Нет никакой особой разницы между контрэлитой и авангардом любого крупного политического движения. Поэтому, когда Ленин говорил о партии как авангарде рабочего класса и о рабочем классе как авангарде революции, он как раз и имел в виду контрэлитную роль партии. Потому что именно контрэлита может помешать элите внести хаос в те общественные группы, которые могут напитать своей энергией крупный ненужный элите проект. Для проекта нужна энергия больших групп. Но элита будет эти группы расчеловечивать, напитывать хаосом. А вносить в них порядок может только контрэлита. Если элита внесет хаос, то бишь стихийность, в сознание и деятельность таких групп, они перестанут питать своей энергией какой бы то ни было проект, и проект умрет. Что и нужно элите, всячески пытающейся внести этот самый хаос во всё, что касается умонастроений и действий опасных для нее крупных групп общества.

Итак, элита борется за то, чтобы внести хаос в определенную часть общества, опасную для нее. Для этого она, с одной стороны, просто хаотизирует эту часть общества по принципу «разделяй, чтобы властвовать». И, с другой стороны, говорит этой части общества: «Выдвигайте своих собственных вожаков на основе самоорганизации. Противопоставляйте действиям забредающих к вам чужаков, являющихся представителями чужих для вас социальных групп, собственную стихийную активность. Делайте ставку на стихийность. И тогда вы добьетесь искомого».

Реагируя на это, Ленин пишет: «..стихийное развитие рабочего движения идет именно к подчинению его буржуазной идеологии... ибо стихийное рабочее движение есть тред-юнионизм (то есть профсоюзное движение — С.К.)»__.

При этом Ленин с одобрением цитирует следующий отрывок из Карла Каутского: «Социализм и классовая борьба возникают рядом одно с другим, а не одно из другого, возникают при разных предпосылках. <...> Носителем же науки является не пролетариат, а буржуазная интеллигенция... Таким образом, социалистическое сознание есть нечто извне внесенное в классовую борьбу пролетариата, а не нечто стихийно из нее возникшее».

Забегая вперед, мне все-таки придется сказать (потом я к этому вернусь), что Маркс не успел развернуто написать о классах, понимаете? Вы вообще представляете себе, что такое «Капитал»? Марксом полностью написан и издан только первый том. Два других тома были собраны Энгельсом уже после смерти Маркса. И Энгельс в переписке всё время обсуждал, что рукопись — мутная, что это черновики, и он до конца не понимает, что с ними делать.

Маркс понимал, что должен подробно написать о классах, но не успел — умер. Он говорил, что существуют «класс в себе» и «класс для себя». И пока класс существует «в себе», то есть не осознает себя, его как бы и нет. Он — как раствор: если в него капнуть что-то — может, выяснится, что там что-то есть. А если не капнуть, так и непонятно, есть что-то или нет.

Для того чтобы класс стал «классом для себя», осознал себя — а класс становится классом, только когда он получает классовое сознание — нужно, чтобы это классовое сознание в него просто пинком привнесли. А если в него пинком это классовое сознание не привнесут, то ничего не будет. Класса не будет.

Это абсолютно аутентичный марксизм. Нет партии — нет класса.

Но если это марксизм, то Ленин придал этому просто характер абсолютности. По сути, если читать Ленина, то там сказано так: класса нет, а он нам нужен для освобождения. Поэтому создадим партию, а она создаст класс.

Вот об этом Ленин, по существу, хочет сказать, цитируя Каутского.

Но, приводя с одобрением такую позицию Каутского, сам Ленин тут же эту позицию существенным образом трансформирует.

Философ Славой Жижек в его «Тринадцати этюдах о Ленине» обращает внимание читателя на то, что Ленин, пересказывая Каутского своими словами, сразу же меняет акценты. Вроде бы он говорит о том же. Он говорит: «Всякое преклонение перед стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли «сознательного элемента», роли социал-демократии означает тем самым, — совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, — усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих. <...> Вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет».

То есть, говорит Ленин, либо мы привносим в рабочий класс социалистическую идеологию, либо буржуазия привносит идеологию буржуазную.

То есть, «класс в себе» — это раствор, который сам по себе — ничто. Если придет откуда-то социалистическое движение и капнет в этот раствор, то появится «класс для себя» и он начнет действовать. А если не придет социалистическое движение, то тогда в этот раствор что-то капнет буржуазное движение. Или будет его поощрять: «Раствор, ты самодостаточен!» И не будет никакого класса. Раствор сам из себя ничего не создает — он становится чем-то только тогда, когда в него нечто привносят.

