Как мы убедились, обсуждаемый нами адыгский авторитетный современный исследователь прямо говорит о том, что на территории, которую он исследовал конкретно и подробно, есть три компонента: протоиндоевропейский (ямники), скотоводческо-атыхский (не ямники) и «выразительный земледельческий компонент, сходный с культурой Аладже-Гуюк Анатолии... который смело можно назвать хаттским, в отличие от скотоводческого атыхского».

Нурбий Газизович Ловпаче не ограничивается такой короткой констатацией. Он подробно разбирает данную, крайне важную для нас, тему. И необходимо вчитаться в эти его подробные разбирательства, поскольку, повторяю, тема слишком для нас важна. Поэтому привожу еще одну длинную цитату: «...на Северо-Западном Кавказе... уже в конце V начале IV тысячелетия взаимодействовали кавкасионцы-атыхи, малоазийские земледельцы-хатты и индоевропейцы-ямники (видимо, будущие арии). В IV и 1-й половине III-го тысячелетия до н. э. ведущую роль в Древней Адыгее играли кавказские ранние скотоводы атыхи. И уже, видимо, в 1-й половине III-го тысячелетия до н. э. здесь возник союз Майкопских племен. Этому союзу предшествовал длительный и трудный период акклиматизации пришельцев из Малой Азии (прахаттов, появившихся здесь еще в V-м тысячелетии, затем месопотамцев (шумеры) примерно в середине IV тысячелетия до нашей эры и еще одной волны хаттов в конце IV-го или на рубеже IV–III тысячелетий до н. э.)».

Как мы видим, исследователь не походя говорит о трех принципиально разных общностях, одна из которых — хатты, а другая — атыхи. Для исследователя эта тема имеет принципиальное значение. Он настаивает на принципиальном отличии атыхов от хаттов (да и индоевропейских ямников от этих двух общностей). И, повторяю, поскольку отличия атыхов и других родственных им кавказских народов от хаттов имеют для нас очень важное значение, крайне важна та детальность, с которой исследователь разрабатывает тему этих отличий. Вот еще одна цитата: «Очень заметным в археологии Северо-Западного Кавказа является столкновение двух различных идеологий культа плодородия — кавказской и переднеазиатской. У переднеазиатцев, как впрочем, и у праиндоевропейцев, этот культ олицетворяла Великая богиня — Мать-земля, известная под различными именами — то под именем Инанны (или Наины), Иштар, Кубабы (Кибеллы). Богиня изображалась в виде обнаженной, цветущей женщины (в основном в скульптуре и особенно часто в мелкой пластике) с пышными формами».

Констатируя это обстоятельство, исследователь далее говорит о том, что Кавказ, в отличие от хаттов с их матриархальным обнаженным женским божеством «с древнейших времен был запретной зоной для эротических сюжетов в изобразительном искусстве. Особенно это строго соблюдалось на Северном Кавказе, где, по мнению ученых, никогда не было классического матриархата. Неизвестно, с каких времен у адыгов в языческом пантеоне бытует мужской бог плодородия, изобилия, покровитель земледелия Созерис (у восточных адыгов Северного Кавказа — Тхагалидж), имя которого созвучно древнеегипетскому Озирису. Но его символ в виде различного выражения цифры семь замечается с раннего энеолита, то есть с начала IV-го тысячелетия до нашей эры.

Теперь попробуем представить, как могли отнестись прасеверокавказцы-атыхи со своим патриархальным мировоззрением к пришедшим из Малой Азии прахаттам, у которых еще крепко держались многие черты матриархата. Борьба между двумя идеологиями, разумеется, началась много позже прихода и внедрения переднеазиатцев в кавказскую природу и человеческое общество. Это можно представить как прорыв с юга, с Черноморского побережья на северные склоны Западного Кавказа через цепь пещерных общин горных скотоводов-атыхов к плодородным мысам, свободным от леса, у выхода рек из горных теснин (типа поселения Мешоко в Хаджохе)».

