Аналитический очерк

В той мере, в какой существуют объективные общественные закономерности – эти закономерности могут быть поняты.

В той мере, в какой они поняты (и в какой являются вполне объективными) – можно предсказать характер той или иной макросоциальной тенденции.

Теперь – главное. Общественные закономерности никогда не бывают абсолютно объективными, если под объективностью иметь в виду систему собственно природных, дочеловеческих факторов. То царство необходимости, про которое было сказано: "Из царства необходимости в царство свободы".

Можно сколько угодно иронизировать по поводу данного высказывания, описывая в том числе и то, какой несвободой обернулось движение в это "царство свободы". Но ничего другого, кроме как искать пути в подобное царство, человечество не в состоянии реализовать, не совершая самоубийство. Как бы ни были проблематичны пути в царство свободы, альтернатива этим спорным путям – только путь последовательной самоликвидации.

Итак, стопроцентные прогнозы существуют лишь в царстве необходимости. То есть в нечеловеческом мире. В мире, где воля, страсть по идее не являются определяющим фактором. Мне возразят, что "царство свободы" в любом случае размещено только на территории будущего. Но это, безусловно, не так. С момента зарождения человечества в воздух "царства необходимости" проникли первые молекулы "царства свободы". И человеческая история – со всеми ее шараханьями, откатами назад, темными веками и прочим – это все равно сказание о повышении концентрации подобных молекул. Чем выше концентрация – тем проблематичней прогноз. Да, поскольку концентрация все еще невелика, то прогноз возможен. Но он всегда "под прицелом" этого "царства свободы". Этих маленьких, но в сущности решающих, сгустков иного, противостоящих фатуму. Этих слабых, но единственно значимых плацдармов надежды.

Поколение Окуджавы, сделавшее свое дело, имя которому – последнее десятилетие, оптимистично напевало:

"Надежда, я вернусь, когда."
Это там, где про комиссаров и пыльные шлемы. Оно же напевало:
"Я вновь повстречался с надеждой.
Пррри-яттт-ная встреча."

Оно же верещало про глотки свободы и прочее. Оно же проводило параллели между своим кумиром и Пушкиным. И одновременно весьма двусмысленно (устами этого же кумира) самоопределялось в общеизвестном:

"На фоне Пушкина снимается семейство.
Фотограф щелкает – и птичка вылетает.
Фотограф щелкает, но вот что интересно
На фоне Пушкина и птичка вылетает".

Фотограф у Ибсена (да и вообще в мировой традиции) – это далеко не благостный образ.

Фотограф у Антониони в его "Блоу ап" – это "обнаружитель некоего фундаментального трупа". В самом общем плане – конечно же, трупа надежды. А значит, трупа и свободы, и человечества. Потому что одно без другого не существует. Смерть – это просто синоним необходимости. Жизнь трудно предсказуема. Ибо начинена свободой. Смерть – экстракт необходимости. А значит, и предсказуемости.

Предсказывать – это значит предъявлять и выявлять смерть. И где здесь грань между предсказанием и программированием?

Предсказанием – убил надежду.

Убил надежду – породил отчаяние.

Породил его – оно и стряслось.

Все вроде так. Но чувствуется какая-то неполнота в подобном отношении к прогнозу. Прогнозу. или чему-то другому? Там, где есть свобода, есть и соответствующее отношение к слову, к символу, к взаимодействию с особыми пластами реальности.

"Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется."

И в одном метафизическом ряду с этим:

"Мы знаем, что ныне лежит на весах,
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно в могилу холодную лечь.
Не страшно остаться без крова,
Но мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово".

Прогнозировать. Или предсказывать? Вроде одно и то же. Но в русском языке (если верить ему как части "царства свободы") есть огромная разница между двумя такими словами. Предсказывать – это пред-сказывать. Это нечто, предваряющее сказание. А сказание не может быть о необходимости. Оно слагается о свободе.

Пред-сказывать. Пред-угадывать. В очищенном от высокого и сведенном к всеобъемлющей системности ключе операциональных значений — это то же самое, что произвести прогнозную процедуру. Но при подобной очищенности как раз исчезает главное. Если в субстанции Бытия разлиты эманации необходимости и свободы, то предсказание и предугадывание фактически представляют собой поляризацию этих двух эманаций, их стягивание на разных полюсах Бытия. То есть – историю.

Прогнозирование же выводит свободу за скобки. Прогноз – это дырка в сосуде Бытия. Та дырка, через которую в Небытие сочится свобода.

В этом смысле предсказание и прогноз противостоят друг другу. В предсказании всегда есть проявление, выявление, собирание, противопоставление, борьба и надежда. В прогнозе ничего этого нет – нет активно и триумфально.

Предсказание – это аналитика Бытия. Прогноз – это заклинание Бытия стать Небытием, это отрицание истории.

Говорят, что взгляд убивает. И что в этом убиении – пафос чистой научности. Раздеть, увидеть и умертвить. Снять покровы.