Но у Каутского, пишет Жижек, «нет места политике. Он допускает лишь сочетание социального (рабочий класс и его борьба, из которой интеллектуалы полностью исключены) и чистого, нейтрального, бесклассового несубъективного знания этих интеллектуалов...»

Приходит профессор и рассказывает рабочему, который ничего в этом не понимает, что такое социализм. Сам профессор потом возвращается в свой университет. А рабочий, наслушавшись профессора, думает: «Ёлки! Я был «классом в себе», а теперь стану «классом для себя»!» И начинает срочно бороться политически. Вот что говорит Каутский. А что говорит Ленин?

«У Ленина, напротив, «интеллектуалы» вовлечены в конфликт идеологий (то есть идеологическую классовую борьбу), оставаться в стороне от которой невозможно», — подчеркивает Жижек.

Вовлеченные в борьбу интеллектуалы — вот что такое и контрэлита, и авангард.

То есть, по Ленину, интеллигент, который приходит к рабочим, перестает быть интеллигентом. Потому что он к ним приходит навсегда. Он к ним приходит как политический деятель, как рабочий вожак, идеолог, а не как профессор. Понимаете?

У Каутского и во всей социал-демократии западной интеллигент приходит как профессор, рассказывает и уходит. А рабочий говорит: «Ёлки!..» А у Ленина интеллигент приходит как политический вожак. И уже никуда не уходит. И он только тогда сам по-настоящему что-то понимает, когда начинает бороться и становится частью партии, вливается в нее с концами. И в этом принципиальное отличие ленинизма от каутскианства.

А объединяет их (и всех их — с Марксом) то, что если профессор не придет — ничего не будет. Ленин, Маркс, Каутский — все едины в том, что без профессора рабочий класс — это лишь нечто потенциальное. Но только Каутский говорит, что профессор должен прийти и уйти, а Ленин говорит, что профессор должен прийти и остаться.

Итак, в XX веке обсуждалась стихийность именно рабочего движения. Потому что именно это движение могло придать необходимую энергетичность коммунистическому проекту.

Теперь следует говорить о том, что любое стихийное начало, любое начало, которому элита придает стихийный характер, подчиняется чужой и чуждой воле.

Стихийное движение — это те самые «ребятишки попроще», которые, став «бессмысленной чернью», поспособствуют приближению Смутного времени. Хозяевами которого станут, конечно, не эти «ребятишки», а Запад, его сателлиты (в эпоху Смутного времени — Польша, теперь же — Польша и Украина) и местная пятая колонна.

Не отдельный интеллектуал и не группа интеллектуалов становятся контрэлитой. Притом, что нашим (пользуясь всё тем же образом)«ребятишкам посложнее» из «Сути времени» еще нужно суметь дорасти до интеллектуализма. Контрэлитой становятся доросшие до интеллектуализма люди, объединившиеся в партию.

Внимательное прочтение того, что говорили о Партии с большой буквы и Владимир Маяковский, и Бертольт Брехт, опровергает упрощенную трактовку всех этих оценок, даваемых великими поэтами XX века.

«Партия — рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак»... Когда ты входишь в партию, ты начинаешь мыслить иначе. Ты начинаешь мыслить изменениями реальности. Человек в одиночку не является инструментом изменения реальности. Но как только он понимает, что в его руках есть инструмент изменения реальности, он реальности перестает бояться. Он может ее увидеть. И себя он перестает бояться и может себя увидеть. Происходят эти встречи. А пока человек один, он реальности боится. Понимание общественно-политической истины, пока человек один, и его же понимание общественно-политической истины, когда он в партии, — это два разных понимания. И точную гносеологическую позицию, то есть точную позицию истины, он может получить только в партии. Потому что только в партии он перестает бояться реальности, понимая, что ею можно управлять, и начинает смотреть на нее нормальными глазами, а не так, как смотрит трус на тигра. «Громящий кулак» — это не «в зубы дадим». Это совсем другое.

И Брехт, и Маяковский говорили об особой роли субъекта, каковым является партия. То есть о том, что любое знание, оторванное от коллективной идентичности и от борьбы за новый проект, является неполноценным. Ни Маяковский, ни Брехт не считали, что партия всегда права. Они говорили о другом. Тот же Жижек, обсуждая концепцию Брехта, приводит такое обращение Хора, говорящего от лица Партии молодому Коммунисту:

Покажи нам, куда идти, и мы Пойдем вслед за тобой, но Не делай этого без нас. Без нас этот путь Самый ошибочный Не отделяй себя от нас.

