Интересующий нас техом подробно исследовал Иоганн Фридрих Герман Гункель (1862–1932). Гункель — немец. Он родился близ Ганновера в семье протестантского пастора. Никакого отношения к каббалистам он не имеет.

Да, по вероисповеданию он протестант. Но уж никак не каббалист. Это первое.

И второе — какое значение имеет в данном случае, протестант он по вероисповеданию или принадлежит к другой ветви христианской конфессии? Он — ученый — выдающийся библеист, создатель школы библеистики.

Будучи сам выдающимся ученым, Гункель является учеником еще более выдающегося ученого Адольфа фон Гарнака (1851–1930).

Гарнак — немецкий лютеранский теолог, церковный историк, автор фундаментальных трудов по истории раннехристианской литературы и истории христианских догматов.

Гарнак родился на территории Российской империи в городе Дерпте (нынешний эстонский город Тарту). Он учился в Дерптском, а потом в Лейпцигском университете. В Лейпцигском университете он защитил диссертацию по гностицизму как раннехристианскому еретическому учению. Он преподавал в Лейпцигском университете, потом Гисенском университете, потом в Марбургском университете.

Поскольку научные исследования Гарнака раздражали наиболее антинаучно настроенные круги протестантской общественности, назначение Гарнака профессором Берлинского университета состоялось только благодаря личному вмешательству канцлера Отто фон Бисмарка, рекомендовавшего императору Вильгельму II избрание Гарнака профессором Берлинского университета. Считается, что Гарнак был придворным богословом. То есть богословом, максимально близким и к Бисмарку, и к Вильгельму II, богословом, оказывавшим прямое политическое влияние на деятельность Вильгельма II.

К России Гарнак относился достаточно отрицательно. Называл ее «цивилизацией орды, которая созывается и управляется деспотами», «монгольской цивилизацией московитов», «неорганизованной азиатской массой» и так далее. Но мы же не будем относиться к религиоведческим построениям Гарнака, исходя из его и впрямь имевшей место политической русофобии? Этак можно далеко зайти, не правда ли? А то, что Гарнак — один из самых крупных религиоведов, занимавшихся историей христианства и библеистикой, очевидно.

Гарнак рассматривал христианство как борьбу двух тенденций — эллинистического спекулятивного гностицизма и антиэллинистических тенденций, имеющих иудео-христианский характер.

Кстати, всю свою жизнь Гарнак изучал творчество Гёте. Он посвятил этому творчеству несколько крупных исследовательских работ.

Гарнак был одним из наиболее крупных представителей определенной школы исследователей Библии. В эту школу входили блестящие специалисты, такие как немецкий филолог, философ, теолог и проповедник Фридрих Даниэль Эрнст Шлейермахер (1768–1834), немецкий богослов и ученый Фердинанд Кристиан Баур (1792–1860), Карл Шмидт (1868–1938).

Перечисление имен можно было бы продолжить. И можно было бы рассказать много интересного по поводу каждого, кто входил в эту школу.

Кристиан Баур, например, выдвинул идею противоборства внутри христианства двух течений — петринизма (лидером которого являлся тот самый Симон Петр, он же — апостол Петр, про которого Иисус сказал: «Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь мою») и паулинизма (лидером которого являлся Павел Тарсийский, он же — апостол Павел, он же — Савл из Тарса, преследовавший христиан и превратившийся из Савла в Павла).

Карл Шмидт не только блестящий знаток Библии, но и уникальный специалист по коптам, проводивший полевые работы в Египте в коптских некрополях, собиравший древнеегипетские папирусы, древнекоптские и манихейские рукописи.

Компетентность перечисленных мною ученых, входивших в одну школу, несом­ненна. Отмахнуться от того, что утверждает Гункель, входивший в эту школу, пользовавшийся огромным уважением за свою компетентность, развивавший традиции школы, имеющий огромные заслуги перед христологией и библеистикой, может только невежда и мракобес. А для того, чтобы уважать результаты, добытые исследователями, входившими в эту школу, совершенно не обязательно соглашаться даже со всеми их научными утверждениями, а уж тем более с их политическими взглядами.

Я не имею возможности подробно обсуждать тянущиеся в глубину нити определенных исследовательских традиций. Я просто обращаю внимание читателя на то, каких масштабов может достигнуть варваризация, порожденная российским регрессом и прячущаяся иногда за маской религиоведческой и даже религиозной компетенции.

Но вернемся к Гункелю.

Он учился у Гарнака в Гисенском университете.