И не антинаучность подобным образом выдвигала обвинения против науки. Отнюдь. Этим занималась квантовая механика, обсуждая диалектику наблюдателя и наблюдаемого, вводя тем самым элемент свободы даже в дочеловеческое, чисто природное. И она была права в этом. Но лишь отчасти.

Потому что убивает не любой взгляд, а взгляд, лишенный любви. Убивает некогерентность наблюдаемого и наблюдателя. Убивает то, что в философском плане именуется "субъект-объектной парадигмальностью".

Коварство нынешней ситуации состоит в том, что вся зрячесть сводится к зрячести убивающей. И тогда навязывается ложная альтернатива. Либо – убивающая зрячесть, либо – незрячесть. То есть слепота. А дальше говорится: "Зрячесть-то убивающая. А вы жить хотите. Значит, зрячесть вам не нужна. Значит, нужна незрячесть. Слепота то есть."

Опять же – слепота слепоте рознь. Слепой прорицатель отстраняется от низших планов Бытия, и это олицетворяет его "слепота физическая". Но он в высшем смысле обладает иным, более отчетливым, зрением. Он ослепляет себя физически, отстраняя необходимость. Ослепляет себя физически – во имя другого зрения. Греческая трагедия придала высшее собственное человеческое измерение подобной слепоте, родив Эдипа как героя, который отрицает тотальность необходимости. Здесь слепота выступает как страсть по иному зрению. Как открытость трагедии, как признание единства трагедийности с уделом тех, кто ищет "царства свободы". То есть с людским уделом. С миссией и сущностью человеческой. Об этом бетховенское – "вся жизнь трагедия, ура!"

Другая слепота – это слепота брейгелевских слепых. Здесь тоже понимание. Но совсем иное. Здесь понимание того, что тварь необходимости всесильна, что она пожрет свободу, выведет ее за скобки бытийности. И тогда испуг перед необходимостью, возведенный в статус фатальности, порождает игру в жмурки, в "не вижу, ибо не хочу видеть". За минусом высокой трагедии такие жмурки понятны. Зачем говорить человеку, который со своей семьей едет в Освенцим, что именно там его ждет. Это можно сказать, если он предпочтет малейший шанс на борьбу, даже борьбу с видимостью отсутствия шанса (поскольку сущностно шанс есть в любой борьбе) – покорному движению в Освенцим. А если он хочет скоротать время, насладиться интервалом иллюзии, утешить близких – зачем ему тогда зрение? Зачем понимание происходящего?

Предсказание от прогноза отличается в первую очередь тем, что предсказание апеллирует к мобилизации воли, прогноз же ломает волю.

Предсказание от прогноза отличается еще и тем, что предсказание всегда прощупывает субстанцию свободы внутри Бытия. Поэтому оно определяюще семантично. Символично. Словоцентрично. Для него, для предсказания, "миром правит невещественное". И оно конструирует себе, исходя из этого, соответствующую аналитическую оптику.

Для прогноза мир фундаментально веществен. Слова ничего не стоят. И уж как минимум, не могут входить в прогноз в качестве определяющих величин. Прогноз может уловить вещественную тенденцию и споткнуться о невещественное.

Отрицать вещественное в мире – нелепо. Полнота зрения предполагает возможность сопрягать разноположенные субстанции Бытия. Но в сопряжении этом исходить из свободы. И фиксировать гримасы Бытия соответственно подобной посылке.

Это все не о теории. Это о нас. О происходящем. А раз так, то и о власти. Постольку, конечно, поскольку она соотносится (и соотносит) самое себя с Бытием.

С большим и искренним удовольствием воспринял я текст президента России Владимира Путина, произнесенный 22 июня 2001 года в связи с годовщиной начала Великой Отечественной войны. И готов подписаться под каждым словом в данном тексте российского лидера.

Много раз уже зафиксировав – что именно я считаю историческими заслугами Путина, я в число этих заслуг готов с радостью внести то, что его оппоненты предают поруганию. Это – и централизация России (если она действительно состоится). Это – и огрызание (пока не могу сказать большего, но и это огромный плюс) против последовательно ненавидящих Россию сил. Тех сил, чья чеченская ипостась (никогда не буду путать зло – с народом гордой горской республики), конечно же, важна, но является не более, чем одним из ликов в том, что можно назвать фундаментальной угрозой бытию народов России. Это – восстановление в правах государственного патриотизма, который в предшествующий период истерично дискредитировался (вновь оговорю – главное, чтобы это не сводилось к пиару). Это – и иное отношение к традициям страны, введение хотя бы той версии государственного гимна, которая сняла запрет на позитивное отношение к советской традиции. (Вновь необходимая оговорка: "Только бы не пиар!")