Значит, они говорят: если ты — вместе с нами и показываешь нам вот этот путь — это одно. А если ты, выйдя из партии, показываешь тот же самый путь, то он ошибочный. Это, между прочим, квантовая механика. И это высшая математика социальная. А не догматизм.

Какой же страстью по обретению коллективной идентичности надо обладать для того, чтобы сформулировать идею, согласно которой знание истины можно обрести только внутри борющейся плотной партийной структуры! Отстаивай свое право на истину, говорит молодому коммунисту брехтовский Хор, но помни, что, только находясь внутри нашей борющейся структуры, ты можешь постичь, в чем именно истина, и это постижение может воздействовать и на судьбу структуры, оказаться поддержанным товарищами по партии и так далее.

Контрэлита не сформируется, если не сформируются одновременно и интеллектуализм, и коллективная идентичность. Формировать одно без другого и контрпродуктивно, и в научном смысле (если верить Брехту) ошибочно. Соответственно, возникает вопрос о том, как именно Школа высших смыслов собирается сочетать в своей работе формирование интеллектуализма и укрепление коллективной идентичности.

При этом я не сомневаюсь в том, что у всех собравшихся на эту Школу есть какое-то представление о своей коллективной идентичности. То есть представление о том, в чем именно состоит отличие движения «Суть времени» от всех остальных общественно-политических организаций. А также представление о том, как и почему это отличие укрепляет сплоченность рядов «Сути времени», делает «Суть времени» иной по степени сплоченности общественно-политической организацией.

Более того, я убежден, что эти представления о своей коллективной идентичности у собравшихся на Школу носят достаточно тонкий характер. И я никоим образом не предлагаю ничего огрублять. Но не всегда тонкость подобных представлений сочетается с четкостью и определенностью. И очень часто одно противопоставляется другому.

Между тем, у политических сил, стремящихся к реализации масштабных проектов, представления об их коллективной идентичности должны быть и тонкими, сложными, глубокими и так далее. И четкими, предельно определенными.

В случае наличия крупных и крупнейших политических, а значит, и историософских амбиций недопустимо построение идентичности по принципу «или — или»: «или тонкость, сложность, глубина и так далее — или четкость и определенность». Когда сообщество берется реализовывать огромный проект, привлекая к нему очень и очень многих, — оно должно строить идентичность только по принципу «и — и»: «и тонкость, сложность, глубина — и четкость и определенность».

Давайте для начала договоримся о том, что для нас необходимость подобного «и — и» имеет первостепенное значение. И что во многом именно необходимость добиться формирования у каждого из собравшихся коллективной идентичности по принципу «и — и» (и сложность, многомерность, гибкость — и четкость, и определенность) продиктовала нам как саму идею организации Школы высших смыслов, так и организационный подход ко всему, что касается функционирования этой Школы.

Договоримся также о том, что перед Школой стоит двуединая — интеллектуально-идентификационная — задача. Как политически мы ставим перед собой двуединую задачу — спасение страны и ее преобразование, так и перед Школой мы ставим двуединую задачу — интеллектуально-идентификационную. С одной стороны — развить знания, с другой стороны — развить идентичность, партийную сплоченность.

Мы хотим добиться того, чтобы у каждого из окончивших Школу высших смыслов была сформирована такая коллективная идентичность, в которой реально сочетались бы страстность, сложность, глубина — с четкостью и полной определенностью. И чтобы этот высокоинтеллектуальный сплав делал выпускников Школы глубоко убежденными людьми, способными в силу своей сплоченности и интеллектуальности превращать внутреннюю убежденность — в убедительность, присущую всем контрэлитам или всем авангардам.

Давайте заявим с полной и окончательной определенностью, что именно эта задача является основной и решающей — интеллектуализация плюс оформление, структуризация идентичности, высокий уровень знаний плюс абсолютная внутренняя партийная сплоченность. А все остальные, даже наиважнейшие задачи носят дополняющий характер. И что у нас в Школе высших смыслов эта основная и решающая задача будет столь же основной и столь же решающей, как у большевистских школ в Лонжюмо и на Капри.

Чем занимался Ленин в Лонжюмо и на Капри? Он интеллектуализировал эти самые рабочие и прочие группы, для того чтобы они смогли сыграть авангардную роль внутри рабочего класса. Он интеллектуализировал их не для того, чтобы они пошли в университет читать лекции по социологии. Они могли потом читать любые лекции и спорить с французскими профессорами. Но он-то делал политиков, он делал сплав из знаний и идентичности. Сплав, а не «одно либо другое». А кто-то занимался только идентичностью (те же анархисты). А кто-то — только профессорством и превращался в клубы. Единственно верный путь выбрал Ленин. Почему? Потому что у него было «и — и». И интеллектуализация, и коллективная идентичность.