Ознакомившись с этой цитатой, читатель может убедиться, что исследователь не только не хочет приравнивать хаттов к атыхам, но, более того, говорит о достаточно мощном религиозном конфликте хаттской и древнейшей протоадыгской общностей. Нечто сходное принято называть конфликтом религий или конфликтом цивилизаций. Тут речь идет о мощнейшем конфликте этого рода, потому что конфликтуют матриархат и патриархат.

Мы еще раз убеждаемся, что для данного исследователя, выражающего позицию современной адыгской науки, ревностно занимающейся исследованием своей древнейшей колыбели, очень важно чтобы, так сказать, на граните и нестираемыми золотыми письменами было высечено: «Адыги не равны хаттам и даже в определенной степени антагонистичны им».

Приведу еще одну цитату, показывающую масштаб и градус этого «уравнения несовпадения», согласно которому адыги и хатты — это совсем не одно и то же.

Исследователь использует разный материал для доказательства своего, крайне важного для него, тезиса, оно же — «уравнение несовпадения». В числе используемых материалов — типы захоронений, применяемые общностями, чье сущностное качественное несовпадение так важно обосновать.

Сначала исследователь рассматривает погребальные сооружения, используемые предками адыгов, теми, кого он называет кавкасионцами. Исследователь выявляет трапециевидную форму этих сооружений и дает интерпретацию подобной формы, настаивая на том, что ее нельзя интерпретировать, исходя из утилитарных, конструктивных соображений. Как же ее интерпретирует исследователь, отказавшийся от такого подхода. Вот как: «Местные горные скотоводы-атыхи в сооружении трапециевидного плана видят символ мужского бога плодородия Созериса, связанного с космогоническим культом «Жъуагьозэшибл» (семь звездных братьев, как адыги (черкесы) издревле называют созвездие Большой Медведицы)...

Символ Созериса — ствол боярышника (хьамыщхунтIэ) с семью сучьями. У некоторых племен вместо «хьамыщхунтIэ» символом Созериса были груша или орех. Как бы то ни было, дольмен с камерой трапециевидного плана и с одной портальной стеной напоминает при виде спереди перевернутый ковш «Жъуагьозэшибл» и, таким образом, символизирует патриархальный культ местного языческого пантеона, культ бога плодородия Созериса».

Таковы захоронения кавкасионцев, которые, по утверждению исследователя, никогда не знали матриархата и с наидревнейших времен стояли только на позициях патриархата. Это, как утверждает исследователь, находит свое выражение в природе древнейших кавкасионских захоронений -дольменов. Дольмены — это мегалитические, то есть сложенные из больших камней, древние погребальные и культовые сооружения. Для Западного Кавказа, который обсуждает исследователь, речь идет о каменных, плиточных, составных и монолитных гробницах. Эти западно-кавказские гробницы-дольмены подробно изучены наравне с другими дольменами — североафриканскими, западно-, северно- и южноевропейскими, корейскими, индийскими, израильскими и так далее.

Исследователь, дабы подчеркнуть качественное отличие хаттского и кавкасионского начала, таким образом противопоставляет хаттские погребения — кавкасионским: «Малоазийские прахатты, столкнувшиеся с очень жестким законом кавказцев, который табуировал изображение женщины, вынуждены были, приспосабливаясь к местным природным условиям и к обычаям, выражаться эзоповским языком, чтобы сохранить веру в свое женское божество. Они сооружали портальный дольмен или двухкамерную гробницу прямоугольного плана с двумя портальными стенами. Погребальную камеру они мыслили как чрево Матери-земли в геометризованной прямолинейной форме, в которое возвращается умерший сын или дочь в той же позе, что и до рождения, то есть в склоненной набок головой по направлению к отверстию в передней стене. Портальные стены символизируют ноги женщины богини. Круглый, или арочный, или овальный лаз — это символ деторождающего органа, а каменная пробка, появившаяся несколько позднее, олицетворяла фаллос. Все элементы акта плодородия выражал для хаттов-южан портальный дольмен».

