Конечно, можно сказать, что на любом этапе реализации того или иного проекта вопрос о традиции имеет ключевое значение. И что тот, кто отвечает за реализацию проекта, должен денно и нощно заботиться о том, чтобы огонь традиции, подобный священному огню, горевшему в пританеях, о котором повествует Лафарг, не угасал.

Но разве те, кто осуществлял крупнейшие исторические проекты, имевшие религиозные основания, очень заботились о каких-то там традициях, на которые надобно опираться? Разве об этом заботились Христос, Магомет или Будда? Конечно же, они об этом не заботились. Да и ближайшие последователи этих зачинателей великих исторических проектов (апостолы, асхабы и так далее) тоже меньше всего заботились о чем-то подобном.

Потому что великие исторические религиозные проекты основывались на откровении, на чудесном знании, которое, если не отменяет все предыдущие знания, то, по крайней мере, так сильно эти предыдущие знания перерабатывает, что думать надо не о предыдущем как таковом, а об этой переработке. Конечно, для Христа и его сподвижников существовал Ветхий Завет. Он же — для Магомета и его сподвижников. Да и с Буддой ситуация пусть не полностью аналогичная, но сходная.

Но, утверждая и развивая Ветхий Завет, христиане вовсе не собираются тщательно протягивать нити между тем иудаизмом, в рамках которого Ветхий Завет (он же — Тора) самодостаточен, — и собственной религией.

Это же касается и магометан. Почему же тогда Ленину понадобилось протянуть какую-то нить традиции — от Маркса в прошлое? Совершенно понятно, почему! Потому что Маркс, с одной стороны, действительно предложил миру именно новый исторический проект. С одной стороны, повторяю, этот проект Маркса обладал очень многими признаками, позволяющими выделять доктрины, тексты, учения, обладающие свойствами исторического проекта.

«Капитал» с типологической точки зрения — почти «Новый Завет» Христа, почти «Коран» Магомета, почти «Тора» Моисея и так далее. Но ведь именно «почти», не правда ли?

Марксисты не могут сказать, что Маркс получил откровение от великого потустороннего начала и что сила этого откровения отодвигает вопрос о традиции, в рамках которой оно получено, на второй план. Для марксистов такого великого потустороннего начала просто не существует. Некоторые гегельянцы еще могут худо-бедно рассуждать о том, откуда Гегель черпал свои знания. Может быть, сам Гегель считал, что у него есть некие личные отношения с Духом, позволяющие считать философию Гегеля чем-то сродни этому самому откровению. Но Маркс — не Гегель! И для него, и для его последователей разговор о трансцендентальных, то есть потусторонних источниках великого марксистского знания — невозможен. Он для них смешон, унизителен и так далее.

То есть, с одной стороны, те настоящие марксисты, которые были воодушевлены учением Маркса почти что так, как первохристиане — учением Христа, вели себя во многом аналогично тем же первохристианам.

В «Трех источниках и трех составных частях марксизма» Ленин пишет: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

Вам это ничего не напоминает? Так вполне мог бы написать о Христе апостол Павел, не правда ли? Но это касается только первой фразы из процитированного фрагмента.

Далее Ленин, в каком-то смысле убоявшись напрашивающихся параллелей, позволяющих утверждать, что он — апостол марксизма, а не марксист, а сам марксизм — сектантское религиозное учение, а не наука, начинает отрабатывать назад. Уже в следующих строках этого фрагмента он, обосновывая свою фразу о всесильности учения Маркса и о связи этой всесильности с правдивостью, пишет:

«Оно (учение Маркса — С.К.) полно и стройно, давая людям цельное миросозерцание, непримиримое ни с каким суеверием, ни с какой реакцией, ни с какой защитой буржуазного гнета. Оно есть законный преемник лучшего, что создало человечество в XIX веке в лице немецкой философии, английской политической экономии, французского социализма».

Итак, для Ленина учение Маркса, с одной стороны, — вершина научного, скажем прямо, унаследованного от Просвещения, знания. А с другой стороны, это учение «всесильно, потому что верно». Любая попытка преодолеть противоречивость подобной позиции обречена на провал. Потому что данная позиция Ленина фундаментально, непреодолимо противоречива. Но только ли Ленина?