Необходимо сразу же оговорить (внимание!), что признание данной задачи, основной и решающей, не означает, что другие задачи в рамках нашей Школы не будут решаться. Школа должна решить очень много задач, в том числе и ряд задач прикладного характера. То же самое касалось и большевистских школ, организуемых Лениным. Они тоже были призваны решать и решали сразу много задач.

Но примем прямо здесь, коллективным решением, что Школа высших смыслов обязана обеспечить превращение сутевцев, решивших в ней серьезно учиться, образно говоря, «из Савла в Павла», из «ребятишек посерьезнее» — в контрэлиту. Что в горниле этой Школы (я не случайно использую такое яркое слово) люди с размытой коллективной идентичностью — пусть и сильной, но размытой, которую иначе называют диффузной (а именно это мы имеем сейчас), — должны превратиться в людей, обладающих полноценной и глубокой, разносторонней и страстной убежденностью. Такой убежденностью, которая сочетается с аналогичной по качеству убедительностью.

Повторяю: главная и решающая задача Школы — превращение «ребятишек посложнее» в контрэлиту или авангард. То есть сочетание нового интеллектуализма с новым пониманием коллективной идентичности. Нам нужна убежденность и убедительность. Не может быть настоящей убедительности без убежденности. Но бывает так, что десять раз убежден, но передать ничего не можешь. Значит, наша задача — сформировать и интеллектуальность, и коллективную идентичность нового типа — не диффузную, а структурную. А на этой основе создать сочетание убежденности и убедительности без потери глубины и гибкости, что и означает, что мы превращаемся в этот самый авангард.

Мы строим Школу на основе этой решающей задачи, подчиняя этой задаче всё остальное.

Утверждение этого принципа, этого подхода, этой задачи в качестве основной и решающей — с неумолимостью задает весь характер работы Школы.

Раз мы поставили перед собой такую задачу в качестве основной и решающей, то собравшимся придется штурмовать заданную высоту, выкладываясь до конца, работая на пределе и за пределами своих возможностей. Им придется не только потрудиться, но еще и в каком-то смысле помучиться. А каждый, кто рассчитывает, что ему решение этой задачи принесут на блюдечке с голубой каемочкой, будет отсеян, причем достаточно быстро. Потому что превратить диффузника (так я называю человека с диффузной идентичностью) в убедительного для окружающих проводника собственных глубоких, разносторонних и полноценных убеждений можно только за счет осуществления достаточно мощного интеллектуально-психологического штурма. Никакого другого способа обеспечить такое превращение в природе не существует. Что же касается мощного интеллектуально-психологического штурма, то он может быть осуществлен только за счет разумного, осторожного сочетания обычных в каком-то смысле слова методов интегрального преподавания, позволяющих достаточно быстро повысить культурный, общий интеллектуальный и иные уровни — с другими методами. Которые принято называть «трансформационными».

Считаю также необходимым сразу оговорить, что штурм, о котором я говорю и который намерен осуществить собравшийся здесь коллектив, не имеет ничего общего со штурмовщиной. То есть с подменой глубокого понимания — поверхностной нахватанностью, а настоящей убедительности — краснобайством.

Тот штурм, который нами замыслен, будет успешным, только если и у педагогов, и у учащихся на деле, а не на словах, всё будет подчинено мировоззренческому дооформлению будущей контрэлиты, формированию коллективной идентичности нового качества, сопряжению интеллектуализма с партийной дисциплинированностью.

Еще раз повторяю: мировоззренческое дооформление, формирование коллективной идентичности нового качества, сопряжение интеллектуализма с партийной дисциплинированностью.

Искомое мировоззренческое дооформление предполагает превращение достаточно мощной диффузной коллективной идентичности, которой обладают учащиеся, в глубокую, сложную, тонкую и одновременно четкую и определенную коллективную идентичность, которую, в силу сочетания данных черт, можно назвать структурной.

Эта новая структурная идентичность, сочетающая в себе разносторонний интеллектуализм, осью которого является проект, заявленный в «Сути времени», и партийную сплоченность, должна быть не только полноценнее, но и намного накаленнее той идентичности, которой обладают учащиеся на настоящий момент.

Все остальные задачи Школы, каковых будет немало, следует считать дополнительными по отношению к основной и решающей задаче.