Потом учился в Геттингене у выдающихся специалистов по сирийскому и арабскому языкам, потом защитил диссертацию, преподавал в ряде немецких высших учебных заведений.

Он был признан уже в 20-е годы XX века одним из самых выдающихся религиоведов, создателем своей школы истории религии.

Он — член английского общества исследователей Ветхого Завета и американского общества библейской литературы.

Интересно, найдется ли православный исследователь из числа тех, которые знакомы с библеистикой и историей религии, способный заявить, что Гункель плохо разбирается в библейских текстах или дает им извращенную трактовку?

В 1895 году Гункель (обратите внимание — не Кургинян, а Гункель) заявил, что слово «бездна», оно же — по-еврейски, «техом», содержит в себе остаточные элементы вавилонской мифологии. При этом Гункель вовсе не относился к сторонникам так называемого панвавилонизма, бытовавшего в начале XX века. Напротив, Гункель активно полемизировал с наиболее выдающимися панвавилонистами, такими как фактический основатель немецкой ассирологии Фридрих Делич (1850–1922).

Делич — немецкий протестант, ассиролог (специалист по Древней Ассирии). Он — сын немецкого исследователя Франца Делича (1813–1890), занимавшегося семитской филологией и библеистикой. То есть Делич-сын получал глубокое образование в сфере библеистики, христологии и древних культур еще в доме своего отца.

Делич-сын — один из основателей немецкой ассирологии. Он автор ряда исследований по клинописи, создатель еврейско-арамейского словаря. Одним словом, это тоже исследователь высочайшего уровня. Я имею в виду в данном случае уровень конкретной компетенции, которая включает в себя хотя бы знание древних языков, а также знание соответствующих текстов, широту кругозора, позволяющую эти тексты осмысливать, и так далее.

С 90-х годов XIX века Делич занимается исследованием содержательных связей Ветхого Завета и вавилонской литературы. В 1881 году он публикует книгу «Где находился рай?» и утверждает, что имело место взаимопроникновение ветхозаветной и древневавилонской литературы.

В 1902 году он выступает перед Немецким обществом исследователей Востока в Берлине с докладом на тему «Библия и Вавилон».

В 1904 году эта книга выходит на русском языке в Санкт-Петербурге.

В докладе и книге Делич настаивает на зависимости Ветхого Завета от древних вавилонских текстов. И утверждает, что всё ценное с религиозной, нравственной и культурной точки зрения Ветхий Завет наследует у Древнего Вавилона.

Делич подчеркивает интенсивную связь между Вавилоном и Библией. Настаивает на том, что без знания источников Междуречья понять Библию невозможно. Он настаивает также на поразительном сходстве ветхозаветных и вавилонских систем, не имеющих прямого отношения к религии. Таких, как система денежных единиц, мера веса, внешняя форма закона. Делич утверждает, что всем этим Вавилон и культура Ханаана, захваченного коленами Израилевыми, напитали Ветхий Завет.

Делич показывал, насколько зависимы ветхозаветные рассказы о Творении, Всемирном потопе и т. п. от вавилонских образцов.

Началась полемика с Деличем. Отвечая на эту полемику, Делич заявлял, что он не оспаривает исторической и поэтической ценности Ветхого Завета, но считает этот Ветхий Завет искажением великих вавилонских откровений.

Все более радикализируясь под воздействием далеко не всегда объективной критики его построений, Делич в итоге заявил о ложности Ветхого Завета, навязанного миру евреями, отвергшими мудрые построения вавилонян. Делича поддержали его ученики. Их было много. Они тоже составили отдельную школу, которую можно назвать панвавилонской.

Так вот, обсуждаемый нами Гункель вовсе не входил в эту школу. Он выступал против панвавилонизма Делича. Но при этом, находясь на гораздо более умеренных по сравнению с Деличем позициях по вопросу о роли древневавилонской традиции в мировоззрении Ветхого Завета, Гункель не мог, будучи объективным, вообще отрицать эту роль. Потому что вообще отрицать ее не может ни один мало-мальски объективный исследователь.

Гункель всего лишь занимался исследованием источников, оказавших влияние на Ветхий Завет. Говорю «всего лишь» для того, чтобы подчеркнуть, что Гункель ну уж никак не занимался подкопом под Ветхий Завет. Он просто рассматривал его как великолепный, наиважнейший текст, обязанный находиться в каком-то соотношении с другими текстами и общекультурным контекстом. Ведь даже если встать на позицию бесконечно религиозных людей, утверждающих, что божественное авторство не предполагает никакой связи ни с какими традициями, нельзя вывести за скобки то, что это божественное авторство опосредовано тем или иным человеческим началом, которое не может не быть зависимым от единовременных с ним и предшествующих ему культурных традиций. В противном случае просто не было бы текста.

