Сергей Кургинян

ЦЕРКОВЬ НИЗА

Аналитика российской культурной и политической ситуации

В конце 80-х годов ХХ века началась профессионализация театров-студий – советского театрального андеграунда. Эта профессионализация была частью перестроечного процесса. Она была неоднородной.

Профессионализировался и московский рафинированный элитный андеграунд, и провинциальные театры-студии.

Московский андеграунд смотрел на расположенный рядом с ним "большой театральный мир" весьма скептически и даже несколько свысока.

Позиция же глубинки была, естественно, совсем иной. Для нее мир именитых актеров и уж тем более театральных критиков был непререкаемым авторитетом, так сказать, старшим братом. То есть источником оценок и рекомендаций, являющихся (перефразирую классика) "и догмой, и руководством к действию".

"Старший брат" долго чурался "младшего". Но в итоге решил даровать ему новую догму как руководство к действию.

Это было сделано в 1988 году в Каунасе на общесоюзном фестивале театров-студий. Новую догму провинциальным адептам даровал театральный критик Александр Минкин.

Адепты собрались в каунасском кафе для некоего мозгового штурма. Мне как знаменосцу процесса профессионализации этих самых театров-студий полагалось открывать мозговой штурм, что я и сделал.

Минкин в ответ на мои рефлексии по поводу смыслов, идей, культурной ситуации в целом и многого другого сказал: "Мы собрались в этом замечательном прибалтийском городе не для того, чтобы извилины напрягать. Наш девиз прост: "Карбонаты и мультфильмы!"

На столиках кафе у большинства московских гуру, преподавших этот урок провинциальным ученикам, были кружки с пивом. Москвичи (не все, но многие) стали постукивать кружками и скандировать: "Карбонаты и мультфильмы! Карбонаты и мультфильмы!" Провинциалы (опять же, не все, но многие) стали подражать московским авторитетам.

В 1989 году тот же Александр Минкин высказался о Великой Отечественной войне, что, де мол, зря в 1941-м под немцев не ушли – Гитлер был лучше Сталина, и он бы уничтожил сталинизм. Тогда эту его статью бурно обсуждали в редакционных кулуарах, но в СССР не напечатали, ее опубликовали только некоторые "забугорные" эмигрантские издания.

Много лет спустя Минкин заделался чуть ли не патриотом и моралистом. Стал с пеной у рта осуждать прославленную им ранее "карбонатность". Ответственность за "карбонатность" и порожденные ею последствия (а они и впрямь были чудовищны) Минкин возложил на власть, разумеется. Не на себя ж, любимого!

Но 22 июня 2005 года – аккурат в день начала Великой Отечественной, причем в год 60-летия Победы, – Минкин все же напечатал в "Московском комсомольце" под названием "Чья победа" и с датой "1989 год" свой опус 16-летней давности о том, что было бы лучше, если бы фашистская Германия победила Советский Союз.

Для меня со времени каунасского антикультурного путча Минкин стал лицом собирательным, что по определению допускает адресацию даже к некоему "коллективному Минкину".

Коллективный Минкин мимикрирует. Заимствует патриотические штампы. Сетует на ужасы, им самим порожденные. Но его новая, суррогатно-патриотическая (а иногда, как мы увидим, и псевдобюрократическая), риторика существует отдельно от целеполагания, которое не изменилось с достославных "каунасских" времен.

Цель по-прежнему состоит в том, чтобы отсечь активные группы своего общества (кинематографистов, театральных деятелей, интеллигенцию в целом) от того, что проще всего назвать заезженным словом "духовность", и что на самом деле является особым чувством глубокой сопричастности исторической судьбе своего Отечества.

Чувством, на которое способен только тот, кто располагает "некарбонатными" и даже в чем-то "антикарбонатными" ценностями. Ибо не карбонатом единым жив человек. Да и карбонат вкупе с развлекательными культурными суррогатами ("мультиками", по Минкину) тоже недостаточен для того, чтобы человек наш (да и человек вообще) был жив в подлинном смысле этого слова.

А значит, цель коллективного карбонатчика в том, чтобы наш человек был мертв. Понимая, что тут много зависит от культурного актива страны, коллективный карбонатчик хочет, прежде всего, превратить в мертвяка этот самый актив. И через него омертвлять все остальное.

"Карбонаты и мультфильмы! Карбонаты и мультфильмы!!!"

Когда это началось? Когда наши либералы-западники, наши диссиденты, разуверившись в своем идеальном, в возможности через предъявление этого идеального наладить связь между собою и обществом, стали карбонатчиками? То есть – будем называть вещи своими именами – отрекомендовались в виде жрецов Низа, окормляющих соответствующую паству?