Как я уже говорил, преобразовать имеющуюся идентичность (хотя и мощную, но диффузную или, если хотите, рыхлую, аморфную и так далее), идентичность, увы, ущербную в силу культурного и иных отставаний в искомую идентичность можно, только сочетая целевое образование, которое я не без иронии называю «обычным», потому что никто его не проводит, и совсем необычное, трансформационное образование. При этом надо исходить из следующих принципов.

Принцип # 1 — основным всегда и безоговорочно является именно обычное интенсивное образование.

Принцип # 2 — в основе этого образования лежит огромный, хорошо организованный труд учащихся и педагогов.

Принцип # 3 — главное, во что верит педагогический коллектив, он же ЭТЦ, — это труд. Передача учащимся религиозной по своей силе веры в труд — вот одна из основных задач педагогического коллектива.

Каждый учащийся, считающий, что его научат и даже преобразуют «по щучьему велению» с помощью чудесных магических приемов, которые Кургинян прятал до сих пор, но наконец-то продемонстрирует на Школе высших смыслов, должен немедленно выйти из игры и убраться восвояси. Я не шучу. Во избежание позорного и окончательного изгнания из «Сути времени», которое воспоследует неминуемо, если учащийся продолжит вести себя как лентяй или даже умеренно трудолюбивый ученик, ожидающий от ректора некоего халявного «чуда».

Кредо нашей Школы состоит в том, что не только восполнение культурных, общеинтеллектуальных и иных проблем, но и трансформация — основаны на труде. Красный проект, осуществляемый «Сутью времени», наследует метафизику труда, согласно которой после осуществления проекта «владыкой мира станет труд». Заявить о том, что наша задача — построение красного Града на холме, продекларировать в качестве цели «До встречи в СССР!» и пренебрежительно относиться к труду — нельзя. Но к труду в Школе высших смыслов нельзя относиться не только пренебрежительно. К нему в нашей Школе нельзя относиться и с обычным прилежанием, которое основано на неверии в преображающую силу труда.

В эту силу верили и все марксисты, к подходам которых мы относимся с глубоким уважением, и все, кто на практике реализовывали марксистский подход к труду (Макаренко, другие представители психологической школы, основанной на решающем влиянии труда на формирование личности и коллектива).

Да, мы намерены внести определенные коррективы в этот крайне уважаемый нами подход. Да, мы не считаем, что трансформация, столь необходимая вообще и особо необходимая в сегодняшней России, может всегда и на 100 % осуществляться только с помощью трудовой деятельности.

Но мы при этом уверены в том, что не только дооформление культурных, интеллектуальных подсистем у каждого из учащихся, но и существенная часть их психологической трансформации определяются особым трудом. Что без такого особого труда в виде определяющего элемента все дополнительные трансформационные элементы превращаются в фарс. Как они превращаются в него во всех школах личностного роста, во всех этих «нью-эйджах» и пр.

И что, напротив, очень часто с помощью одного такого труда можно добиться и дооформления, и трансформации.

Еще и еще раз подчеркну, что, делая разницу между «очень часто» и «всегда» и тем самым внося нечто новое в то, что было сделано предшественниками, мы с глубочайшим уважением относимся к их опыту и решающим образом опираемся на него.

Да, некоторые аспекты трансформации не исчерпываются результатами деятельности и овнутрением.

Утверждая это, мы воплощаем на практике наше теоретическое положение, согласно которому «коммунизм — это раскрепощение и пробуждение в человеке высших творческих способностей».

Раскрепощение этих способностей полностью осуществляется коммунистическим трудом. Что такое этот труд и как он должен осуществляться в нынешних условиях, мы еще обсудим. Частичное и уж по крайней мере начальное пробуждение этих способностей (притом что раскрепощение и пробуждение — это не одно и то же) тоже осуществляется за счет глубокой вовлеченности в такой особый труд. Дополнительное пробуждение требует сочетания трудовых и иных — трансформационных — усилий. Но такие усилия могут быть успешными, только если они всего лишь дополняют основные трудовые усилия.

Чуть позже я достаточно подробно поговорю о трансформационном слагаемом процесса обучения, пояснив, почему в принципе считаю необходимым уделять ему внимание, а также почему считаю категорически недопустимым на нем зацикливаться. А сейчас я перейду к тому, что касается основы всяческого обучения, опирающегося на живое большое чувство. К самому этому живому большому и в нашем случае, конечно же, политическому чувству, отсутствие которого в существенной степени превратило бы нас в нечто, трудноотличимое от всего остального просоветского, неосоветского, советско-патриотического и так далее.