До марксизма и коммунизма был другой невероятно масштабный исторический проект — Просвещение. Этот проект менее близок к классическому историческому религиозному проекту. Он в меньшей степени персонифицирован, например. Марксисты знают, что создатель проекта — это Маркс. А ревнители Просвещения? Они должны адресоваться к Вольтеру (не зря их называли «вольтерьянцами»), к Дидро, Даламберу, а главное — Руссо. И попробуйте состыковать позиции Вольтера и Руссо — это же категорически невозможно! И тем не менее ревнители Просвещения верили в некое их общее учение, в некое послание Великого Разума, ничуть не меньше, чем марксисты верили в послание Маркса, а христиане — в свое религиозное послание.

Кое-кто из таких ревнителей Просвещения пытался создать Церковь Разума, дабы оправдать свою веру. Или культ Верховного существа. А кое-кто чурался подобной «обновленной поповщины». И тут опять есть возможность провести определенные параллели. Богиня Разума Шометта, Эбера и их последователей... Верховное существо Робеспьера... Правомочно ли сопоставить это с исканиями Горького, Луначарского, Богданова и других? По мне — так в высшей степени правомочно.

И столь же правомочно провести параллель между нежеланием других выдающихся якобинцев заигрывать с подобной обновленной поповщиной и страстным атеизмом Ленина, обернувшимся в его последние годы робким обращением к определенному гегельянству.

Накаленный религиозный исторический проект не нуждается в своем обосновании через традицию, более масштабную и разнообразную, нежели та, которая ему присуща изначально. Христос и Ветхий Завет — вот всё, что нужно для накаленного христианского исторического проекта. Причем даже Ветхий Завет нужен «постольку-поскольку». И с обязательной оговоркой, гласящей, что Послание Христа этот самый Ветхий Завет фактически отменило.

Когда начинаются заигрывания христиан с Аристотелем, Платоном и другими античными мудрецами, заигрывания сначала крайне осторожные, а потом всё более и более безоглядные? Тогда, когда накаленность христианского исторического проекта снижается.

То же самое с другими религиозными историческими проектами.

Но одно дело — эти самые религиозные исторические проекты. Те, кто находятся внутри этой проективности, всегда, даже на этапах снижения накала первичного религиозного чувства, могут согреваться, черпая некую огненность из свойственной подобного рода проектам сакральности. Предполагающей, что возможно и необходимо сооружение моста между профанным миром, где люди живут скучно и обыденно, и неким другим миром, наделяющим его посетителя желанным огнем, позволяющим, вернувшись, жить в обычном мире иначе, чем живут обыкновенные обыватели.

А светские исторические проекты? Пока они накалены — всё в порядке. Их даже трудно отличить от религиозных исторических проектов. Пойди ты различи веру в коммунизм большевика-подпольщика или участника гражданской войны — и веру в Христа какого-нибудь катакомбного христианина. Дотошные умники, конечно, найдут различия и будут правы. Но мы ведь не собираемся рассматривать проблему подобных различий под микроскопом, не правда ли? Мы всего лишь говорим, что в первом приближении различий почти что нет. И в очередной раз подчеркиваем это «почти что».

Все трудности начинаются в момент, когда светские исторические проекты (такие, как Просвещение или марксистско-коммунистический проект) начинают остывать. В этот момент у тех, кто обитает внутри этой проектности, нет сакральных инструментов, позволяющих совершить странствие из мира обыденности в мир иной, обзавестись там священным огнем, вернувшись, согреть этим огнем и себя, и других. Согреваться они могут только в мире обыденности. А после того, как огонь изначального революционного экстаза гаснет, добыть в обыденности новый огонь может помочь только большая беда — например, Великая Отечественная война.

Неужели создатели секулярных исторических проектов этого не понимают? Сомневаюсь. А те, кто эти проекты взялись осуществлять, понимая, что «насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым» (Карл Маркс), что «исторический путь — не тротуар Невского проспекта» (Н. Г. Чернышевский) и так далее...

Осуществление любого исторического проекта сопряжено с огромными жертвами. Можно ли оправдать эти жертвы в случае светского исторического проекта, если этот проект обречен на очень быстрое остывание?

Каждый, кто, сталкиваясь с проблемой подобного неумолимого остывания светских исторических проектов, пытается их спасти, стремится добыть согревающий эти проекты огонь в вулкане большой культуры, при том что корнем такого вулкана является, конечно же, некое общечеловеческое фундаментальное содержание, находящее свое первичное оформление в мифах.

