В сказках многих народов мира есть такая категория персонажей — волшебные помощники. Им посвящены целые исследования. Те, кому интересна данная тема, могут ознакомиться, например, с книгой В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Но и без прочтения научной литературы, в общем-то, понятно, о чем речь — ведь всем нам в детстве рассказывали сказки.

Сказочный герой: Емеля, Иван-дурак или еще кто-нибудь — получает задание: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Или: «Достань перстень со дня моря-океана». Задание это герою не по силам. И он никогда бы его не выполнил, если бы не волшебный помощник (помощники).

В качестве помощников могут выступать конь, орел, волк, обитатели водной стихии (щука, золотая рыбка, рыба-кит)... Благодаря их волшебной силе герой переносится в иное царство, похищает молодильные яблоки, побивает змея, спасается от погони, достает перстень из морских глубин, разгадывает мудреные загадки и пр.

Помощь герою иногда оказывают антропоморфные существа: Мороз-Трескун, вовремя охлаждающий баню, в которой стоял такой жар, что шанса выбраться из нее живым у героя не было… Вертогор, играючи воздвигающий перед преследователями гору, дабы помочь герою оторваться от погони... Двое из ларца, способные, подобно Джинну из «Волшебной лампы Аладдина», исполнить фактически любое пожелание героя…

Характерной чертой сказок, в которых фигурируют волшебные помощники, является то, что такой помощник достается герою не случайно. Чаще всего он платит герою добром за добро. К примеру, орел помогает герою за то, что тот в прошлом проявил к нему великодушие и отказался пустить в него смертоносную стрелу.

Но у таких сказок есть и другая характерная черта: роль героя в них преимущественно пассивная. Ну не сам же он строит за ночь дворец или летучий корабль! Это делает за него волшебный помощник. Однако лавры — царская дочка и полцарства в придачу — достаются именно герою.

Когда я раз за разом возвращаюсь к вопросу о том, что В. В. Кожинову, молодому сотруднику Института мировой литературы (ИМЛИ), снискавшему славу «извлекателя Бахтина из забвения», на самом деле не по плечу была такая задача, я все время подразумеваю наличие таких вот «волшебных помощников». О которых в силу определенных обстоятельств Кожинов публично говорить не хочет.

В прошлой статье я обещала читателю рассмотреть свидетельство литературоведа Д. М. Урнова. В свое время Урнов, как и Кожинов, работал в ИМЛИ и наблюдал за процессом «извлечения Бахтина из забвения» с достаточно близкого расстояния. Так что данная тема знакома ему не понаслышке. В 2006 году Урнов опубликовал в журнале «Наш современник» (#2) статью «Вадим и Бахтин». К ней мы сейчас и обратимся.

К моменту выхода указанной статьи Вадима Кожинова уже не было в живых — он умер в 2001 году. Но многие другие свидетели и участники событий еще здравствовали. И никто из них не обвинил Урнова в искажении фактов. Стало быть, у нас есть основание отнестись к информации, озвученной Урновым, как к достоверной.

Свою статью Урнов начинает с того, что называет имя, ни разу не произнесенное Кожиновым: «Всемирная слава [Бахтина] создавалась усилиями моих однокорытников, чуть меня постарше. Это Вадим (Кожинов), Сергей (Бочаров) и Генка (Гачев). Прежде всех — Вадим... Все совершалось у нас на глазах. Как тараном пользуясь авторитетом своего тестя, В. В. Ермилова, Вадим пробивал стену бюрократических препон, теснил амбиции влиятельных лиц... А Владимир Владимирович ради дочери слушался его, а заодно патронировал и нам... Под нажимом Вадима Ермилов стал ссылаться на Бахтина в печати, а делал он это умело, демонстративно, добавляя: «как известно, еще Бахтин...».

Итак, у молодой и романтически настроенной группы сотрудников ИМЛИ, взявшихся «извлекать Бахтина из забвения», как выясняется, был «волшебный помощник» — тесть Кожинова В. В. Ермилов. Но кто такой этот Ермилов? Урнов характеризует его весьма нелицеприятно: «свирепый литературный экзекутор», «активный участник литературно-политической бойни 20–30-х годов, которого в наше время иначе как «беспринципной собакой» уже не называли…».