Жрец Низа – это быдлоделатель и быдлократ. Чтобы управлять быдлом, надо его сделать. Антикультура нужна именно для этого. Быдлоделатель все больше расчеловечивает наших сограждан. Быдлократ управляет пластичным расчеловеченным материалом. Материал этот не должен выходить из-под контроля. А значит, должен обрабатываться все сильнее и сильнее.

Поэтому и с политической, и с метафизической точки зрения позволительно говорить о формировании "карбонатного ада". Тем более, что мы все время на вывесках читаем о того или иного рода "рае" – "джинсовом", "пивном", "колбасном", "мебельном" и так далее. Поскольку подобные прилагательные со словом "рай" корректно не сочетаемы, то не надо быть докой в теологии, чтобы понять – речь на самом деле идет об аде.

Жрец Низа – служит аду. Сие известно с наидревнейших времен. В этом – тайна карнавала, знакомая еще жрецам сатурналий.

Жрец Низа – обыдливает, то есть расчеловечивает. А поскольку быдло не может по определению удерживать никакую державу (жертвовать оно ничем не будет, а какая без жертвы армия, работать тоже по-настоящему не будет и так далее), то любая власть стремится мягко или жестко обуздать жрецов подобной антирелигии. Не делает же этого только власть временщиков, которым нужно не властвовать, а "пилить".

"Карбонаты и мультфильмы! Карбонаты и мультфильмы!"

Ежу было понятно, что это не апелляция к наращиванию мощностей пищевой промышленности, к реформе советского общепита или к укреплению киностудии "Союзмультфильм". Это был курс на построение нового антропоса, который от зверя отличается лишь необратимой разрушенностью инстинктов. Да еще тем, что мясо умеет жарить, а потешив чрево обычное карбонатиком, еще и зрелищное, второе чрево тешить готов разного рода развлекаловкой. Мультиками-пультиками, стимулирующими лучшее переваривание.

Мое смутное докаунасское ощущение неправильности отдельных частностей перестроечного процесса после этих самых карбонатных радений превратилось в системное отторжение так называемой перестройки.

Провозгласив в начале ускорение, то есть борьбу за развитие технологическое и культурное, правящая реформистская советская элита вскоре вильнула в сторону. И не в сторону нового высокого идеала, а в сторону воинствующей безыдеальности, то есть церкви этого самого Низа.

Зачем нужен деятелю культуры (кинорежиссеру, театральному режиссеру), если он не жрец Низа, конечно, – новый уровень материального благополучия в одном пакете с новой аудиторией? Аудиторией потухшей, чавкающей, не способной к соединению с высокими, а значит, сложными образами.

Чего стоит для театрального режиссера мечта о красивом зале и совершенной технике, если в зале не мальчики Достоевского, которым жить или умереть неважно, важно мысль разрешить, а этот новый свиноподобный контингент?

Неужели кому-то все еще неясно, что при сохранении доминирования церкви Низа невозможно возвращение отнятого нашими карбонатчиками человеческого содержания? А без этого возвращения не может быть ни стратегии развития России, ни инноваций, ни пресловутого модернизационного поведения?

Неужели непонятно, что если этого всего нет, то красивые театральные залы (а также выставочные залы, съемочные павильоны, студии и так далее) не только выеденного яйца не стоят, но и в итоге не будут нам принадлежать?

А уж тем более нашим детям. В них будут сидеть те, кто нас завоюет. Мягко или жестко. Скорее всего, в начале мягко (через насаждаемую религию Низа), а потом жестко. В них будут сидеть те, кто не обменял благополучие на историческую судьбу, не причастился Низа.

"Что же это? – спрашивал я себя, глядя на особей, выкрикивающих омерзительный минкинский лозунг. – Ведь стоит только протянуть руку – и вот оно, всё сразу: свободное творчество, высокодуховная аудитория, великая держава, сопричастность исторической судьбе. Как можно отказаться от всего этого – ради возможности исполнить карбонатный ритуал? Что-то еще можно понять, если ненависть застит глаза по причине порабощенности номенклатурными монстрами. Но сейчас другое на повестке дня. Взятие власти новым политико-культурным активом и созидание, осуществление исторического призвания. Так почему вместо этого нужно так изголяться? Потому ли, что нутро этих особей шепчет им об их импотентности? А значит, и о том, что нужен им, как никудышным седокам, не могучий конь ("куда ты скачешь, гордый конь"), а полудохлая кляча, которая их скинуть не сможет. Или же потому, что это вообще не седоки (даже и никудышные), а шакалы в человеческом обличье? Желающие не скакать галопом или трястись рысью, а превратить конину в вожделенные пищевые продукты?"