Я много раз – и не сейчас, в эпоху разочарований, а на волне так называемой демократической эйфории – сказал все, что я считал нужным, по поводу "постперестроечной демократии". Тогда же я предсказал (и именно предсказал), чем это все обернется. Я сделал это задолго до нынешних ахов и охов по поводу пресловутой криминализации России.

В силу этого я не должен (и не хочу!) видеть что-то, кроме хорошего, в любом укреплении власти в России (если только это действительно укрепление, и оно решает общественные задачи). Заостряя, могу сказать: если бы Путин укрепил власть в России и решил хотя бы самые насущные из социальных задач – то по мне пусть он 20 лет находится у власти. Это лучше, чем политический кавардак, в котором перемена лидеров сопровождается постоянством умаления российского бытия.

И наконец, — категорически и безоговорочно не согласен я с теми оппонентами президента России, которые применительно к анализу Великой Отечественной войны, произведенному им 22 июня, вдруг начали рассуждать о войне равноположенных и равноценных тоталитарных монстров (СССР и Третьего рейха). Считаю этот миф о равноположенности и равноценности двух тоталитарных зол – одним из самых дремучих фантомов, рожденных на диссидентской кухне. Фантомов – сыгравших самую страшную роль в судьбе Отечества нашего.

Все так. Но одновременно с выступлением Путина произошло следующее. В родном городе Владимира Владимировича, городе Ленинграде, пережившем в годы той действительно величайшей и действительно отечественной войны невероятные страдания, в городе-герое, принесшем колоссальные жертвы на алтарь великой победы, в городе Ленинградской симфонии великого Шостаковича (которую "диссида" наша тоже ведь пыталась представить как протест против тоталитаризма вообще) – в этом городе и именно 22 июня, в день скорби нашей, была вручена премия создательнице фильмов, воспевающих и поэтизирующих гитлеровскую Германию. Премия – за самое талантливое воспевание Третьего рейха.

Меня спросят, при чем тут Путин? Мы, мол, живем не в 1972 году, Путин не генсек тоталитарной правящей партии, его установки не имеют всеобъемлющего значения. И это, мол, хорошо. Это и есть свобода. Не спорю. И совершенно не хочу, чтобы в ответ на каждое верховное слово все немедленно становились во фрунт и начинали исполнять директивы. И вообще – я никоим образом не считаю, что верховной власти сейчас надо шить в строку каждое распоясавшееся лыко в разболтанной и дезориентированной стране. Я о другом. О чем же? А вот о чем.

Первое. Я о том, что подобное вообще могло произойти. Под подобным я имею в виду некий содержательный символизм, являющийся одновременно и диагностическим, и предсказательным. Диагностическим – поскольку подобное вообще не вызвало никакой адекватной реакции. Не о путинской реакции идет речь, не о реакции Кремля или Лубянки, упаси бог! Речь идет об общественной реакции, реакции тех же фронтовиков, их детей и внуков. Речь идет о реакции Ленинграда как города-жертвы. И речь идет о реакции на жертву. Речь идет о чувствительности по отношению к определенным пластам Бытия.

Вот, предположим, вы медик. Должны поставить диагноз. Проверяете рефлексы, болевые ощущения в конечностях. И обнаруживаете отсутствие болевой реакции. Понятно, что диагноз печальный? А именно – перелом позвоночника. А теперь – вспомним о пресловутом "мы сломали хребет." Вспомним, сколько раз и со сколь разных "углов атаки" этот самый хребет ломали. И – сломали?

Замученное сиюминутными проблемами, забеганное, затерроризированное пестротой взаимоисключающих "точек зрения", пережившее культурно-исторический шок (цивилизационный шок, если говорить о советской и даже досоветской цивилизации), — общество находится в состоянии травмы станового хребта собственной идентичности.

Можно выставить счет всему ему целиком. Но главный счет должен быть выставлен тем, кто профессионально отвечает за социокультурный иммунитет. Тем, кто профессионально "причастен духу". А что? Если завтра в стране разыграется бубонная чума – мы не выставим счет санэпидемслужбе и прочим, профессионально ответственным? В данном случае то же самое. Премию Лени Рифеншталь давали не бомжи и не бомжеподобные новорусские "авторитеты". Это делали "профи". Делали, прекрасно понимая, что творят. Так же прекрасно понимая это в данном случае, как прекрасно они понимали, что к чему, вводя в оборот словечки типа "совок", "шариковщина" и пр.

Нельзя предугадать, как отзовется слово. На то оно и Слово. Но как отзовется словечко, с невероятной силой пущенное в растлевающий пиаровский оборот – тут предугадывать и не надо. Тут спрогнозировать можно. И без труда. И на уровне самой минимальной квалификации.

Налицо – очередная ломка табу. Налицо – снятие иммунных барьеров в обществе. Налицо тем самым – очередной виток расчеловечивания, выведения за скобки истории. И что же? В очередной раз мы будем говорить, что выводящие "не ведают, что творят"? А если даже не ведают (я-то убежден, что прекрасно ведают!), что изменится? Вы не знаете, что выстрел в горах способен стронуть с места пласты снега, создать лавину? Значит ли это, что лавины не будет, если вы выстрелите?