Есть все основания доверять этой оценке Урнова. Но хотелось бы внести одно уточнение. Ермилов — не рядовой участник определенной литературно-политической бойни. Он — всесильный в сталинскую эпоху критик и литературовед, занимавший в 1920-1940-е годы ключевые позиции в литературной среде: был секретарем РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) и Союза писателей СССР, кроме того, с 1926 по 1950 годы последовательно являлся главным редактором журналов «Молодая гвардия», «Красная новь» и «Литературной газеты». А «прославился» Ермилов, в частности, активным участием в кампании РАПП против Маяковского. После того как Ермилов открыл поток разносной критики в адрес Маяковского, заявив, что фигура главного персонажа его новой пьесы «Баня», бюрократа Победоносикова — «нестерпимо фальшивая», поэт разместил в зрительном зале, где шла «Баня», такой лозунг:

«Сразу
            не выпарить
                           бюрократов рой.
Не хватит
              ни бань
                     и ни мыла вам.
А еще
          бюрократам
                       помогает перо
критиков –
               вроде Ермилова...»  

Под давлением РАПП Маяковский был вынужден этот лозунг снять, о чем высказал сожаление в своем предсмертном письме: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться».

Список писателей и поэтов, чья судьба оказалась, мягко скажем, осложнена благодаря Ермилову, — широк. Из наиболее известных имен можно назвать Андрея Платонова…

Оговорив все это, считаю возможным вернуться к вопросу о том, почему откровения Урнова так значимы для нас. А значимы они для нас потому, что Урнов — полноценный член узкого сообщества, сложившегося внутри Сектора теории литературы ИМЛИ. Факты, которые он сообщает, — достоверны. Кожинов был женат на дочери Ермилова? Был. Ермилов участвовал в продвижении Бахтина? Участвовал. И то, и другое легко проверить.

Узкий «круг друзей Бахтина» внутри Сектора теории литературы всегда находился в поле зрения других работников этого сектора, в данный круг не входивших. Но эти работники — М. С. Кургинян, Л. Ф. Киселева — не оставили воспоминаний. Или, точнее, оставили такие воспоминания, на которые трудно ссылаться. М. С. Кургинян подробно рассказывала о происходившем своему сыну, С. Е. Кургиняну. Но это — из сферы устных воспоминаний. Л. Ф. Киселева написала целый роман по этому поводу. Но он, во-первых, не издан (я имела возможность ознакомиться с этим романом потому, что он был передан на хранение семье С. Е. Кургиняна; однако сослаться на данный роман можно, только опубликовав его). А, во-вторых, поскольку речь идет именно о романе, всегда можно сказать, что автор романа использует определенные преувеличения, аллегории и так далее. В такой ситуации возможность сослаться на Урнова, входившего в этот самый «круг друзей Бахтина», дорогого стоит.

Есть еще одна причина, по которой откровения Урнова для нас особо ценны. В цикле статей «Кризис и другие», опубликованном в газете «Завтра» в 2009 году, С. Кургинян достаточно подробно обсудил линию С. Кара-Мурза — В. Кожинов — М. Бахтин — А. Байгушев. Но звено под названием «Байгушев» является отчасти сомнительным. То есть, на самом деле, Байгушев дает ценную и правдивую информацию. Но как только на нее начинаешь ссылаться, все, кто хочет спрятать концы в воду, подымают крик: «Нашли кого слушать — Байгушева!»

Но Урнов — не Байгушев. И никакие крики по поводу того, что историю Бахтина хотят сконструировать на основании свидетельств человека а) не входившего в непосредственное тесное общение с Бахтиным и б) прославившегося сомнительными откровениями по поводу «Русского ордена в КПСС», — здесь не работают. Урнов являлся членом узкого «круга друзей Бахтина» внутри Сектора теории литературы ИМЛИ. Никакими эксцентрическими размышлениями о «Русских орденах» он не оскоромился. Так что — милости просим!

Первое, что вытекает из откровений Урнова, — это наличие «волшебных помощников». А наличие таких помощников, согласитесь, круто меняет дело! Пока что мы рассмотрели одного такого «помощника» — Ермилова. Но уже это позволяет нам внести коррективы в популярную романтическую версию о чудесном «извлечении Бахтина из забвения» и не менее чудесном «вызволении Бахтина из Саранска».