Исходя из всего этого, Гункель в своей работе «Творение и Хаос в глубокой древности и конец света» («Schöpfung und Chaos in Urzeit und Endzeit») настаивает на том, что Ветхий Завет вообще и Книга Бытия в частности не могли не испытать определенного влияния древневавилонской традиции, в которую были погружены. Гункель не говорит о том, что Ветхий Завет был полностью предопределен этой традицией. Чуть позже мы обсудим отношение древневавилонской традиции к Хаосу, который рассматривается Гункелем в качестве антагониста Творения.

Почему мы обсудим это «чуть позже»? Потому что перед тем, как начать это обсуждать, нужно дать хотя бы краткий обзор всех традиций, в рамках которых так или иначе обсуждается Хаос. Нельзя, конечно же, сказать, что вопрос о Творении ясен, а вопрос о Хаосе — смутен.

Во-первых, вопрос о Творении тоже неясен.

Во-вторых, вопрос о Творении тесно связан с вопросом о Хаосе. И не зря Гункель обсуждает одновременно то и другое. И все-таки поскольку нас особо интересует Хаос в качестве нойманновского «места, где обитает Страшная Мать» (она же — Лилит), то нужно сообщить хотя бы самые сжатые сведения по поводу этого самого Хаоса.

Чаще всего он рассматривается как докосмическое состояние, то есть как состояние, внутри которого Космос, так сказать, зародился. Поскольку современные космологические теории утверждают, что Космос, то бишь Вселенная, и впрямь зародился, то есть когда-то его не было, то даже с научной точки зрения правомочен вопрос о том, что было, когда Космоса не было. Тем более этот вопрос правомочен с мифологической точки зрения, с точки зрения древней религиозной философии и т. п.

Так вот, Хаос чаще всего рассматривается древними как зияющая бездна, именуемая «прабездной», то есть бездной, предшествующей творению. В этой традиции слово «Хаос» считают тесно связанным с такими словами как «зиять», «зевать», «разевать рот», «быть пустым и голодным». То есть в этом смысле Хаос — это некая пасть, готовая пожрать то, что возникло из некоего пожирающего начала, но готово, в силу природы этого начала, быть пожрано возмутителем этого всепожирающего спокойствия.

Начало, именуемое Хаос, воспринимается сторонниками такого подхода как неупорядоченное первовещество и, конечно же, как абсолютный антагонист тому, что это неупорядоченное первовещество, будучи глоткой, всегда старается поглотить.

Гесиод, которого мы уже обсуждали, говорит в своей «Теогонии»: «Прежде всего возник Хаос». Да, в «Теогонии» Гесиода говорится именно «возник». Из чего и как возник, в ней не говорится. Говорится только, что Хаос возник «прежде всего», то есть первым.

Вслед за Хаосом, по Гесиоду, были порождены Черный мрак и Ночь. То есть вполне негативные силы.

Аристотель, поддерживая Гесиода, утверждает в своей «Физике», что Гесиод справедливо настаивает на первичности Хаоса, ибо вначале должно возникнуть место или пространство, внутри которого могут находиться вещи. И такое пространство есть Хаос. Он не может не возникнуть первым, потому что иначе вещам, возникающим после него, просто негде будет размещаться.

В античной поэзии, которая всегда близка к философии, Хаосом иногда называют просто Тьму, а иногда Хаос фигурирует в этой поэзии буквально в виде разинутой глотки — волка, крокодила или другого хищника.

Хаос выступает в качестве начала, придающего те или иные значения другим античным началам, таким, как царство мертвых — Аид и особое царство мрака — Тартар.

Тартар — это глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида, в котором мертвые, превращаясь в тени, еще могут как-то существовать. Мы уже рассматривали Тартар, обсуждали его описание у Гесиода: медные стены с медными воротами, слои мрака, окружающие эти стены.