В Каунасе я понял, что мне предлагают сделку – благополучие (свой театр, новое положение в обществе, новое качество жизни, вытекающее из этого положения) в обмен на отнятую историческую судьбу. Благополучие... Кто откажется? Но не в обмен на то, без чего благополучие для любого нормального человека является сытым адом (карбонатным, икорным, шашлычным et cetera). Любой нормальный человек не согласится на подобный неэквивалентный обмен. Любой! А уж деятель культуры – тем более. Как может деятель культуры, порожденной идеальным и зависящей от него, рубить сук, на котором сидит?

Я попытался по горячим следам Каунаса поделиться этими вопросами с нашими крупными и симпатичными мне культурными деятелями. Я убеждал их в том, что минкинизация страны будет иметь для них лично самые сокрушительные последствия. Меня выслушивали отстраненно и холодно.

Так же меня выслушивали и тогда, когда идеологические двойники Минкина развили тему карбонатов и мультфильмов до уровня большой политики.

"Что такое, – спрашивал я людей, облеченных властью и казавшихся мне разумными, – утверждение о том, что рынок сам расставит приоритеты? Разве это не догма религии Низа как руководство к действию? Пусть утверждающие прежде, чем это предлагать стране, осуществят подобное на огородной грядке. Позволят сорняку свободно, по-рыночному, конкурировать с огурцами и помидорами".

"Что такое, – спрашивал я этих людей, – заявление Козырева о том, что деньги должны стать национальной идеей? Ведь он говорит, что вы это совместным решением Совета Безопасности приняли. Но ведь это классическая формула построения чисто криминального государства. И это опять же религия Низа, несовместимая ни с какой настоящей, долговременной государственностью. Потому что криминальное государство (пиратское королевство, то есть) будет уничтожено извне, как раковая опухоль, и само себя изнутри уничтожит".

Станислав Лем написал когда-то книгу "Сумма технологий". Сумма технологий Низа создала в России особую ситуацию – ситуацию трех "Д": деградации, декультурации, десоциализации. И пока власть не признает, что стартовым условием осуществления всех ее замыслов являются именно эти три "Д" как наша преобладающая действительность, – мы не выйдем из тупика.

"Карбонаты и мультфильмы! Карбонаты и мультфильмы!"

Собравшиеся в Каунасе молодые деятели альтернативного театра, воодушевленные новыми перестроечными возможностями, готовы были внимать любым откровениям московских авторитетов. Их причастили религии Низа. Они причастились. И – понеслось!

"Куда несешься ты?"...

Куда-куда... В резервацию, в самоизмену, в потерю идентичности, права на историческое бытие... В ликвидацию.

"Поезд следует со всеми остановками. Следующая остановка – "Русский ад"". Ведь не зря басаевцы выкрикивали: "Русские, добро пожаловать в ад!"

Давнюю историю про Минкина с его карбонатами и мультфильмами я вспомнил дважды.

Сначала на XVIII Международном кинофоруме "Золотой Витязь", состоявшемся в Липецке 23 мая 2009 года.

На липецком форуме (или, точнее, круглом столе, проходившем в рамках форума) я увидел то, чего ждал в течение двадцати лет. Упершуюся, опамятовшуюся глубинку, чувствующую, что ее волокут в этот самый окончательный – безгосударственный и бездуховный – ад, и воющую: "Не хочу-у-у!" И – творческую элиту, яростно отказывающуюся прислуживать в церкви Низа. Элиту московскую (а также международную), вполне статусную и благополучную. Но при этом вплетающую свое "не хочу-у-у" в то "не хочу-у-у", которое рвалось из провинциальной души.

Вопль "не хочу-у-у!" уже не был растерянно-невнятным, как лет десять назад. Родились оценки, формулировки. А также нежелание заниматься только корпоративными проблемами, жить только корпоративными интересами.

Таково было впечатление от форума. Опомнившаяся часть общества готова к бою. И под карбонатным флагом плыть в русский ад категорически не желает.

Второй раз я вспомнил про карбонатный флаг этот и минкинизацию всей страны, прочитав статью Михаила Швыдкого "Гений и место" ("Российская газета" от 10 июня 2009 года). По сути статья была посвящена форуму кинематографистов. И принятому на форуме манифесту.

М.Швыдкой тщательно комуфлировал эту суть перечислением большого числа проблем и большого числа имен. Но нужно быть безмозглым болваном, чтобы не понять – статья Швыдкого ВСЕЦЕЛО посвящена Никите Михалкову и его новым культурно-политическим начинаниям.

Добро бы М.Швыдкой (все-таки опытный критик и культуролог) просто давал негативную (или даже уничижительную) оценку этим, глубоко чуждым ему, начинаниям. Но в том-то и дело, что в своей компактной статье он ухитрился сделать заявку на альтернативную культурную политику и даже философию.

