2 сентября 1891 года. В бельгийском городе Генте проходит собрание социалистов-марксистов. На стенах помещения, где проходит это собрание, — пять портретов: Маркса, Сен-Симона, Фурье, Оуэна и Чернышевского.

Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) — это выдающийся русский философ, революционер, писатель и утопист. Советские дети изучали произведение Чернышевского «Что делать?», писали сочинение, в котором разбирались герои этого произведения и его основные идеи.

Но поскольку прожито уже по факту 30 постсоветских лет (перестройку мы советскими годами вряд ли должны считать) и поскольку в советские годы Чернышевский обсуждался тоже очень специфически, право, стоит освежить в памяти читателя то, что касается этого революционера, писателя и философа, почитаемого Карлом Марксом и марксистским революционным рабочим движением.

Николай Гаврилович родился в Саратове, в семье священника, человека очень образованного и крайне религиозного.

Будучи еще ребенком, он проявлял незаурядные способности и незаурядную тягу к знаниям.

В духовной семинарии, куда он поступил и где пробыл три года, разводили руками и говорили, что уже к моменту поступления уровень его знаний был таков, что ему в семинарии делать нечего.

Через три года Чернышевский поступил в Петербургский университет на историко-филологическое отделение философского факультета.

Люди, оказавшие влияние на формирование социалистического утопического мировоззрения Чернышевского, тоже заслуживают нашего внимания. В каком-то смысле они представляли собой если и не революционных священников, аналогичных латиноамериканским, то как минимум нечто сходное.

В самом деле, одним из таких людей был сын священника, получавший наряду с историко-филологическим еще и духовное образование, Иринарх Иванович Введенский (1813–1855). Введенский был уникумом, как и Чернышевский, но еще и уникумом-самоучкой (потому что отец его был очень бедным священником).

Глубоко и рафинированно образованный Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892), выдающийся русский поэт-лирик, который считал, что он многим обязан Введенскому, писал: «По-латыни Введенский писал и говорил так же легко, как и по-русски, и хотя выговаривал новейшие языки до неузнаваемости, писал по-немецки, по-французски, по-английски в совершенстве».

Перейдя в 1838 году из Московской духовной академии на второй курс историко-филологического факультета Московского университета, Введенский одновременно с учебой в университете стал преподавать в так называемой Погодинской школе — пансионе на десять учеников. В числе этих учеников был семнадцатилетний Афанасий Фет.

Погодин — это еще одна фигура, по сути своей почти духовная и косвенно оказавшая влияние на Чернышевского.

Михаил Петрович Погодин (1800–1875) — русский историк, публицист, принадлежавший к панславистскому лагерю, развивавший теорию народности, придерживавшийся консервативных взглядов, близких к славянофильским.

Преподавать в таком пансионе мог только человек сходных взглядов, каким Введенский и был на момент преподавания. Введенский, будучи учителем в пансионе Погодина, сумел помочь развитию А. А. Фета, который вспоминал о нем с благодарностью. А кто такой Фет? Это поэт, мягко говоря, отнюдь не материалистический. Ну и какое же свое содержание передавал этому поэту Введенский?

В конце 40-х — начале 50-х годов XIX века Введенский — с этим своим содержанием, повлиявшим на Фета и позволившим ему занять положение в круге Погодина, — возглавлял кружок, оказавший большое влияние на формирование взглядов Чернышевского.

Кружок Введенского был, как ни странно, идейно близок революционерам-петрашевцам.

Михаил Васильевич Петрашевский (1821–1866) — русский революционер-социалист, дворянин, сын врача, окончивший Царскосельский (Александровский) лицей и юридический факультет Петербургского университета. Он служил переводчиком в Министерстве иностранных дел.

Одним из членов кружка Петрашевского был великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский (1821–1881), осужденный на 10 лет каторжных работ за участие в этом кружке и описавший свою каторжную жизнь в «Записках из мертвого дома».

22 человека из кружка петрашевцев в 1849 году были преданы военному суду. 21 из них, в том числе и Федор Михайлович Достоевский, были приговорены к расстрелу. Расстрел в последний момент был заменен каторгой и арестантскими ротами.

В 1856 году все петрашевцы были амнистированы.

Взгляды Достоевского общеизвестны. И он никогда не предавал анафеме свой период тесных связей с Петрашевским и петрашевцами. Значит, и тут мы имеем дело с каким-то особым русским социалистическим утопизмом. В чем-то (повторяю, только в чем-то) созвучным латиноамериканскому. Связь очень отдаленная, но она есть.

Чернышевский не был членом общества Петрашевского, но кружок Введенского имел определенные связи с кружком Петрашевского. И объединяла эти два кружка та самая, очень отдаленно напоминающая латиноамериканскую, проблематика, которая в России сформировалась задолго до того, как это произошло в Латинской Америке.

