всячески подчеркиваю, что это надо делать сразу, в самом начале политического пути.

Итак, в очень многих оценках того, что произошло в Колонном зале Дома Союзов, есть нечто от гордыни: «Вот ведь как у них! А почему не у нас?» Тот же Зюганов об этом лепечет с наивностью уязвленного мальчика. Повторяю — это не ахти какая патология. Это почти норма нашей патологической жизни. Политическая ревность рвет все консолидационные ткани. И надо быть очень крупным человеком, чтобы в той реальности, которая именуется нами «Зоной Ч», повести себя не сообразно этим тупым — разрушительным и примитивным — инстинктам, а иначе.

В том, насколько иначе ведет себя политик, проявляется его масштаб. Проханов несколько раз за время наших непростых отношений элементарнейшим образом показывал, насколько он крупный человек. Потому что крупный человек — это человек, который заинтересован не в себе, а в деле. Это человек, в котором нет мальчишеской уязвленности, столь распространенной среди наших патриотических политиков вообще и среди политиков «эпохи Ч» в особенности.

Когда Проханов дважды, причем оба раза настаивая на этом, печатал мои газетные сериалы по сорок статей, он показывал, насколько он крупный человек, заинтересованный в деле. Он не думал ни о чем, кроме того, что в его газете должна быть вот так представлена определенная позиция. А поскольку только я, как ему казалось, мог ее представить надлежащим образом, то мне и надо предоставить возможности. Этого требуют интересы дела.

Рефлексы Эго при этом отсутствовали.

Они отсутствовали и в момент моих выступлений на «Суде времени» и в «Историческом процессе». Проханов ликовал по поводу моих побед. Ликовал искренне, во всю мощь своего литературного стиля и сообразуясь только с интересами дела.

И пусть читатель мне поверит, поверит моему недюжинному политическому опыту: это и для российской политики в целом, и для российской патриотической среды «эпохи Ч» в особенности — явление абсолютно фантастическое. То есть, конечно, есть люди, которые могут в себе подавить рефлекс Эго, хотя и их немного. Я знаю случаи, когда этого регулярно не могли сделать очень известные и весьма позитивные политики с четко выраженной патриотической ориентацией. Но чтобы этого вообще не было... Мне кажется, что это свойственно только Проханову.

Говорю это не потому, что только что прошло его 75-летие... ненавижу юбилейные любезности. Говорю это потому, что это действительно так, и все знают, что это так. Отсутствие этих рефлексов Эго особенно показательно в случаях, когда люди существуют на одной поляне.

У Проханова есть Изборский клуб. Это его детище. Это очень крупное и популярное детище. Спрашивается, зачем Проханову в этой ситуации писать особо страстные передовицы по поводу успеха съезда, проведенного «Сутью времени» в Колонном зале? И тут ведь даже не надо поносить этот съезд. Можно просто поручить кому-то о нем написать нечто взвешенное — и все. Но Проханов делает то, что он делает, — потому что он Проханов. То есть человек, который шел и идет путем своей правды.

В политике не место ангелам. Просто есть крупные и мелкие люди. Проханов, как реактив, выявляет, при погружении в него зюгановских упражнений по нашему поводу, все то же самое — мелкость Зюганова. Эта мелкость является простейшим и наиболее понятным незатейливым людям эквивалентом окольничества, о котором я пишу. Вопрос на засыпку: какой была бы сейчас Россия, если бы КПРФ возглавлял не Зюганов, а Проханов? Это не тот вопрос, который следует ставить в практической плоскости. Это вопрос метафизический, проявляющий существо дела.

Окольничество — это метафизика. Мелкость — это политика. Или, точнее, это проекция метафизического окольничества на плоскость политики.

Окольничество — это сетка, сплетенная из окольных троп и превращенная в специальную ткань, населенную специальными существами. Поскольку окольные тропы — тропы лжи, то это ткань лжи, населенная лжецами. Лжецы лгут не потому, что ими руководят рациональные мотивы или даже иррациональное чувство ненависти. Конечно, есть и то, и другое. Но существа, населяющие эту особую ткань, напоминающую паутину, но более плотную и шероховатую (хотелось бы, чтобы читатель просто увидел эту больную ткань), лгут еще и просто потому, что они лжецы. И в момент испражнения ложью они испытывают оргазм. То бишь удовольствие... удовольствие... удовольствие... «Сердце гадило», — говорил герой Достоевского.