И, наконец, исследователь подводит итог, утверждая, что в интересующем его регионе имел место очень противоречивый сплав двух разных начал. Что одно из этих начал предъявляло (цитирую) «характер мужественного, эмоционального, но сдержанного в проявлении чувств, сильного, прямодушного, благородного атыха». А другое начало предъявляло (опять же цитирую) «умного, хитрого, порой коварного, часто тщедушного, чувственного хатта».

Ну и как же эти два начала сочетались? Исследователь не дает ответа на этот вопрос. Он утверждает, что тут одно из двух: или имел место какой-то синтез, в который были включены (цитирую), «два довольно самостоятельных полюсных течения (аскетическая философия кавказца и чувственная философия переднеазиатца)», то ли синтеза не было, а имела место эклектика.

Всё, читатель. Больше я не буду побуждать тебя вчитываться в рассуждения современного адыгского ученого, безусловно, повторю еще раз, являющегося знатоком своего дела и столь же безусловно выражающего общую позицию сообщества адыгских ученых, занимающихся выявлением древнейшей колыбели адыгского народа и сочетающего в этих занятиях научный и политический (социокультурный идентификационный) моменты.

Мы абсолютно не обязаны превращать в непререкаемую истину каждое утверждение данного уважаемого исследователя. Были ли хатты тщедушны или нет, сколь они были чувственны и так далее — эти вопросы мы вполне можем решать, используя самые разные источники и вежливо ориентируясь на точку зрения адыгского ученого как на одну из возможных.

Столь длинное цитирование данного ученого мне было необходимо не для того, чтобы почерпнуть у него какие-то особые сведения о хаттах, а для того, чтобы читатель сам мог убедиться, насколько этот ученый, представляющий отнюдь не только свою личную точку зрения, что называется, «разводит» хаттов и кавкасионцев атыхов, утверждая, что эти два древних сообщества очень сильно расходились во всем на свете. И что речь идет о фундаментальных расхождениях, никак не позволяющих приравнять одно сообщество к другому. Да, на разных этапах эти два сообщества входили на Западном Кавказе в столь тесное соотношение, что возникали то ли синтез двух контрастных начал, то ли их эклектическое сосуществование. Но при этом два начала оставались фундаментально различными. Но нас, читатель, для начала интересует не то, как эти начала сосуществовали на Западном Кавказе и на Кавказе в целом. Нас интересует для начала даже не то, как они сосуществовали на всем северном Причерноморье. Нас интересует — в третий раз повторю — для начала то, что имело место на некоем южно-черноморском анатолийском выступе, где сосуществовали энеты, халибы, халды и другие общности.

Эти общности на данном выступе не входили в контакт с кавкасионцами вообще и атыхами в частности. Они все входили в контакт с хаттами. Потому что древнейший «подстилающий», автохтонный слой, на который всё это накладывалось, был именно хаттским. И на данном анатолийском южно-черноморском выступе хаттская подкладка была даже важнее, чем там, где на нее навалилась сверху более поздняя хеттская индоарийская пришлая общность. Хетты нигде не осуществляли по-настоящему радикальной и глубочайшей трансформации хаттского начала. Они, придя к хаттам, даже стали себя называть хаттами, коверкая, конечно, хаттское начало, но уж никак не изводя его на корню.

А на Пафлагонийском (южно-черноморском или северо-анатолийско-причерноморском) выступе хеттская вообще проблематичная тирания над хаттами совсем уже не имела места.

Поэтому из каких бы А+Б не состояли энеты Антенора, эти, если верить М. В. Ломоносову, созидатели древнейшей русской колыбели, решающим тут является именно хаттское А. И оно же определяет халибов, халдов, все эти кузнечные народы древнейшей Анатолии. Которая, если верить Вяч. Иванову и его источникам, была древнейшим регионом металлургического железного ремесла. Подчеркиваю — металлургического. Потому что метеоритным железом занимались и другие народы. А вот выплавкой железа и ковкой из выплавленной руды серьезных изделий, видимо, впервые в мире занялись анатолийские хатты. Они передали свое ремесло халибам и халдам. Их ремесло превратили в свою монополию хетты. Но первые плавильщики железа (подчеркиваю, не других металлов, а именно железа), способные выковывать из железа серьезные изделия, способные правильно выплавлять железо, что очень непросто, — это хатты. И нас с тобой, читатель, этот идентификационный элемент (способность выплавлять железную руду и ковать из нее надежные изделия) интересует наверняка больше, чем проблематичные идентификационные элементы (чувственность, тщедушность и т. п.), подчеркиваемые столь развернуто цитируемым мной адыгским исследователем. Кстати, может ли древнейшее кузнечное ремесло, как и ремесло добытчика и плавильщика руды, сочетаться с тщедушностью? Видел ли ты, читатель, когда-нибудь тщедушного кузнеца?