В 1854 году Чернышевский стал, если так можно выразиться, младшим соруководителем журнала «Современник». Старшими соруководителями были великий русский поэт Н. А. Некрасов (1821–1877) и великий русский литературный критик Н. А. Добролюбов (1836–1861). Они полностью поддерживали Чернышевского, который находился в конфликте с более умеренным либеральным крылом того же журнала.

В 1855 году Чернышевский защитил диссертацию на тему «Эстетические отношения искусства к действительности». Эта диссертация стала своего рода идейной бомбой. Ее восприняли как манифест русской антикрепостнической, антифеодальной революции. Да, в общем-то, и как манифест социалистического утопизма. Чернышевскому пытались не присвоить диссертационное звание Магистра русской словесности, но потом присвоили.

В 60-е годы XIX века Чернышевский становится своего рода «русским Марксом», то есть крайне радикальным и очень популярным революционным философом. Его основная философская работа — «Антропологический примат в философии».

Будучи философом, писателем и публицистом, Чернышевский одновременно занимается революционной деятельностью. И, по сути, является вдохновителем тайного революционного общества «Земля и воля», члены которого вошли в историю под названием «народовольцы».

В 1862 году Чернышевский был арестован и помещен в одиночную камеру Петропавловской крепости.

Жандармерия и тайная полиция называют его врагом Российской империи # 1. Следствие по делу Чернышевского шло два года или, точнее, 678 суток. Находясь в одиночной камере, Чернышевский сосредоточенно работал.

В 1863 году им был написан знаменитый роман «Что делать?», в котором оказались ярко и четко сформулированы основные принципы русского социалистического утопизма.

Роман был опубликован в третьем, четвертом и пятом номерах журнала «Современник» за 1863 год. Это притом, что с мая 1862 года журнал «Современник» был закрыт на 8 месяцев фактически за связь с Чернышевским.

В 1864 году Чернышевского приговорили к каторжным работам на 14 лет, а затем на поселение в Сибири пожизненно.

Царь Александр II уменьшил срок каторжных работ до 7 лет, но в целом Чернышевский пробыл в тюрьме, на каторге и в ссылке свыше 20 лет.

В 1874 году Чернышевскому было официально предложено освобождение. Он отказался подать прошение о помиловании.

Выдающиеся русские революционеры несколько раз пытались организовать бегство Чернышевского. Одним из таких революционеров, пытавшихся освободить Чернышевского, был Герман Александрович Лопатин (1845–1918), член генерального совета Первого Интернационала, друг Маркса, первый переводчик «Капитала» Маркса на русский язык.

Лопатин бежал из России, спасаясь от преследований, подружился в Англии с Марксом. Успешно занимался организацией побега русского народовольца П. Лаврова (1823–1900). Приехав в Россию для организации побега Чернышевского, которого он считал единственной фигурой, способной объединить русское революционное движение и соединить его идеологию с марксизмом, Лопатин попадает в тюрьму, дважды неудачно пытается бежать из заключения. На третий раз ему это удается. Он снова оказывается за границей. И снова нелегально въезжает в Россию для осуществления революционной деятельности.

За революционную деятельность Лопатина приговаривают в 1884 году к смертной казни, потом заменяют смертную казнь на пожизненную каторгу, которую он отбывал в Шлиссельбургской крепости.

Некоторые говорят, что у Маркса не было друзей в России. Это гнусная и очень легко разоблачаемая ложь, потому что только одним из таких очевидных друзей был Герман Лопатин, ставший в Первом Интернационале чуть ли не правой рукой Маркса. Так что «хорош нести околесицу, рассчитанную на абсолютных неучей».

Но вернемся к Чернышевскому. Его освобождают в 1883 году. К моменту освобождения он уже тяжело болен. Находясь под жесточайшим надзором, он доживает жизнь сначала в Астрахани, а потом в Саратове и умирает в 1889 году (напоминаю читателю, что Карл Маркс умер в 1883 году, в год освобождения Чернышевского).

Почему же в 1891 году не русские, а бельгийские социалисты (а также все социалисты Европы) вешают на стене зала, где проходит их важное собрание, рядом с портретами Маркса, Сен-Симона, Фурье и Оуэна — портрет Чернышевского?

После смерти Маркса в его личной библиотеке были обнаружены пять томов сочинений Чернышевского, на полях которых рукой Маркса сделаны восхищенные записи.

Одним из выдающихся последователей Маркса является Август Бебель (1840–1913). Его Маркс, по свидетельству еще одного из своих ближайших русских друзей — М. М. Ковалевского (1851–1916), ценил больше всех других вождей немецких социал-демократов. Бебель написал восторженную статью о романе Чернышевского «Что делать?».

Социалистическая пресса Европы, начиная с 1868 года, руководствуясь фактически прямыми указаниями Маркса, возводит Чернышевского на философский и революционный пьедестал, делает символом русского социально-утопического революционного движения, чье своеобразие не исключает построения прочного отношения с движением марксистским.