Или в очередной раз очередной чудик сначала скажет про "совок", а потом начнет сетовать, что целили в коммунизм, а попали в Россию? Поздно будет сетовать-то! Приехали!

Встать на великую борьбу с Чернотой, выиграть эту борьбу, принести на алтарь борьбы невероятные жертвы, иметь живую память о таких жертвах фактически в каждом доме (и общую на Пискаревском кладбище) – и довести себя до такой атрофии "символической чувствительности", при которой 22 июня, в день начала войны, можно дать премию "кинобогине Третьего рейха". Это ли не диагноз?

Вручение такой премии, причем вручение ее, так сказать, в единстве места, времени, обстоятельств (вновь – такое единство есть определяющая черта трагедийности) запускает страшные процессы на тонких уровнях бытийности. Тех уровнях, где символ и символический жест – как радиосигнал для взрывающего устройства.

Власть – это язык, сказали теоретики франкфуртской школы. И они были правы. Язык же состоит не из слов только. Язык – это семантика, символика, "контекстуальные обрамления реальности". Власть не может укрепляться, не имея опоры в обществе. Власть не может укрепляться, не имея опорных семантических, символических "ноотропных" пластов в самом языке. Ломая такие пласты, бомбардируя их антисимволами – подрывают в том числе и власть. Но именно в том числе! Потому что подрывается нечто большее – фундамент самой общественной жизни. Вы знаете, что подрывается фундамент – и что предсказываете? Что здание будет прочным?

Для совсем уже наивных умствующих особей я оговорю следующее.

Я не считаю, что все фильмы фашистского рейха надо сжечь, все документы той эпохи стереть из памяти человечества. Наоборот, я считаю, что их надо тщательнейшим образом изучать.

Я не считаю, далее, что нельзя, абстрагировавшись от идейной сути, давать оценку мастерству тех или иных матерых фашистов, практиковавшихся, например, в сфере того же кинематографа. В конце концов, можно давать оценку мастерству палача или киллера – почему нет? Ну, так вы привезите в каком-нибудь 1961 году в Ленинград на 20-летие начала войны Отто Скорцени. И устройте его показательные консультации в соответствующей сфере профессионального мастерства. Где-нибудь в элитных войсках СССР. Оповестите об этом. Наградите премией и почетными знаками элитных войск СССР. А потом – живите дальше как общество и страна. Воюйте с врагами. Гордитесь своей историей (без чего не может быть ни общества, ни страны).

В общем, как мне представляется, все достаточно ясно для любого – кто не заматерел избыточно в эстетском идиотизме и не впал в беспредельный профкретинизм. С такими же и говорить не о чем.

Второе. Вовсе не считая, что президент России В.Путин может и должен влиять на все раздаваемые получастные премии в любом городе России, я тем не менее понимаю, что образ абсолютно свободных от власти кинематографистов и местных аппаратчиков так же не соответствует действительности, как и образ тотального идеологического контроля над всеми премиями. Истина где-то посередине. Какая-то оглядка все еще существует. А значит, существует и (верное или нет – другое дело) представление о тенденциях. Когда-то одному моему знакомому крупный газетный босс говорил: "В "Правде" не дают директив. У нас управление по тенденциям." Значит, какая-то тенденция существует. Пусть как миф. Как аберрация аппаратного зрения. Но любая такая аберрация опирается на что-то в реальности. На что же?

Широко бытует мнение, что движение "Евразия", руководимое Александром Дугиным, известным фашистом, любителем Гитлера и особенно Гиммлера, апологетом оккультного рейха, "Анэнербе", Ваффен СС и всего прочего, — как бы благословляется откуда-то из Кремля. Сам Дугин начинает рекламировать себя как центриста (у нас был социализм с человеческим лицом, теперь есть центризм с лицом Гиммлера), через слово восхвалять В.Путина и клясться в верности Кремлю и нынешнему президенту России.

В Ленинграде (в существующем контексте статьи я буду называть город постоянно именно так) уже имели место под водительством Дугина достаточно высокие политэкономические мероприятия. Дугин откровенно связан с высокими должностными фигурами в думской власти (причем фигурами, которые тоже сейчас сверхусердны в демонстрации своей лояльности Кремлю).

Это все тревожит аппаратное воображение, равно как и воображение мастеров кинематографа, на всю жизнь запомнивших пресловутое "с кем вы, мастера культуры?"

Третье. Ассоциативный компонент не должен занимать ведущее положение в системе политической зрячести. Но и игнорировать его не имеет смысла. Именно с данной оговоркой я предлагаю вспомнить, что пресловутый перестроечный роман "Зубр", вышедший из-под пера отнюдь не автора газеты "Завтра", а супердемократа Даниила Гранина, имел героем некоего Тимофеева-Ресовского. Герой же этот, в свою очередь, был далеко не чужим тому самому "Анэнербе" (элитный институт гиммлеровского СС), который так восхваляет бывший ультра-патриот, а ныне центрист, А.Г.Дугин.