Почти нет так называемого либерального издания, чье сердце не нагадило, утверждая, что я возглавлю шествие в защиту детей, состоявшееся 2 марта. Дважды на своем очень посещаемом сайте я заявил о том, что этого не будет. И призвал своих сторонников не участвовать в этом митинге, сказав при этом, что и митинг хорош, и участвовать в нем будут очень хорошие люди, но только нам на нем места нет. Спрашивается — зачем мне это говорить, если я потом на него припрусь? Я уж никак не новичок в политике! Припереться на митинг, говоря перед этим, что ты на него не придешь, — это значит расписаться в том, что ты лжец. А также, мягко говоря, не независимый человек. А все — не только друзья, но и враги — понимают, насколько я ценю независимость. Так можно было подумать о том, чем это обернется?

Гадит твое сердце, гадит по поводу того, что Кургинян возглавит митинг 2 марта как новый «путинг», «детинг» и так далее... Ан — бац! — его, Кургиняна, там нет. Но сердцу очень хотелось гадить. Очень, очень хотелось. Неудержимо хотелось. И оно гадило. Теперь это коллективное псевдолиберальное (белоленточное, тамократическое) сердце пребывает в коллективном предынфарктном состоянии.

Дрожащими губами тетенька из «Дождя», получившая разнарядку от Натальи Тимаковой по поводу того, что я возглавлю марш 2 марта, попаду в эту ловушку и меня надо там добить, лепечет что-то обо мне и этом митинге, выполняя задание и не сообразуясь вообще ни с какой реальностью. А также демонстрируя, насколько эти самые «дождевики», белоленточники (они же окольники) — не независимые люди. Это — мягко говоря. И насколько это люди, которые не только цены правды не знают, а также издержек, связанных с ложью, не понимают. Это бы еще ладно. Ну нет духовного зрения как нет! И откуда ты увидишь все эти издержки, все эти приобретения?

Но нет не только чувства правды. Нет и чувства реальности. Несколько слов о том, чем оборачивается отсутствие этого чувства для политика. Оппозиционного или любого другого. А также для полемиста, ведущего дебаты и жаждущего победы над своим оппонентом.

Вы дискутируете со своим противником в прямом эфире. И очень убедительно проклинаете его за... ну, скажем, за излишнюю полноту. Вы подчеркиваете, что зажравшиеся наглецы выступают от лица народа... Вспоминаете книгу Олеши «Три толстяка» и так далее. Вы говорите страстно, убедительно, изящно, доступно. И рассчитываете на заслуженную победу.

Потом вам показывают результат голосований. 85 % зрителей поддерживают вашего противника. Минкин, Петровская, Ларина, Латынина восхваляют вас и проклинают быдло, не способное постичь мудрость и благородство вашей аргументации.

Вы возвращаетесь домой. За кухонным столом сидит ваша грустная мама. И сообщает вам, что голосовала за вашего чудовищного противника. «Мама! — восклицаете вы. — Как ты могла? Ты, культурный человек! Либерал! Неужели и тебя этот реакционер сумел загипнотизировать?» «Причем тут гипноз? — отвечает мама. — Ты очень убедительно бичевал жирных толстосумов, якобы ратующих за бедных. Очень к месту вспомнил про Олешу. Только вот...» Мама встает, подходит к окну, вздыхает и подводит черту. «Твой противник очень худой, — говорит она. — Понимаешь? Он очень, очень худой. Может быть, на его стороне Кремль. Может быть, народ не внемлет твоей правоте только по причине своей косности и бескультурности. Но у него рост метр восемьдесят. А весит он не больше 65 килограмм. Все это видят. А ты на разные лады повторяешь: «Вы отвратительный толстяк, вы гнусный толстяк». А ведь если ты говоришь про очень худого человека, что он очень толстый, то...»

Сказавши это, мама уходит в спальню. Из спальни к вам доносится знакомый запах валокордина. А вы... Вы идете в свой кабинет и пишете статью про омерзительный народ, не способный внять вашей разумной аргументации, и коварный Кремль, поддерживающий вашего чудовищного противника.

По итогам года компетентное жюри вручает вам две премии. Одна из них — «золотое перо», другая — «человек чести».