Как только проблема согревания светского исторического проекта приобретает очевидную актуальность, вопрос о традиции, являющейся дорогой к раскаленному мифу, становится ключевым. Почему он не оказался таковым в момент остывания советского светского исторического проекта, проекта марксистско-коммунистического? И почему создатели проекта заблаговременно не обеспокоились тем, чтобы проложить дорогу некоей своей традиции таким образом, чтобы она вела к необходимому источнику огненной мифологической лавы, из которого всегда можно добыть «огонь согревающий»?

Всё, что я обсуждал в этом цикле, показывает, что создателей проекта волновало всё то, что связано с проблемой неминуемого быстрого остывания любой светской исторической проективности. Еще бы! Ведь они имели возможность убедиться в том, как быстро остыла светская историческая проективность Просвещения, Великой французской революции!

Открыто бить тревогу по этому поводу в момент, когда твой новый исторический проект накален донельзя, Маркс не мог: это было бы просто глупо. Соратники не поняли бы его, они бы сказали: «Что Вы так волнуетесь по поводу какого-то остывания? Посмотрите на нас. Мы так перенакалены, что дальше некуда».

Маркс мог поделиться своим беспокойством только с самыми близкими людьми. Причем такими, которые бы его поняли. Такими людьми были Лаура Маркс, жена Поля Лафарга, и сам Поль Лафарг.

Он-то и начал беспокоиться по поводу всего, что связано с согреванием бесконечно дорогого для него марксистско-коммунистического светского исторического проекта.

Результатом этой обеспокоенности и была традиция, построенная не как ленинская, утрамбованная рационализмом, дорожка, ведущая от Маркса к Гегелю, Адаму Смиту и Фурье с Сен-Симоном, а как странная тропа, ведущая от Маркса аж к самому Прометею. По дорожке, ведущей от Маркса к Гегелю и другим, можно пройти, не надрываясь, сохраняя состояние внутренней рационалистической равновесности. Но когда ты дойдешь до конца этой дорожки и убедишься, что в конечном пункте нет священного философского метафизического пританея, придя к которому, можно возжечь новый факел, что ты будешь делать?

И зачем тебе тогда вообще идти по этой утрамбованной удобной дорожке? Ну затеялся по ней ходить, например, очень крупный венгерский философ-марксист Дьердь Лукач, он же в годы жизни в СССР — Георгий Осипович Лукач... И чем всё это кончилось?

Неомарксистскими либеральными размышлениями, полностью лишенными всего того, что позволяло вернуть коммунизму и марксизму хоть какую-то огненность. То же самое — с другом Лукача, советским крупнейшим философом-марксистом Михаилом Лившицем. И фактически то же самое — с учениками Лившица, в том числе одним из самых талантливых советских философов-марксистов Эвальдом Ильенковым. Значит, дорожка-то, протоптанная Лениным, по которой ходили туда-сюда и Лукач, и Лившиц, и Ильенков, и удобна, и респектабельна, и интеллектуально продуктивна, но... Но хождение по ней ничего не может дать в случае, если вы хотите спасти или обновить (то есть в любом случае согреть) марксистско-коммунистический проект. Гуляйте сколько угодно по этой дорожке, если вы ученый. Но зачем заниматься Марксом, если ты ученый? Понимаете, Марксом, который сказал, что он сам не ученый? Вновь вынужден напомнить фразу Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы его изменить».

Ни Лукач, ни Лившиц, ни тот же Ильенков не обладали амбициозностью, нашептывающей интеллектуалам: «Эй, вы, не только ученые! Сходите по странным тропам туда, где есть огонь, добудьте огонь, согрейте проект, спасите и обновите человечество!»

А вот Лафарг какой-то такой амбициозностью обладал. Ее-то и угадала в нем, а точнее — в созданном Марксом и Лафаргу завещанном направлении — Галина Серебрякова. Она увидела, что помимо утрамбованной дорожки, ведущей от Маркса к Гегелю и другим, есть еще и заросшая, опасная, давно нехоженая, начиненная капканами, охраняемая ползучими гадами и другими хищниками странная тропа, ведущая от Маркса именно к Прометею. Что, если только эта тропа ведет к источнику огня, способному обновить марксистско-коммунистический проект, создать коммунизм 2.0 и так далее?

(Продолжение следует.)