Если же сейчас сопоставить это с тем, что движение Дугина фактически открыто спонсируется Нухаевым, бывшим начальником разведки и спецназа Джохара Дудаева, то ассоциация обретает определенный политический смысл. Джохар Дудаев был не чужд тому самому элитному прибалтийскому (в том числе тартусскому) субстрату, в рамках которого вываривался и Дугин. Тому субстрату, добавим, чье влияние и на Ленинград, и на часть кинематографии нашей вовсе не является, мягко говоря, исчезающе малым.

Нухаев – относящийся к Дудаеву примерно так же, как Гиммлер к Гитлеру – помимо спонсирования Дугина и других, должен иметь и источники пополнения средств, позволяющие осуществлять такое спонсирование. Общеизвестно, что у Нухаева эти источники совместные с знаменитым Мансуром Яхимчиком. Яхимчик – один из ключевых деятелей "Солидарности" (напомним еще одно общеизвестное, а именно то, что весь кадровый костяк "Солидарности" отбирался лично Збигневом Бжезинским).

В дальнейшем, поработав в "Солидарности" под руководством Бжезинского, Яхимчик получил дополнительную квалификацию по профилю господина А.Беннигсена. А этот профиль именовался "использование суфизма для борьбы с российским империализмом". Яхимчик в соответствии с данным профилем перешел в ислам, взял имя Мансур (так уже именовался один иностранец, который боролся с российским империализмом в позапрошлом столетии). Так зародилась, окрепла, обрела полноту связь Яхимчика и Нухаева, этих двух борцов с российским империализмом.

И сколько бы президент Путин не говорил о том, что нынешняя Россия порвала с имперской традицией, для Яхимчика и Нухаева Путин – это худшее российско-империалистическое зло. То зло, с которым надо бороться так же беспощадно, как Басаев и Хаттабом, но более умно. А именно – с помощью создания разного рода троянских коней типа движения "Евразия". С помощью подкопа под российскую Конституцию. С помощью специфических трактовок фразы Путина о том, что "нам не важен статус Чечни". С помощью прославления татаро-монгольского ига и власти Хазарского каганата (фирменное блюдо Дугина). С помощью предложения создать такой же конгломерат на обломках России (обозвав его "Евразийским единством").

Иммунные барьеры российского сознания, константы той самой советской (и досоветской) цивилизации, о которых с таким уважением говорит Путин, в данных схемах ломаются также беспощадно, как и в истории с Лени Рифеншталь. И это одна и та же ломка.

Прославляя татаро-монгольское иго как эпоху становления подлинно евразийской самости, Россию отрывают от Киевской Руси (голубая мечта ультраправых украинских сил, твердящих, что "москали – это татары").

Отнимая у России Дмитрия Донского, Куликовскую битву – задним числом ломают и константы Великой Отечественной войны (знаменитый Орден Дмитрия Донского). Издеваются над православной церковью (которая, видимо, не от благодати объявила Дмитрия Донского святым). Совершенно не случайно, что процесс перехода в Татарстане на латиницу (напомним, что в Австро-Венгерской империи был монах, которых специально следил за графикой каждой буквы в украинском алфавите и получал премию, если графику удавалось сдвинуть в латинскую сторону), процесс выстраивания своих антагонистических по отношению к Москве символов (памятник героям борьбы с Иваном Грозным в Казани) – совпал с созданием движения "Евразия".

Представители Татарстана, в том числе участвовавшие в Великой Отечественной войне, дружно потребовали от России не праздновать победу на Поле Куликовом, не связывать свои исторические праздники с фигурой Дмитрия Донского. Как ни странно, в эпоху Великой Отечественной войны эти люди не направляли Верховному главнокомандующему предложение аннулировать Орден Дмитрия Донского, а считали за честь получить подобный орден в качестве граждан единой великой страны.

Не менее странно, что они не требовали изъять из великой песни "Священная война" строки "Вставай на смертный бой с фашистской силой темною, с проклятою ордой". И строки были не случайны. Ибо бой с ордой был ключевым кодом в сознании встававших на смертный бой граждан великого государства. Ибо на Поле Куликовом (вне зависимости от масштаба вещественных завоеваний) произошло завоевание невещественное. А именно – отказ от иррационального страха перед всемогущим завоевателем. Перед любым всемогущим завоевателем – кем бы он ни был. И память народная в своем суперкомпьютере сохранила именно программу освобождения от такого страха, включаемую символами боя с ордой. Видимо, кому-то нужно сломать этот включатель.