Выдуманная история? Да, выдуманная, но лишь постольку, поскольку не хочется в очередной раз волновать маму одного реального персонажа — и впрямь со здоровьем неважно. Да и человек, что называется, стоящий. Хотя и наш непримиримый противник. И только по этой причине я заменяю то очевидное качество, за наличие которого противник Сергея Кургиняна бичевал будущего руководителя «Сути времени» на одной из телевизионных передач. Проиграл с сокрушительным счетом, бичевал неразумный «охлос» и жуткий Кремль. А вернувшись домой, нарвался на слезы мамы и валокордин.

Но дело не в той давнишней истории. А в том упорстве, с которым наши противники наступают на те же самые грабли. То есть выдвигают в наш адрес именно те обвинения, которые очень сходны с обвинениями в адрес очень и очень худого человека в том, что он является отвратительным толстяком.

И дело совершенно не в том, чтобы опровергать эти обвинения. А в том, чтобы попытаться заглянуть в мозг противника и понять, что же это за коллективный мозг, каков его коллективный обладатель, что этот обладатель соорудит в ближайшем будущем, как надо будет отвечать на его новые шалости. И так далее.

Только ради этого — причем в основном ради того, что мы ввели в разряд «и так далее», — можно приглядеться к шалостям, которые специфический коллектив, обладающий специфическим мозгом, вытворяет в связи с нашим съездом, прошедшим 9 февраля 2013 года в Колонном зале Дома Союзов.

Я уже пунктирно разобрал подобные шалости. Но теперь — после чудовищного фиаско, которое потерпели наши противники, вменявшие «Сути времени» организацию, руководство и лидирующую роль на митинге 2 марта, наплевавшие на все наши предупреждения и с изумлением дебилов обнаружившие наше полное отсутствие на этом митинге, мне хочется сделать то же самое более детально и, прошу прощения, бережно.

Почему «Ведомости» от 11 февраля 2013 года должны проквакать аж в редакционной статье о том, что съезд в Колонном зале был собран «якобы оппозиционной организацией под руководством Сергея Кургиняна»? Почему мы «якобы оппозиционные», если мы говорим, что мы оппозиционные? «Ведомости» не разъясняют, почему. Высокоморальная американская печать туго знает, что разъяснения в таких случаях давать не надо. Надо лгать, не краснея, с максимально честным видом — и все.

А вот Самарина в «Независимой газете» от того же 11 февраля — разъясняет. Сообразно имеющейся у нее разнарядке. Сооруженной теми же, кто потребовал от «Дождя» орать про зловещего Кургиняна, окормляющего 2 марта, даже после того, как выяснилось наше абсолютное неучастие в этом мероприятии. Между прочим, теперь-то, после трюка «Дождя», исполненного «Дождем» 2 марта, это обсуждать легче, не правда ли? Теперь-то заказуха совсем уж явно прет из всех дыр!

Итак, госпожа Самарина заявляет о нашем съезде: «Выдавалось оно (имеется в виду мероприятие, проведенное нами в Колонном зале Дома Союзов) за некое оппозиционное власти выступление, хотя главным гостем съезда и стал представитель высшей власти в стране».

Итак, оппозиционное власти выступление невозможно, если оно проводится в Колонном зале Дома Союзов. И если на него приезжает глава государства. Куда бы ни приезжал глава государства и в чей бы адрес он ни произносил хвалебные слова, субъект, в адрес которого они произносятся, автоматически перестает быть оппозиционным!

Только для стягивания воедино всей извергнутой в связи с нашим воздействием субстанции подчеркну еще раз, что Волга впадает в Каспийское море, дважды два равно четырем, а Колонный зал Дома Союзов не кремлевский закрытый Дом приемов, а фирма, живущая за счет сдачи зала в аренду по вполне умеренной цене. Что эта фирма охотно сдает этот зал всем, кто готов заплатить эту цену. Что пользовались этим залом все оппозиционные партии, включая КПРФ. Что денег на снятие этого зала нужно гораздо меньше, чем для проведения какой-нибудь белоленточной тусовки в суперпрестижном отеле. А значит, аргумент: «Раз вы в Колонном зале заседаете, значит вы не оппозиция» (или «под столь неформальное дело, как мероприятие «Сути времени», выделили аж Колонный зал»), — ничем не отличается от выкрика «Вы отвратительный толстяк», адресованного человеку, чья худоба для всех очевидна.