Маркс, убедившись, что русские марксисты могут сыграть свою мировую роль, только сделав Чернышевского своим пророком, поручает одному из своих ближайших друзей и соратников Сигизмунду Боркгейму (1825–1885) отстаивать величие Чернышевского вообще и противопоставлять это величие «антивеличию» Бакунина, разрушающего Интернационал.

В 1867 году Боркгейм обсуждает Чернышевского в переписке с русским революционером и публицистом, одним из организаторов «Земли и воли» Александром Александровичем Серно-Соловьевичем, вступившим в 1867 году в женевскую секцию Первого Интернационала. Серно-Соловьевич вел личную переписку с Марксом и его друзьями.

Боркгейм специфически выполняет поручение Маркса. Ценя Боркгейма и его оценку Чернышевского, Маркс тем не менее сдержанно относится к русофобским тенденциям Боркгейма, яростно атакующего панславизм Герцена и Бакунина.

Но когда русские социалисты, близкие к Марксу, подписавшиеся под своим заявлением «три партийных товарища», критикуют Боркгейма за шовинизм и русофобию, Боркгейм отвечая им, говорит о том, что он первым «обратил внимание читателей на сочинения сосланного на рудники Чернышевского» и спрашивает «трех русских товарищей», неужели и это он сделал из соображений шовинизма.

Далее Боркгейм пишет: «Путь русской секции международного интернационала должны указывать идеи Чернышевского».

«Три русских партийных товарища» в ответном своем заявлении благодарят Боркгейма за то, что он «сумел оценить величайшего русского мыслителя Чернышевского». При этом «три русских партийных товарища» защищают Герцена, которого Боркгейм противопоставляет Чернышевскому.

Главное тут то, что «три партийных товарища» (русских товарища, утверждавших, что русский народ может служить делу социализма с помощью таких людей, как Чернышевский и Герцен) оценивают Чернышевского как величайшего русского мыслителя и политического агитатора. Эта оценка в ключевой немецкой рабочей газете оказывается важным элементом в формировании того образа Чернышевского, который в итоге отольется в уже описанную мною портретную Гентскую галерею, в которой портрет Маркса и портрет Чернышевского находятся рядом.

Я уже сказал о неоднозначности фигуры Боркгейма. И подчеркнул, что дело не в его восхвалениях Чернышевского, а в том, что, восхваляя его, этот трудный друг Маркса выполняет прямое указание своего руководителя.

Сам Маркс, обращаясь к Комитету русской секции Первого Интернационала, фактически тоже говорит о Чернышевском как о своей русской предтече, указующей путь этой секции.

В 1872 году Маркс начинает систематически собирать материалы о Чернышевском и заявляет о своем намерении «напечатать что-нибудь о жизни, личности и т. д. Чернышевского».

Ради знакомства с творчеством Чернышевского Маркс изучает русский язык.

В 1872–1874 годах и Маркс, и Энгельс дают свою развернутую позитивную оценку Чернышевскому.

Я мог бы и дальше описывать то, как в сознании западных марксистов Чернышевский начинал превращаться в фигуру, чуть ли не равную самому Марксу, как восторженная оценка Чернышевского, даваемая самим Марксом, дополняется оценками таких выдающихся марксистов, как немецкий революционер, член организованного Марксом Союза коммунистов Вильгельм Либкнехт (1826–1900). В статье Вильгельма Либкнехта, опубликованной в 1876 году, этот друг и соратник Маркса, отец создателя коммунистической партии Германии Карла Либкнехта называет Чернышевского талантливейшим писателем, выдающимся социальным утопистом.

Но мне намного важнее познакомить читателя с оценкой, которую дает Чернышевскому его соратник по журналу «Современник», великий русский поэт Некрасов. Вот что он пишет в своем стихотворении «Пророк», написанном в 1874 году и посвященном Чернышевскому:

Не говори: «Забыл он осторожность! Он будет сам судьбы своей виной!..» Не хуже нас он видит невозможность Служить добру, не жертвуя собой.

Но любит он возвышенней и шире, В его душе нет помыслов мирских. «Жить для себя возможно только в мире, Но умереть возможно для других!»

Так мыслит он — и смерть ему любезна. Не скажет он, что жизнь его нужна, Не скажет он, что гибель бесполезна: Его судьба давно ему ясна...

А дальше — главные строки:

Его еще покамест не распяли, Но час придет — он будет на кресте; Его послал бог Гнева и Печали Рабам земли напомнить о Христе.

Вот — крупица русского вклада в то соединение марксизма и революционной религиозности, которое осуществлялось не только латиноамериканцами или Луи Арагоном. Задолго до них оно осуществлялось Некрасовым. И далеко не только Некрасовым. Есть богатая русская традиция, которую сейчас всячески пытаются «обнулить».

(Продолжение следует.)