Нетрудно, кстати, понять, кому именно. Ибо не только у Нухаева общие предприятия с Яхимчиком, на деньги которого финансируется евразийский проект, но и у Яхимчика вместе с Нухаевым общие предприятия с господином Бжезинским. Это не вымысел. Это, как говорится, клинический факт, известный каждому уважающему себя эксперту и аналитику.

Кроме общеизвестных работ господина Бжезинского, в которых разрабатывается теория разрушения СССР и России через различные дуги напряженности, есть еще и специальные работы ограниченного пользования, в которых этот талантливейший разрушитель России использует теорию так называемого исторического деструкта. Теорию ломки идентичности, иммунных барьеров в сознании, теорию превращения оживляемой и зомбируемой истории в силу самоуничтожения, в вирус, встраиваемый в общие коды ядра российской цивилизации.

Сродни этим работам так называемая "теория третьей силы". Суть ее в следующем. Когда первая партия ("партия войны" в Чечне) терпит фиаско, наступает время второй партии ("партии мира"). Но для политического лидера, который выстроил свой образ на войне, прямая капитуляция перед "партией мира" может быть неприемлема. Тогда ему в качестве третьей партии (не мир и не война, а Евразия) подается ядовитая пилюля в сладкой, евроазиатско-глазированной, оболочке. И эта оболочка оказывается разрушительнее любого мира в Чечне. Ибо локальный чеченский процесс хоть и важен для России, но не обладает тотальным значением. А вот преобразование централизованной России в евразийский конгломерат (который сразу же расползется – сравни "самоопределение вплоть до отделения" в истории распада СССР) – это смерть страны. Ее уничтожение как сколь-нибудь связного целого.

Именно на таких конгломератах, размазанных по территории Евразии, всегда настаивал Бжезинский. Фигура, кстати, далеко не чуждая организациям типа "Черного интернационала", где есть масса поклонников Лени Рифеншталь, не склонных отделять ее профессиональные достижения от проповедуемых "позитивных ценностей Третьего рейха".

Вспомним, кстати, историю распада СССР. Все началось в Закавказье и Прибалтике. Определенный характер приобрело именно в Прибалтике в связи с тем, что жесткие антиприбалтийские действия входили в противоречие с идеей вхождения в мировое сообщество. Прибалтика же шла вразнос. Требовала отделения. Как Чечня. И ее тогда можно было (в отличие от нынешней Чечни) отделить таким образом, чтобы через пару лет русское население Прибалтики вместе с просоветскими группами прибалтов завоевало решающее большинство в парламентах прибалтийских стран и вновь вошло в состав СССР.

Но вместо этого решено было превращать СССР в конгломерат быстро расползающихся государств. И это было идеей "третьей силой" (не война в Прибалтике и не мирное отделение, а неадекватные удары, отступления – а затем конституционная реформа). Тот конгломерат ССГ (Содружества суверенных государств), возникни он в 1991 году, был бы еще страшнее Беловежья. Потому что даже ядро России – нынешняя РФ – оказалось бы в диффузно-размазанном состоянии. Теперь дугинская Евразия со стоящими за спиной Дугина мощными фигурами во главе – рвется к построению аналогичных, убивающих Россию, конгломератов. И называет их "антиглобалистическими", "восстановлением величия орды", "выпадением из бездуховной современности" и т.п.

Выпадение из современности и антиглобализм при этом прекрасно согласуются с глобализмом. Архаические девять десятых человечества, вожделеющие ухода от современности – и есть мечта глобализма. Что касается России. Если России сказать – "мы отбираем у тебя прекрасную современность", она будет бороться. Если сказать: "Мы спасаем тебя от омерзительной современности", — код борьбы будет сломан, и это знают враги России.

Чубайс освобождает Россию от современности с помощью веерных отключений энергии — Дугин и Нухаев – восхваляя низвержение в архаику, освобождение от порабощения технотронной цивилизацией (одним из видов освобождения являются бомбардировки Грозного, другим видом того же освобождения – остановленные заводы, разрушающаяся инфраструктура, отсутствие тепло- и водоснабжения и т.п.)

Игра в две руки очевидна сегодня как никогда ранее. И это страшно. Но еще намного страшнее, что не то, что предсказания, но и сама очевидность перестает действовать. Поезд едет в Освенцим, но деткам говорят, что это пионер-лагерь Артек.

Потом же деток будут спасать с помощью газа от омерзительной жизни. А что? Тот же Дугин для посвященных в относительно малотиражных изданиях уже писал о том, что Россия должна воплотить мечты проклятых поэтов (Лотреамона в первую очередь). Это и есть воля к смерти. Поэтизация смерти. Принесение смерти как блага. Эсэсовцы тоже баловались этим вовсю. Они хоть иногда при этом и сами рисковали, играя в прятки со "старушенцией". Тут же другое. Богема. Упоение собственной безопасностью и возможностью безнаказанно нести "лохам" смерть и зло.

