Как мы уже убедились, излагая миф об Аттисе в том варианте, который есть у Павсания, Зелинский не ссылается на Павсания. Он вместо этого ссылается на гораздо более поздние источники — на Арнобия, для которого, в свою очередь, источником был Тимофей. И дальше говорит о том, что Тимофей — это исключительно важная фигура. К Тимофею мы еще вернемся, следуя по маршруту, задаваемому Зелинским, прямо говорящим, что «для нас традиция Тимофея имеет исключительное значение».

В данном случае не так уж и важно, что имеет в виду Зелинский под этим «для нас». Имеет ли он в виду своих читателей и почитателей, что наиболее вероятно, или некий круг исследователей, к которому примыкает, что маловероятно, но возможно. В любом случае, для нас (здесь я имею в виду себя и тех, кто знакомится с этим моим исследованием) важнее всего, что Зелинскому до зарезу нужен Тимофей. И потому он не хочет разбираться с тем, у кого именно черпает информацию Тимофей. Вместо того чтобы прямо сказать, что Тимофей черпает информацию у Павсания, Зелинский знакомит нас с утверждением Арнобия. Для того чтобы понять, насколько Зелинскому нужен Тимофей, еще раз, уже после ознакомления с Павсанием, вчитаемся в то, как ссылается Зелинский на Арнобия, Тимофея и других. Зелинский пишет: «Этот миф об Аттисе мы заимствуем из христианской апологии Арнобия (III в.), который, в свою очередь, ссылается на «Тимофея, известного богослова (theologum), почерпнувшего свои сведения из заповедных старинных книг и из самых глубин таинств», а также и на «других, не менее сведущих людей». Это значит, если принять во внимание распространенный у древних метод цитирования: «Моим источником был поздний компилятор, называющий в числе своих источников также и Тимофея».

Ну, почему бы не сказать, что Тимофей почерпнул сведения у Павсания? Зачем вместо этого говорить, что сведения почерпнуты из «заповедных старинных книг»? Что особо заповедного в произведении Павсания «Описание Эллады»? Почему, ничего не добавляя к этому описанию, кроме того, что есть у Павсания, надо говорить, что описание это почерпнуто не только из «заповедных старинных книг», но и «из самых глубин таинств»? Почему надо не указать конкретно на Павсания, а подменить подобное очевидное авторство ссылкой на каких-то «других, не менее сведущих людей»?

Единственное, чем можно объяснить внезапную небрежность профессионала, прекрасно знающего, как именно надо ссылаться на источники, — исключительный интерес традиций Тимофея для Зелинского. Он сам об этом говорит. Прочтение его работы не оставляет сомнения в том, что этот интерес к Тимофею носит для Зелинского именно исключительный характер. Чуть позже мы с интересом ознакомимся с аргументацией Зелинского в пользу исключительности фигуры Тимофея. Но для начала необходимо оговорить и то, что «версия Арнобия — Тимофея» — это на самом деле просто «версия Павсания», и то, что предлагаемая Зелинским версия, являющаяся на самом деле версией Павсания, — не является единственной версией, предлагаемой источником а) авторитетным, б) древним, в) совершенно конкретным.

Разобравшись с версией Павсания, мы просто не можем не обсудить другие версии. Ничуть не менее авторитетной, чем версия Павсания, является версия, предлагаемая римским императором Юлианом, вошедшим в историю как Юлиан Отступник.

Флавий Клавдий Юлиан (Юлиан II), которого христианская историография именует Юлианом Отступником, погиб 26 июня 363 года нашей эры в возрасте 32 лет в ходе сражения с персами. Кстати, это сражение римляне выиграли. Причем только благодаря исключительному военному таланту Юлиана, возглавлявшего римлян, воевавших с персидским государством Сасанидов. Юлиан был убит не персом, а римлянином, поразившим его в спину дротиком. Видимо, римский солдат был христианином и мстил Юлиану за отказ от христианства.

Юлиан родился в Константинополе в 331 году. Он был сыном Флавия Юлия Констанция (289–337 гг. н. э.). Констанций был младшим братом римского императора Константина I Великого (272–337 гг. н. э.), который утвердил в позднем Древнем Риме христианство в виде государственной религии. Константин Великий с подозрением относился к своему младшему брату и фактически держал его под домашним арестом, видимо, видя в нем конкурента.