Понятно, почему Кожинов не хотел об этом распространяться. Ведь начнешь распространяться — и что останется от мифа, согласно которому молодые люди, романтичные и идеалистичные, дерзнули осуществить на свой страх и риск гуманную акцию по восстановлению в правах Бахтина, талантливого человека, незаслуженно затираемого Системой? «Вот те на! — скажут тебе. — Так ли гуманна и романтична, спонтанна, идеалистична эта акция, коль скоро осуществляется она под патронажем «свирепого литературного экзекутора», «беспринципной собаки»?» Согласитесь — начни Кожинов упоминать о том, что ему содействовал в продвижении Бахтина такой «волшебный помощник», вся эта история мгновенно утратила бы романтический флер.

А вот если ничего не знать о Ермилове, складывается совсем иная картина: оттепель… в воздухе разлит дух свободы… тоталитарная система со скрипом уступает напору свежих молодых сил, стараниями которых книги неправедно обиженных талантов возвращаются к массовому читателю... Ведь именно такую картинку создали еще в 1960-е и усиленно навязывали нам в годы перестройки мастера информационно-психологической войны!

Но что же имело место в действительности? В действительности продвижением Бахтина занимался некогда могучий (и вполне сохранивший влияние и связи в хрущевскую эпоху) элемент сталинской системы по фамилии Ермилов... Кроме того, в продвижении Бахтина были задействованы некие группы в СССР и Италии (к итальянской группе принадлежали Фельтринелли и Страда), участвовавшие перед этим в антихрущевской игре под названием «Публикация романа «Доктор Живаго» за рубежом и последующая травля Пастернака».

Что стало результатом этой игры? Фактическое обнуление международного авторитета Хрущева, наработанного им за счет разоблачения «культа личности». Так чем являлась данная игра? Ответом осколков «старой», сталинской системы — реформаторам-хрущевцам? Или речь идет не о группе «реакционеров-сталинистов», а о каком-то более сложном образовании, в которое оказалась вписана, в том числе, и часть «реакционеров-сталинистов»?

Возвращаясь к утверждению Урнова о том, что Ермилов «ради дочери слушался его [Кожинова], а заодно патронировал и нам»… Ну что на это можно сказать? Урновские лирические адресации к мотивам, в силу которых многоопытный Ермилов стал опекать Бахтина, не выдерживают критики.

Прежде всего, они недостоверны с психологической точки зрения. Урнов резко преувеличивает готовность Ермилова действовать на политическом поле, руководствуясь отцовской любовью. Ермилов не король Лир. Дочь его, мягко говоря, отнюдь не Корделия. Никакого специального давления на отца («Папа, мой муж помирает по Бахтину, а я помираю по мужу — сделай что-нибудь!») дочь не оказывала. В том числе по той причине, что ее возможности давить на папу были очень ограничены. И уж если бы она и стала их задействовать, то не ради осуществления своих страстей по Бахтину (которых у нее не было). А ради осуществления каких-нибудь других страстей, гораздо более материального характера.

Психологическая неточность Урнова дополняется его же социальной неточностью. Советская эпоха к подобным дочерним манипуляциям не располагала. Дочки были еще те, да и папы тоже. При этом дочки прекрасно понимали, что если папа сделает один неверный шаг, то он лишится кормушки и всего остального — это как минимум.

Но если мы отбрасываем версию «безмерной отцовской любви», то что остается?

Кожинов мог внушить Ермилову, что поддержка Бахтина выгодна по таким-то и таким-то причинам. Ермилов мог осмыслить аргументы Кожинова. И отбросить их — или принять к сведению. Принять их к сведению он мог, только поняв, что для него действительно выгодно поддерживать Бахтина. Это — один из возможных вариантов.

В чем состоит другой? В том, что не Кожинов убедил Ермилова в необходимости продвигать Бахтина, а Ермилов направил на нужный путь Кожинова, руководствуясь все теми же соображениями выгоды, которую можно было извлечь из продвижения Бахтина. Или даже не просто соображениями, а директивами. Ермилов ведь всю жизнь ориентировался на директивы — явные и неявные. Еще раз: никаких других побуждений у Ермилова — такого, каким он был, каким его взрастила Система, — быть не могло.

Кроме того, никогда Ермилов, даже осознав выгодность для него проекта «Бахтин», не стал бы действовать в одиночку. Ну, так он и не действовал в одиночку! Но об этом — в следующей статье, где я продолжу разбор крайне важных для нас откровений Урнова.