Еще раз подчеркну, что в майкопской культуре, во всех культурах северного и северо-восточного Причерноморья кавкасионство и хаттство должны были сочетаться на древнейшем этапе. Но для народов, имеющих (как энеты и их родственники по Пафлагонскому выступу) именно хаттский корень, никакого быстрого сплавления с кавкасионцами, аналогичного майкопскому, не было. То есть возможно, что в совсем древнейшие времена какие-то общности шли с Кавказа в Северную Анатолию. Мы не можем этого исключить. Потому что перемещение определенных общностей происходило всё время. Но мы и не собираемся расковыривать сплавы, возникающие в случае взаимодействия определенных общностей, и извлекать какие-то чистые субэлементы, «чистое хаттство», к примеру.

Мы всего лишь утверждаем, что если (а тут вопрос не в нас, а в Ломоносове) энеты ушли из Пафлагонии в Италийскую Паданию и дальше в Балтию с тем, чтобы там сформировать как бы начальную русскость, то уходя из Пафлагонии, они уносили с собой хаттское начало с его неотъемлемым железным рудо-кузнечным первородством. А значит, наше исследование этого первородства не только правомочно, но и необходимо.

«Анабасис Кира» — это знаменитое древнегреческое произведение, принадлежащее перу выдающегося древнегреческого историка Ксенофонта (430 до н. э. — 356 до н. э.). Это произведение Ксенофонта состоит из нескольких книг. Глава пятая пятой книги начинается следующими словами: «Страну моссинойков, как враждебную, так и дружественную, эллины прошли в восемь переходов и прибыли к халибам. Халибы немногочисленны и подвластны моссинойкам, и живут преимущественно добыванием и обработкой железа. Оттуда эллины пришли к тибаренам».

Моссинойки — древний народ, обитавший в южном Причерноморье. Согласно данным всё того же Ксенофонта, моссинойки обитали к западу от Керасунта, расположенного в земле колхов.

Колхи — это собирательное название древних грузинских племен, обитавших в юго-восточном и восточном Причерноморье и говоривших на колхском языке, родственном мегрело-лазскому. К ним нам придется вернуться, потому что аргонавты, как известно, забрали золотое руно не где-нибудь, а в Колхиде. А также потому что конфликт между древними атыхскими (а значит, и абхазскими, и черкесскими) общностями и этими самыми колхами (они же — мегрелы) тянется тысячелетиями. Он оказывал серьезное влияние на внутриэлитные советские распри.

После распада СССР именно древний конфликт мегрелов и абхазов побудил к безумным действиям первого президента постсоветской Грузии З. Гамсахурдия, чей отец Константине очень интересовался древними корнями этого конфликта... Но и в советскую эпоху данный конфликт имел существенное значение, поскольку Лаврентий Павлович Берия в существенной степени опирался на мегрельский клан, а одной из жертв этого клана был выдающийся абхазский революционер Нестор Лакоба.

Так что проблему колхов еще придется обсуждать. Но колхи находились к востоку от интересующих нас халибов и моссинойков. Точкой, по которой в каком-то смысле (то есть с устраивающей нас точностью) можно определить местонахождение моссинойков, является город Керасунт (по-турецки, Гиресун). Этот город находится в 175 километрах к западу от Трабзона, он же — Трапезунд. На картах обсуждаемой нами эпохи Трапезунд помещается в зоне обитания еще одного племени — макронов. А чуть западнее Трапезунда начинается земля тибаренов. Поскольку у Ксенофонта сказано, что от халибов эллины, идя на Запад, пришли к тибаренам, то мы не сильно ошибемся, если поместим халибов в районе этого самого Трапезунда.