В этом, кстати, лакомость фашизма для наших околокинематографических элитариев. Смерть. Эзотерика с очевидно черным уклоном. Некрофильство. Апологетика извращения. Полное презрение к плебсу, "совкам", "шариковым", недочеловекам, ненависть к настоящей демократии как носителю всечеловеческих интересов, декадентство и упоение любой гнилью, любой тухлятиной. И вот тут-то и начинается политический гротеск. Не диалектика – единство противоположностей, синтез после антитезиса – это жизнь. А именно тотальный гротеск. Беременная смерть. Химеры Нотр-Дам-де-Пари.

Четвертое. Войнович – похож на эту беременную смерть просто физически. Он и есть химера, причем слащавая, холуйствующая, тупая. Не знаю, кто из пиаровцев и зачем рекомендовал президенту РФ вручить этой химере госпремию. Но кто бы это ни был – в этой рекомендации есть квинтэссенция двусмысленности. Я поясню.

Долгое время со страниц двусмысленно лояльной Путину прессы, с экранов телевидения, с лент информационных агентств на общество изливался высокорейтинговый кошмар. Путин – рейтинг 68%. Путин – рейтинг 72%.Казалось бы, чему радоваться? Кошмар! Ясно же, что рейтинг невроза, рейтинг мифа, рейтинг чуда, рейтинг спасателя, рейтинг последней надежды. То есть пресловутый "рейтинг царевича". Свойство таких рейтингов в том, что они свертываются так же быстро, как возникают.

Поражение Путина – это победа его оппонентов. Видимо, Басаева в том числе. Нужно быть ультрапровокационной штучкой типа Анпилова, чтобы заявлять о восстании в октябре 2001 года и о том, что под крики "Аллах акбар!" он, Анпилов, повесит Чубайса. Для меня в данном контексте поражение Путина – это личная катастрофа. Любое поражение. Как в духе "евразийства", так и в духе победы антигосударственных оппонентов. Но это не означает, что можно заражать других слепотой, выдавая такую услугу за поддержку существующей власти.

Вопрос о рейтинге нельзя было изначально отрывать от анализа природы рейтинга. Хотя бы для того, чтобы понять, насколько это скоропортящийся продукт. Любой рейтинг состоит из ядра и оболочек. Ядро – это действительно поддерживающие. Оболочки – это примкнувшие. В рейтинге надежды оболочки преобладают над ядром. А свойство таких оболочек – их быстрое разрушение. Не совершил чуда – оболочки рушатся.

С точки зрения власти Путина это означало, что высокий скоропортящийся рейтинг можно было конвертировать в две ипостаси.

Первая – политико-административная реальная легитимная власть.

Вторая – успешные реформы с характером социального чуда.

Первая ипостась означала, что именно на гребне рейтинга – мгновенно, за месяц максимум, без оглядки на что бы то ни было, должны были быть приняты конституционные поправки, которые превратили бы страну в унитарное или очень централизованно-федеративное государство. Не какие-то паллиативы полномочных представителей, вырождающиеся в двоевластие, были нужны в этом варианте – а переход к прямому легитимному назначению губернаторов во всех 89 субъектах. Это – плюс настоящая победа в Чечне, давало Путину возможность удерживать власть достаточно долго. И все равно – следом нужна была вторая ипостась, создание макросоциальных позитивов, позитивов для большинства.

Политико-административное наступление превратилось в затяжное двоевластие. Реформы с характером социального чуда превратились в очередное наступление на права большинства.

Чуда не произошло – ни чуда власти, ни чуда общественности.

А значит, нечто вошло в противоречие с ожидаемым. И рейтинги начали рушиться. Тут бы начать говорить об этом. Но нет, об этом сразу же замолчали. И только в крайне верноподданных случаях говорится о том, что у президента до сих пор потрясающе высокая поддержка трети населения страны.

В переводе с языка лакейской на язык нормальный это означает, что рейтинг упал с 70% до 33%. Насколько он упал в действительности, видимо, даже никто не знает как следует. Но если взять за показатель выборы в Приморье, то получается – до 20% там. Кое-кто говорит, что в Восточной Сибири – до 28%. Возьмем Ленинград, Москву, другие регионы с более высоким рейтингом (они должны быть) и получим около 40%. Пусть 38%. Это высокий рейтинг. Но нельзя брать количество в отрыве от тенденции.

Путин у власти 14 месяцев.

За первые 4 месяца рейтинг вообще не падал.

За следующие 5 месяцев он упал в сумме на 10%.

Значит, еще за 5 месяцев он упал на 22%.

Если даже считать, что в эти месяцы он падал равномерно, получается 4,4 в месяц.

Но впереди – осень, зима. Плюс инерция ниспадения, обрушения оболочек.

По 4,4 пунктов в месяц – в течение июля, августа, сентября, октября, ноября, декабря. Это уже 26,5. 38% минус 26,5% — это 12,5%. К Новому году! Дай бог, чтобы это было не так! Но здесь – на бога надейся, а сам не плошай. Чтобы было не так, что нужно? Чтобы появилась ассимптота – то есть выделилось устойчивое ядро поддерживающих Путина. Прочное ядро, по отношению к которому уже не действует синдром чуда.