Но при этом он своего младшего брата не убивал, что для тогдашнего Рима не было бы чем-нибудь из ряда вон выходящим. Он, напротив, возвышал младшего брата. В 335 году, за два года до смерти, Констанций был назначен консулом, что в Империи, в отличие от Республики, во-первых, было связано с назначением, а не с избранием, и, во-вторых, настоящей власти не давало. Но консул в Империи — это очень высокий чин, чуть ли не второе лицо в государстве.

Константин Великий умер 22 марта 337 года. Через месяц Юлий Констанций был убит. Убиты были и большинство мужчин, входивших в семейство Констанция.

В возрасте шести лет Юлиан остался сиротой (мать Юлиана умерла, когда ему не было и года). Юлиан спасся от рук убийц в силу того, что ему на момент резни, унесшей в могилу большинство его родственников, было всего шесть лет, и он явно не представлял собой текущей опасности в плане конкуренции за власть. Возможно, для этого были и другие причины.

Как бы то ни было, Юлиан, конечно, сохранил память о резне, жертвой которой он мог и даже должен был стать.

После смерти отца Юлиан воспитывался Евсевием Никомедийским, христианским епископом, защищавшим пресловутого Ария (256–336), утверждавшего, что Христос не единосущен Богу.

Кроме Евсевия, который, будучи убежденным арианином, воспитывал Юлиана как христианина, воспитанием будущего императора занимался еще и евнух Мардоний — по происхождению скиф, большой знаток и любитель греческой литературы и философии. Поэтому считается, что Юлиан получил два образования — одно христианское от Евсевия, и другое греко-языческое от Мардония.

Несколько слов об Евсевии. Он чудом избежал кары за осужденное на Никейском соборе арианство. Евсевий после Никейского собора отрекся от арианства, смиренно принял опалу за нахождение в рядах ариан, со временем был снова возвышен. И даже руководил Антиохийским собором, на какое-то время восстановившем арианство как официальное учение на территории Восточной Римской империи.

Евсевий сам был образованнейшим человеком и многое передал Юлиану. Но он еще и был достаточно широк для того, чтобы не препятствовать контактам Юлиана с другими интеллектуалами той эпохи.

Скорее всего, интеллектуалом той эпохи, оказавшим наибольшее влияние на Юлиана, был Максим Эфесский (310–372).

Он был в числе учителей молодого Юлиана. И он же стал впоследствии советником Юлиана, пришедшего к власти.

Максим Эфесский был одним из наиболее талантливых последователей знаменитого Ямвлиха, античного философа-неоплатоника, ученика аж самого Порфирия (232–304), автора жизнеописания главы неоплатонизма Плотина, издателя всех сочинений Плотина, одного из самых талантливых критиков христианства с позиций неоплатонизма.

Констанций распорядился взять Юлиана и его брата Галла (спасенного по причине немощности) под тайный надзор. Наследников у Констанция не было. Опасаясь Юлиана, он назначил своим преемником Галла. Но Галл проявил бездарность и строптивость и был убит Констанцием.

Из возможных преемников у Констанция остался только Юлиан. Констанций назначил его преемником и отправил воевать в Галлию, где противниками Юлиана были вторгшиеся в Галлию германцы.

Юлиан проявил себя блестящим военачальником. Констанций завидовал успехам Юлиана и инициировал его травлю.

В итоге Юлиан тоже восстал против Констанция. Чуть было не началась гражданская война. Но смерть Констанция избавила Юлиана от необходимости погружаться в пучину междоусобиц.

В 361 году Юлиан закрепляет свое положение законного наследника римских императоров, принимая необходимые почести в Константинополе. Одновременно с этим он истребляет или жестоко карает сторонников умершего Констанция.

Взойдя на престол, Юлиан в 362 году своим эдиктом «О терпимости» восстановил в правах язычество, поощрял отречение от христианства. Реставрировав древнеримскую религию, Юлиан одновременно поощрял иудеев, для которых хотел заново отстроить Иерусалимский храм.