Вот что пишет в своем «Описании Эллады» по поводу этого Трапезунда Павсаний, древнегреческий писатель и географ, к чьим данным мы уже не раз обращались: «1. Мегалополь — самый молодой не только из всех аркадских городов, но и из эллинских, исключая тех, обитателям которых, при римской власти, пришлось переменить свое место жительства. Аркадяне собрались в Мегалополь в целях большей безопасности и силы, так как они знали, что и аргивяне еще в более древние времена чуть не каждый день подвергались опасности войны и опустошения со стороны лакедемонян; но когда они увеличили население Аргоса, разрушив Тиринф, Гисии, Орнеи, Микены, Мидею и все другие незначительные города, которые были в Арголиде, то у аргивян появилась возможность уже не бояться лакедемонян, а вместе с тем вырос и авторитет у окрестного подчиненного им населения. С этой целью и аркадяне задумали свой синойкизм (объединение в один город). 2. По всей справедливости основателем этого города можно назвать фиванца Эпаминонда: это он собрал аркадян для того, чтобы построить один общий город, и послал им тысячу отборных фиванских воинов под начальством Паммена, чтобы защитить аркадян, если лакедемоняне попытаются помешать постройке».

Далее Павсаний подробно перечисляет и имена основателей этого места собирания аркадян, стремящихся отстоять себя таким образом от нападения лакедемонян, то есть спартанцев, и те относительно малые города, которые решили собраться для этого спасения в один большой город.

Опускаю эти перечисления и продолжаю цитирование.

«В то время как остальные аркадские племена, таким образом, не нарушили общего решения, и со всей поспешностью стали собираться в Мегалополь, единственно только из аркадян ликеаты, триколоны, ликосурцы и трапезунтцы хотели изменить свое решение: они не соглашались еще покинуть свои старинные города. Но одни из них насильно были переселены в Мегалополь (поэтому я считаю ненужным обсуждать ликеатов, триколонов и ликосурцев — С.К.). 4. Трапезунтцы же вообще совершенно исчезли из Пелопоннеса, — те из них, которые уцелели и которых аркадяне под влиянием гнева не истребили тотчас же (не правда ли, дана очень емкая характеристика остроты конфликта между всеми прочими аркадянами и этими самыми трапезунтцами, то есть жителями аркадийского Трапезунта — С.К.). Спасшиеся уплыли на кораблях в Понт, и жители Трапезунта на берегу Эвксинского (Понта) приняли их к себе для совместного жительства: ведь они были из их метрополии и носили с ними одно имя».

Считаю необходимым подчеркнуть, что Павсаний здесь говорит об относительно поздних процессах, протекавших в Древней Греции в эпоху Пелопоннесской войны (431–404 до н. э.), она же — война между Делосским союзом городов, возглавляемым Афинами, и Пелопоннесским союзом городов, возглавляемым Спартой.

От тех самых глубоких уровней древности, к которым мы приблизились на предыдущем этапе исследования, этот период отделен не столетиями, а тысячелетиями. И всё же речь идет о достаточно важном нюансе.

Трапезунтцы, создавшие город на берегу Черного моря, — это не просто аркадийцы, а такие аркадийцы, которые находятся в конфликте со всеми другими аркадийцами. И одновременно рассматривают себя как ближайших родичей аркадийского Трапезунта.

Тем самым мы убеждаемся, что и Аркадия не едина. Что как только ее хотят сплотить для борьбы с неким спартанским врагом, часть аркадийцев соглашается на такое сплочение, только уступая насилию другой части, а трапезунтская часть аркадийцев вообще не соглашается уступать насилию и бежит из своего греческого Трапезунта в Трапезунт, находящийся на черноморском побережье Анатолии.

Установив это в виде важной заметки на полях, мы возвращаемся к халибам. О том, что они живут преимущественно добыванием и обработкой железа, говорит сам Ксенофонт. Но об этом же говорит и Аполлоний Родосский.

(Продолжение следует.)