Так вот, Платон обсуждает в своем произведении «Аксиох» тему Тартара. Выполняя волю Клиния, сына Аксиоха, Сократ спешит к умирающему Аксиоху и, дабы утешить умирающего, рассказывает ему о жизни после смерти, уговаривает не бояться смерти. Сократ поучает Аксиоха: «Так что, мой Аксиох, не к смерти ты переходишь, но к бессмертию, и удел твой будет не утрата благ, а, наоборот, более чистое, подлинное наслаждение ими: радости твои не будут связаны со смертным телом, но свободны от всякой боли. Освобожденный из этой темницы и став единым, ты явишься туда, где всё безмятежно, безболезненно, непреходяще, где жизнь спокойна и не порождает бед, где можно пользоваться незыблемым миром и философически созерцать природу — не для толпы и театральных зрелищ, но во имя вящего процветания истины».

Далее Сократ описывает засовы и замки, не пускающие в царство мертвых, реки Ахерон и Коцит (Коцит — река плача, одна из пяти рек наряду с Стиксом, Ахероном, Летой и Флегетоном, протекающими в подземном царстве Аида), судей Миноса и Радаманта, некую «долину истины», в которой из прибывших душ исторгаются правдивые сведения об их земной жизни и определяется (на основе этих сведений) дальнейший путь в те или иные потусторонние края.

Говорится также о том, что в обители благочестивых душ «в изобилии созревают урожаи всевозможных плодов», «текут источники чистых вод» и так далее. Что там «слышны беседы философов», «в театрах ставят сочинения поэтов», что там «беспримесна беспечальность и жизнь полна наслаждений». Успокаивая Аксиоха, да и других посвященных, Сократ говорит: «Посвященные сидят здесь на почетных местах и, как в земной жизни, совершают священные обряды. Может ли статься, что ты, соплеменник богов, не будешь одним из первых, кто сподобится сей чести? Ведь предание гласит, что спутники Геракла и Диониса, раньше, чем сойти в Аид, приняли посвящение в этом месте, и Элевсинская богиня воспламенила в них отвагу для этого путешествия».

Произнеся успокоительные слова, в которых сообщается о послесмертном будущем посвященных в элевсинские мистерии, Сократ переходит к описанию ужасов подземного мира. Он говорит Аксиоху: «Тех же, чья жизнь была истерзана злодеяниями, Эринии ведут через Тартар к Эребу и Хаосу, в обитель нечестивцев, где Данаиды бесконечно черпают воду и наполняют ею сосуд, где мучится жаждой Тантал, где пожираются внутренности Тития и Сизиф безысходно катит в гору свой камень, так что конец его труда оборачивается началом новой страды».

Итак, для Платона нисхождение является путем, который, минуя относительно благие части царства Аида, идет через Тартар к Эребу и Хаосу.

Те, кто ориентировался на эту традицию, связывали Хаос с полным небытием, с беспредельной ненасытностью «не сущего, пожирающего сущее», с Кроносом, пожирающим своих детей.

В то же самое время Хаос в позднем пифагоризме начинают описывать как некое Единое, являющееся и темным, и непознаваемым одновременно.

В «Теологуменах арифметики», авторство которых приписывается чаще всего одному из представителей неопифагорейства, древнегреческому философу, математику и теоретику музыки Никомаху Герасскому (60–120 годы нашей эры), говорится: «Коль скоро в единице заключена возможность любого числа, она оказывается умопостигаемым числом в собственном смысле, не являясь ничем отдельным в действительности, однако сразу всем в замысле. Сообразно сказанному ее называют материей и восприемницей за то, что она производит двойку, материю в собственном смысле, и вмещает в себя все логосы, во всем являясь производящей и наделяющей. Равным образом ее именуют хаосом, первородной стихией Гесиода, из которой — всё прочее, как из единицы. Благодаря отсутствию в единице расчлененности и раздельности, присущей любым следующим за ней числам, она зовется смешением и слиянием, темнотой и мраком».

Итак, мы видим в этом представлении Хаоса как единицы и соединение образа Хаоса с образом абсолюта, производящего всё на свете, и соединение этих двух образов с образом Мрака и Тьмы (предвечной, разумеется, поскольку речь идет о Тьме Хаоса, из которой всё родилось, как из единицы).

Ну и кто может спорить с наличием самой категории Предвечной Тьмы, прочитав подобный отрывок? Кто выдумал Предвечную Тьму? Каббалисты? Кургинян?

Вот перед нами настоящий древний текст, принадлежащий одному из неопифагорейцев и имеющий древнейшую традицию. Это каббалистический текст или новодел? Опамятуйтесь и прочтите хотя бы «Теологумены арифметики». А лучше бы — вдобавок к ним — еще и Гесиода, Платона и пару десятков других античных авторов.