Юлиан, став императором, проводит самые разные реформы — военную, финансовую, управленческую. Обсуждать эти реформы — значит уйти в сторону от основного вопроса, который нас интересует. А интересует нас по существу только компетенция Юлиана в вопросе о древнегреческой языческой эзотерике. Но все, кто изу­чал реформы Юлиана, сходятся на том, что эти реформы проводил очень умный и образованный человек. Когда такой человек начинает плыть против течения, борясь с уже укоренившимся в империи христианством, он должен иметь для этого серьезные основания. То есть он должен во что-то нехристианское сильно верить. И с этим чем-то быть сильно связанным.

Образованный, сильный, умный человек, верующий в нечто нехристианское, связанное с древнегреческим язычеством вообще и его эзотерикой в особенности, человек, компетентный не только так, как бывают компетентны мудрецы, слепнущие над рукописями, но и так, как бывают компетентны властители, которым охотно сообщают о своих тайнах разного рода эзотерики, — вот, кто такой Юлиан Отступник.

Сопротивление проводимой им дехристианизации (а он проводил ее настойчиво и умело) было огромно. Видимо, с этим сопротивлением связана и смерть Юлиана.

Будучи императором, он должен был заниматься не только реформами, но и воевать с противниками империи.

Одним из противников был сасанидский Иран. Сасаниды — династия иранских шахиншахов, правившая Ираном с 224 по 651 годы.

Во время правления Юлиана Отступника сасанидский Иран был вполне могучим противником Рима. Прежде всего, конечно, того Восточного Рима, который был ориентирован на контроль за теми же территориями, что и сасанидский Иран.

Война с сасанидским Ираном была для императора Юлиана Отступника обязанностью, от которой он не мог уклониться. Эта война была, конечно, неудачной, но не настолько, чтобы поколебать власть Юлиана.

Армия римлян, руководимая Юлианом, попала в ловушку. Или, точнее, была завлечена туда предателями.

Юлиан вполне талантливо выводил армию из этой ловушки. Он и управлял войсками как подобает, и воодушевлял войска личным примером. В итоге Юлиан сумел спасти свои войска, которые находились в крайне трудном положении.

Одним из сражений, в ходе которых персы оказались отброшены, а римляне спасены от окончательного окружения и уничтожения, была битва при Маранге. Руководивший этой битвой Юлиан вел себя, как подобает мужественному военачальнику. В конце этой битвы он был убит. Если точнее, то он умер после этой битвы в результате полученных им смертельных ранений.

По поводу этого убийства существуют разные версии. Чаще всего говорится, что Юлиан был убит римским легионером. В преданиях о гибели Юлиана фигурирует знаменитая фраза, якобы сказанная этим талантливым, но неудачливым философом и военачальником: «Ты победил, Галилеянин!» Исторических доказательств того, что эта фраза была произнесена на самом деле, — не существует.

Но вернемся к вопросу о компетентности Юлиана в том, что касается древнегреческих языческих эзотерических таинств.

Ученые спорят о том, был ли Юлиан Отступник посвящен в элевсинские мистерии. Один из авторитетных исследователей личности и творчества Юлиана Мари Луи Гастон Буассье (1823–1908), блестящий и глубокий исследователь Древнего Рима, язычества и христианства в своем двухтомном труде «О конце язычества» (La fin du paganisme), изданном в 1891 году, убежден в том, что во время пребывания в Афинах молодой Юлиан был посвящен в элевсинские мистерии неким элевсинским иерофантом, то бишь жрецом. Буассье называет это как бы своеобразным «крещением новообращенного». Данная точка зрения считается наиболее авторитетной, хотя есть ученые, которые ее оспаривают.

Современник Буассье, авторитетный итальянский ученый Гаетано Негри (1838–1902), автор двухтомного сочинения «Юлиан Отступник», осмысливая мировоззрение Юлиана Отступника, пишет: «Император Юлиан представляется исчезающим и светлым явлением в нижней части горизонта, на котором уже исчезла звезда той Греции, которая была для него святой землей цивилизации, матерью всего прекрасного и красивого в мире, той Греции, которую он с сыновней и искренней признательностью называл своей истинной родиной».

Разброс в оценках Юлиана Отступника определяется отношением оценивающих к христианству. Противники христианства восхваляют Юлиана, сторонники — осуждают. Но никто из специалистов не сомневается в том, что Юлиан был одним из образованнейших и умнейших людей своего времени. Поэтому его суждениям, касающимся любимой, изучаемой и глубоко почитаемой древнегреческой религии, безусловно, можно доверять не меньше, чем суждениям Павсания.