Завтра любые десять представителей так называемого среднего класса необременительным для себя образом скинутся, и им предоставят Колонный зал. Только кто в нем заседать будет?

В связи с окольничаньем по нашему поводу господ Зюганова и Сванидзе, я уже говорил о том, что в 2009 году президент России Д. Медведев посещает «Новую газету» и источает в ее адрес комплименты. Называя ее единственной нелижущей и так далее. Что позже он же, находясь в том же статусе, посещает телеканал «Дождь». Тот самый, который сейчас так выкручивается, пытаясь вменить нам особую роль на шествии 2 марта — при очевидном отсутствии всякого нашего присутствия на этом событии. Конечно же, это делается не с высокого одобрения, а просто так — по причине особой независимости «Дождя», его неподкупности и тяги к правде. Подкрепляемой, как теперь все знают, магическими пассами господина Будберга, по случайности являющегося супругом госпожи Тимаковой и одним из спонсоров нашей неподкупной оппозиционной журналистики.

Почему такая роль Будберга и такие действия Медведева не приводят к тому, что «Новая газета» и «Дождь» перестают являться в глазах высокоморальных наших «протестантов» подлинно оппозиционными органами?

Почему Удальцов, который не только взял подряд у Таргамадзе, но и попросил на встрече с президентом Медведевым, произошедшей весной 2012 года, о неконституционном продлении его, Медведева, президентских полномочий, дабы не допустить к власти ужасного Путина, — не перестает быть для нашей просвещенной публики «непримиримым оппозиционером»? Ведь эта публика так честна, так высокоморальна!

Кстати, о честности. Я специально направил письмо Д. Муратову, главному редактору «Новой газеты», дабы показать, какую хрень несет его работник А. Колесников по поводу якобы сказанных мною слов. Понимая, что эта хрень уголовна наказуема, представляет собой полную, стопроцентную ложь, а также ахинею, демонстрирующую, что ни Самарина, реализовавшая вначале эту активку, ни Колесников вообще фишку не рубят и не понимают, какую общеизвестную элитную тусовку, специфически обсуждавшую российскую культурную матрицу, я имею в виду, — Муратов откликнулся. Если вы хотите понять, что такое «гадящее сердце», то прочитайте, как именно он откликнулся. Что именно написал в номере от 01.03.2013 г., не постеснявшись озаглавить это «Ответом редакции». Он признал, что его работник Колесников — наглый враль, абсолютный невежда и клеветник, подпадающий под соответствующие статьи. Но при этом он кривляется так, что никакому Смердякову или Фердыщенко не снилось — разве что Мармеладову, говорившему: мол в это время «я лежал пьяненькой-с». Может, он и вправду на каком-то сундуке валялся, этот малообразованный идиот. Только беда-то в том, что мы знаем, на каком сундуке он валялся. На сундуке Будберга. А также кое-кого еще.

Но ладно — Колесников из «Новой»... Кстати, его тезка из «Коммерсанта» все то же самое изложил верно, слово в слово... И этим завоевал право на кривляние по поводу изложенного — кривляние, более сообразное духу обязательной для определенного сословия пантомимы. Ладно, Сванидзе... Ладно, Минкин... Ладно, Самарина и другие... О многочисленных клопах, набухающих подворотной пакостью и извергающих ее на своих поклонников, и не говорю.

Но Фролов из «Советской России» — этот-то зачем так подставляется, демонстрируя единство заказа (понимаете? — единство заказа!), получаемого «Эхом Москвы», «Новой», «Независимой» и другими СМИ, и заказа (да-да, заказа!), получаемого «Советской Россией»? Пусть Фролов дурочку не валяет. Мы знаем школу советского журнала «Коммунист». Знаем и тот круг людей, в который он тогда входил и продолжает входить сейчас. И кураторов этого круга знаем.

Мы провели потрясающую разведку боем. Можно было десятилетиями наблюдать за телодвижениями определенного зоопарка, который некоторые, по аналогии с зоопарком имени лорда Пальмерстона, именуют зоопарком имени Филиппа Денисовича Бобкова, и не получить о нем полного представления. А в результате нашей разведки мы уже в следующем номере завершим комплексное описание этого любопытнейшего и масштабнейшего явления.

До встречи в СССР!