Итак, в античности одни считали Хаос зиянием, бесконечным пространством, тьмой и всепоглощающей бездной, а другие — неупорядоченным первовеществом, из которого случайно или под воздействием неких сил сложился Космос.

Сторонники трактовки хаоса как зияния (это можно назвать традицией, идущей от Гесиода) выводят слово «Хаос» из слова «зиять».

А сторонники традиции первовещества, такие как родоначальник философии стоиков, ученик киников Зенон Стоик (336–264 годы до нашей эры), выводили слово «Хаос» из слова «лить», связывая Хаос с водой. Для них Хаос является некими предвечными водами, теми, которые, как считал великий русский поэт и философ Федор Иванович Тютчев (1803–1873), должны в момент, «когда пробьет последний час природы» и «состав частей разрушится земных», покрыть всё сущее.

В четырехтомной Новой философской энциклопедии, изданной издательством «Мысль» в 2001 году, опубликована статья Татьяны Юрьевны Бородай, кандидата филологических наук, специалиста по античной и средневековой философии, переводчика, преподавателя древнегреческого и латинского языков.

Татьяна Юрьевна — сестра печально известного как бы политолога, господина А. Ю. Бородая, который сначала, будучи председателем Совета министров самопровозглашенной Донецкой Народной Республики восхитился подвигами предателя Стрелкова, а потом своевременно пересмотрел свою позицию, стремительно перейдя от восхищения к негативизму. Но данное обстоятельство никоим образом не бросает тень на компетенцию Татьяны Юрьевны, прекрасного специалиста, придерживающегося вполне канонической православной позиции.

Так что же написано в авторитетном издании, компетентным и стопроцентно православным автором?

Вот что: «В христианской литературе понимание хаоса опосредовано библейской экзегезой (экзегетика — раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты, вообще учение об истолковании смутных древних текстов — С.К.). В Книге Бытия 1,2 говорится о «тьме над бездной», бывшей до сотворения мира. Эта «бездна» (ton wa böhü) по своему значению (темная, бездонная, страшная пустота) исключительно близка к греческому понятию хаоса и отождествляется с ним (по крайней мере со времен Августина, «Комментарий на Бытие» 34,224; «Исповедь» 12,21). Однако учение о творении из ничего лишает ее всякой космогонической значимости как в качестве места мира, так и в качестве его первоматери. Эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада. Кроме того, хаос приобретает у христианских экзегетов и эсхатологическое значение, поскольку в «Апокалипсисе» (17,8) говорится, что в конце времен «зверь выйдет из бездны».

Обратим внимание на то, что Татьяна Юрьевна, справедливо указывая на то, что учение о творении из ничего лишает бездну, бывшую до сотворения мира, космологической значимости, вместе с тем, признает, что «эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада». Более того, из этой бездны, лишенной космологической значимости, учением о творении из ничего выйдет аж апокалипсический зверь. Ничего себе бездна, лишенная некоей значимости, но продолжающая существовать после сотворения мира в виде ада и содержащая в себе апокалипсического зверя, являющегося в последние времена.

Но в связи с упоминанием учения о творении из ничего, которое радикально меняет роль бездны, как справедливо говорит Татьяна Юрьевна, необходимо задаться вопросом — что это за учение? Я, кстати, совершенно не собираюсь оспаривать значимость этого учения. Я всего лишь уточняю его содержание. А поскольку речь идет о содержании религиозного учения, то решающее значение имеет то, на какие канонические религиозные источники это учение опирается.

Все, кто изучал этот вопрос, прекрасно знают, что ни на какие источники, входящие в Канон, это учение не опирается. Еще раз подчеркну, что я не хочу тем самым приуменьшить значение этого учения. Я только хочу сказать, что отстаивающие незыблемость и фундаментальность этого учения специалисты, такие как Татьяна Юрьевна Бородай, прекрасно знают, что в Священном Писании Ветхого Завета учение о происхождении мира из ничего, объявленное богооткровенным, именуется также «прикровенным». Точнее, говорится, что это откровенное учение о происхождении мира выражено прикровенно. Что значит «прикровенно»? Это значит, что нет канонических для православного человека, для христианина вообще ветхозаветных текстов, в которых говорится, что Бог сотворил мир из ничего. Не сказано это нигде в ветхозаветном Каноне, понимаете? Хотите это опровергнуть — скажите, где это сказано в ветхозаветном Каноне. Ка-но-не! Ну и что вы по этому поводу скажете?

(Продолжение следует.)