Весной 362 года нашей эры император Юлиан, завершив за полгода свои реформы, возглавляет поход против сасанидского Ирана.

Будучи очень чувствительным в вопросе о религиозном, культовом сопровождении военных деяний, не сомневаясь в том, что такое сопровождение позволяет и предугадать судьбу военных сражений и воздействовать на их результат, император прибывает в уже знакомый нам Пессинунт. И там пишет свой знаменитый гимн, который называется «К Матери Богов». Этот гимн император Юлиан пишет в течение одной ночи, находясь в состоянии пророческого экстаза. Происходит это в марте 362 года. Точная дата неизвестна. Историки указывают на то, что написание гимна произошло не раньше 22 марта и не позднее 25 марта.

Предлагаю читателю ознакомиться с текстом гимна, то есть с иной, не Павсанию и не Тимофею принадлежащей трактовкой эзотерического мистериального таинства, посвящаемого Кибеле и Аттису.

Юлиан пишет: «Должен ли я сказать также и об этом? Стоит ли писать о вещах, которые не обсуждаются, говорить о том, что не должно быть разглашено, повествовать о неизреченном? Кто есть Аттис или Галл (Юлиан имеет в виду оскопляющих себя жрецов того Аттиса, который считается возлюбленным и сыном Матери Богов — С.К.), кто есть Мать Богов и каким образом осуществляются очищения? И еще: кто изначально ввел их у нас (говоря «у нас», Юлиан имеет в виду римлян — С.К.)?

Они были переданы нам через фригийцев, у которых они существовали в незапамятные еще времена, и первыми их восприняли эллины, и не какие-либо, но афиняне, узнавшие на деле, что нехорошо глумиться над теми, кто справляет мистерии Матери.

Ибо говорится, что они дерзко оскорбляли и изгнали Галла, как вводящего новых божеств, ибо не понимали, что это за божество, и что это есть та, которую они почитают как Дею, как Рею и как Деметру.

За этим последовал гнев богини и умилостивление гнева. Ибо жрица пифийского бога, направлявшая эллинов во всем прекрасном, приказала им умилостивить гнев Матери. Таким именно образом и возник Мэтроон (афинский храм Великой Матери — С.К.), в котором афиняне хранят все государственные бумаги.

После эллинов приняли [этот культ] и римляне, когда пифийский бог (имеется в виду Аполлон — С.К.) посоветовал привезти им из Фригии богиню как союзницу в войне против карфагенян».

Мы уже взяли на заметку, что перемещение из Фригии, конкретно из Пессинунта, некоего блестящего метеоритного камня, являющегося воплощением богини Пессинунта Кибелы, произошло в 204 году до нашей эры. А Вергилий написал свою «Энеиду» через два столетия, между 29 и 19 годом до нашей эры. Покровитель Вергилия Август, восхвалением рода которого считается все то, что описывает Вергилий по поводу Анхиза и Энея, правил с 27 по 14 год до нашей эры.

Если бы перенос метеоритного камня из Пессинунта в Рим был связан с желанием Августа учредить особую кибелическую легитимность своего, теперь уже имперского, правления, своей династии и так далее, то это произошло бы не в 204 году до нашей эры, а во время правления Августа. Но произошло это тогда, когда произошло. И когда не было даже намека на какую-то там имперскую власть в Риме. Рим был республикой и свято хранил республиканскую идентичность. Он воевал с Карфагеном. И в ходе войны, как известно, терпел поражения, находился под угрозой полного уничтожения, которое потом сам осуществил по отношению к своему конкуренту — Карфагену.

Почему тогда Рим обратился к Пессинунту вообще и к его великой кибелической святыне в частности? Риму порекомендовала обратиться к Пессинунту и добыть оттуда эту святыню Кумская Сивилла. Та самая, которая опекала Энея, если верить Вергилию.

Что это значит с точки зрения нашего исследования? Это значит, что Вергилий не заново создал некий культ кибелических дарданов, породивших Анхиза и Энея. Этот культ существовал задолго до Вергилия и был взят Вергилием на вооружение, а не высосан из пальца!