Что это за ядро?

Посадив в Бутырки Гусинского, демонтировав НТВ, Путин тем самым все равно порвал для себя с диссидентствующей частью общества. И это не страшно. Это голоса 10% электората, которые можно подарить Явлинскому, вкупе с нормальным системным мониторингом данной ниши. Риск нулевой.

Главная задача – удержать патриотический электорат. Сделать его ядром. Масса достаточно влиятельных людей готова к этому по разным причинам. Как по причине сервильности, вообще свойственной патриотам, так и от тоски по государственности. Но эти люди не всесильны. Может быть, Проханов и способен воспевать Путина в полном отрыве от любых реальных политических метаморфоз. Но читатель Проханова не способен на это. Да и сам Проханов прекрасно понимает, что лишившись читателя, он лишится всего.

Что такое в этом смысле премия Войновичу? Это знаковое событие. Войновича патриотический пласт не переварит никогда. Никогда ему не простят идиотизации солдат (печально известный Чонкин), глумления над советской историей. Это то же самое, что дать премию Новодворской, даже хуже.

В чем политическая целесообразность такого шага?

Добавим к этому награждение Ельцина, сохранение ельцинского аппарата, не очень внятную игру Кремля по отношению к РПЦ в вопросе о приезде папы Римского, тень Чубайса над страной, неясную историю с Борисом Федоровым и многое другое.

Назначенцы от культуры проглотят все. Но они не нужны сами по себе. Нужен их контроль над определенным сегментом населения. Этот контроль будет потерян. Но и либералы не будут приобретены. Они уже сказали: "Все ясно". Чубайс, Кириенко, Гайдар будут лезть из кожи вон, чтобы продемонстрировать сверхлояльность. Но не они же нужны опять-таки. Нужны миллионы.

Что это означает?

Это означает, что началась игра в раскол ядра электората. Ядра!!!

И вот тогда ассимптоты нет.

К зиме Чечня "гниет".

Рейтинга нет.

Губернаторы избрались.

Жилищно-коммунальный кодекс и все прочее начало действовать.

Губернаторы не боятся высокого рейтинга и действий а-ля Чечня.

Кроме того, одно дело лишиться места в Совете Федерации и ездить в Москву на правах членов Госсовета (это можно стерпеть), а другое дело – оказаться один на один с разъяренным населением.

Далее – развитие событий в России ставит на повестку дня в виде фактора номер один уже не фактор национальный, а фактор социальный.

Большая часть общества, тихо и рыхло отчуждающаяся от государства, — это намного опаснее любого социального мятежа. Один лишь момент – Дагестан, Северный Кавказ в целом. Там очень ценят "реальные завоевания социализма" – социальное государство то есть. Бесплатное образование, медицина. Там что, не услышали слова министра здравоохранения о том, что надо менять соответствующие статьи в Конституции? Еще как услышали!

А им небезразлично, в каком именно государстве они должны быть. Единая и неделимая – это форма. А каково социальное содержание? Что, если начнется мультипликация социальных и национальных процессов?

Далее, сколько можно рассчитывать на благоприятную нефтяную конъюнктуру? О ней, что, можно договориться раз и навсегда? С кем?

И тут мы переходим к главному из международных вопросов. Никто же не говорит, что нет возможностей договариваться с ними, используя сегодняшний ресурс дипломатии. Есть возможность, есть! Проблема не в этом. Проблема в том, что принципиально непонятно, с кем договариваться.

Вот Буш. Демократы уже довольно прочно за него взялись. Если возникнет демократическое большинство в сенате и конгрессе, то это равносильно войне двух взаимно антагонистических групп. Договариваешься с одной – становишься врагом другой.

А Европа? А ислам? А Китай?

Между тем неустойчивость такова, что любой из этих макрофакторов может подействовать на ситуацию у нас, если сочтет это для себя выгодным. А ухудшение у нас будет выгодно для него, если мы слишком опасно прильнем к его противнику. Такая вот ситуация.

Я не хочу делать окончательных выводов. То есть я не хочу прогнозировать. Я предсказываю нечто. И лишь ради того, чтобы оно не свершилось. Безальтернативных прогнозов не существует до тех пор, пока есть человечество, не сводимое к понятию "необходимость". Оно еще есть. Процессы в России резко пошатнули этот ресурс. Они запустили ненужную динамику, поволокли в "необходимость" с огромной силой. Мир еще не до конца понимает последствия такого уволакивания из свободы в другое. Это не понимает и недооценивает Запад в целом. Это катастрофически не понимает Израиль. Но не в этом суть. В другой раз мы подробнее рассмотрим эти внешние обстоятельства.

Главное – мы сами. Наше понимание происходящего. Наша зрячесть. Наша свобода.