Вергилий не был предтечей нынешних пиарщиков, которые шустро нарисуют любую заказанную родословную, да и его покровителю Августу нужна была не абы какая родословная! Ему было нужно нечто, укорененное в традиции, нечто такое, во что он мог поверить по-настоящему. Август был великим историческим деятелем определенной эпохи. В эту эпоху религиозные таинства не были предметом манипуляций. Они, возможно, стали таким предметом через тысячелетия. Но в эпоху Августа вся жреческая эзотерическая стихия была предметом наисерьезнейшего отношения не только со стороны безграмотного плебса, но и со стороны блестяще образованных императоров и их мудрейших советников.

Для всех для них таинство было таинством. Они не прилаживали Кибелу к своим надобностям, не пристраивались к древнему дарданизму с его кибелической эзотеричностью. Они мыслили и верили, причем страстно. И искали свою настоящую идентичность. Она-то и оказывалась традиционно кибелической, пессинунтской, фригийской, идейской и так далее.

Эта идентичность, незримо, но мощно влиявшая на древнейшие конфликты, троянско-ахейский в том числе, наличествовала задолго до того, как ахейцы решили пролить колоссальную по тем временам кровь для возвращения Елены к Менелаю (или ссылаясь на необходимость этого возвращения).

Эта же идентичность устойчиво наличествовала во время войн между Римом и Карфагеном, то есть больше чем через тысячелетие после гибели Трои, беглец из которой создал Рим.

И эта же идентичность побуждала к определенным идеологическим построениям Вергилия, стремившегося утвердить ее при императоре Октавиане Августе.

Не она ли потом, сохраняясь в своем почти что первозданном качестве, вдохновляла и Данте, сделавшего Вергилия своим проводником, и Гете с его специфическим поклонением античности, фактически сводимым к культу Матерей, он же культ Реи Кибелы?

Вспомним Тита Ливия, повествующего о злоключениях Рима, терзаемого как Ганнибалом, так и эпидемией, связанной с военными бедствиями: «Уже подходило время выборов, когда от консула Лициния доставили в Рим письмо: он и войско его поражены тяжелой болезнью и им бы не выдержать, если бы та же напасть не постигла и врагов; если сенаторы не против, он назначит Квинта Цецилия Метелла диктатором для проведения выборов. Войско Квинта Цецилия следует распустить: сейчас оно бесполезно — Ганнибал уже устроился на зимовку, а в римском лагере болезнь свирепствует так, что если не распустить поскорее солдат, то в живых никто не останется. Сенаторы разрешили консулу делать все, что он, согласно с его совестью, считает полезным для государства.

Граждане в это время внезапно исполнились благочестия. В Сивиллиных книгах (к которым обратились из-за того, что в этом году слишком часто шел каменный дождь) нашли предсказание: когда бы какой бы чужеземец-враг ни вступил на италийскую землю, его изгонят и победят, если привезут из Пессинунта в Рим Идейскую Матерь. Это предсказание, обнаруженное децемвирами, особенно взволновало сенаторов, ибо послы, отправленные за дарами в Дельфы, донесли, что внутренности жертвы Аполлону Пифийскому, которую принесли они сами, были благоприятны. <...> И вот, чтобы скорее пришла победа, предвещаемая всеми знамениями и оракулами, римляне раздумывают, каким же образом перевезти богиню в Рим».

Дальше Тит Ливий рассказывает о том, что у Рима, по причине общей войны с Филиппом, завязалась дружба с царем Атталом, который «сделает для римского народа, что сможет».

Что к Аталлу направили соответствующее посольство.

Что послы «по дороге в Азию высадились в Дельфах спросить оракула, выполнят ли они поручение, с которым их послали из дому, осуществятся ли их и римского народа надежды? Им, как рассказывают, было отвечено: с помощью царя Аттала они получат желаемое, а когда привезут богиню в Рим, пусть позаботятся, чтобы ее принял лучший человек Рима. Послы пришли в Пергам к царю. Он ласково встретил их, проводил во Фригию в Пессинунт, вручил им священный камень, который местные жители считали Матерью богов, и распорядился отвезти его в Рим».

Завершая этот сюжет, Тит Ливий сообщает нам, что в строгом соответствии с повелением дельфийского оракула, в Рим был спешно отправлен один из членов посольства с тем, чтобы сообщить гражданам: «богиню везут и надо найти лучшего в городе человека, который бы ее должным образом принял».

(Продолжение следует.)