Заявку странную. Такую странную, что дальше некуда.

Заявку, по сути реанимирующую (конечно же, в совершенно новом обличии) ту религию Низа, которая мне памятна по репризе Минкина и организованному им каунасскому шоу.

Только тогда Минкин стремился приобщить общество к церкви Низа и после такого воцерковления общества разгромить с его помощью государство.

А теперь Михаил Швыдкой, рядясь в одежды государственника (а отчасти и зрелого, конструктивного бюрократа), призывает знаете к чему? К огосударствлению этой самой церкви Низа.

Повторяю, в статье Швыдкого обсуждается вроде бы очень многое. И даже слишком многое. Что угодно, кроме огосударствления какой-то там церкви Низа. Тут вам и конфликты вокруг министерства культуры, и деятельность разных министров культуры, и конфликты министерства культуры с другими ведомствами, и ситуации в подведомственных министерству культуры учреждениях (Росгосцирк, музей в Абрамцеве и пр.), и ситуации со строительством и реконструкцией учреждений культуры и так далее.

Швыдкой сожалеет по поводу того, что нынешний министр культуры Александр Авдеев вынужден решать накопившиеся в предшествующие годы проблемы. Он вскользь обсуждает деятельность Александра Соколова на посту министра культуры и... И постепенно переходит к обсуждению давнишней проблемы взаимоотношений между лидерами, создающими произведения культуры, и чиновниками, управляющими культурой.

Лидеры обвиняются в том, что они проводят разрушительную для государственной культурной политики линию. В числе таких лидеров ("лоббистов культуры") названы Юрий Темирканов, Валерий Гергиев, Олег Табаков, Александр Калягин, Михаил Плетнев, Никита Михалков, Зураб Церетели и другие.

Разместив Михалкова в этом ряду, М.Швыдкой затем концентрируется именно на Никите Сергеевиче, иронически цитируя строчку из вдохновленного им "Манифеста кинематографистов", указуя на скорый переход в "Манифесте" от стратегических проблем к проблемам финансирования кинематографа, упрекая авторов "Манифеста" в том, что они пропустили все главные (и не ими сделанные) кинематографические открытия последних лет, и... И призывая авторов (как в каком-нибудь 1975 году) учиться правильному подходу у Д.Медведева, давшего надлежащее интервью газете "Коммерсантъ" 5 июня 2009 года.

Речь идет не о затыкании ртов! М.Швыдкой, помахав перед неразумными кинематографистами газетой "Коммерсантъ" от 05.06.09, сразу же оговаривает: "Художники на то и художники, они вправе доводить любую свою обеспокоенность до общества".

Но, констатируя это право, М.Швыдкой тут же указывает на то, что попытка кинематографистов довести свою обеспокоенность до общества не должна восприниматься властью всерьез, ибо такая попытка представляет собой "еще одно свидетельство того, как опасно государству передоверять свои функции внутрипрофессиональным группам даже самых уважаемых людей".

Тезис странный и во многом парадоксальный. А поскольку он сопровожден апелляцией к мнению высшей власти, изложенному аж в газете "Коммерсантъ" (по-видимому, все больше претендующей на то, чтобы к 2010 году стать чем-то наподобие газеты "Правда" года этак 1970-го), то странность обычная превращается в странность исключительно политическую.

У нас привыкли заниматься произвольными трактовками высказываний глав государства. Но надо же, осуществляя подобные отсылки, как-то с чем-то соотноситься!

Прочитайте все крупные тексты президента Медведева (для меня как политолога это профессионально обязательно). И попытайтесь выделить в них безусловную лейттему. Если вы не проявите при этом крайней тенденциозности, то тема выявится немедленно. И тут что профессионал-политолог, что просто заинтересованный читатель - все понимают, что медведевская лейттема – поддержка гражданского общества против чрезмерной, неэффективной бюрократизации.

Но разве мнение творческого союза – это не выражение позиции части гражданского общества, наиболее компетентной в проблематике, касательно которой выражено данное мнение? И что? Надо воспользоваться именем Медведева для того, чтобы приструнить гражданское общество, сказать, что "опасно государству передоверять свои функции" этому обществу? Правомочна любая позиция. Но эта позиция является диаметрально противоположной медведевской, хотя отстаивается со ссылкой на авторитет Медведева.

Однако главное не это, а то, почему осуществляется такой "странный" ход. Ведь в предыдущую, обобщенно "минкинскую", эпоху осуществлялся ход прямо противоположный!

Творцов призывали на войну с бюрократией, бюрократию унижали, называли косно-некомпетентной. И все это делалось со ссылками на приоритет гражданского общества по отношению к государственной бюрократии.

Так что же, теперь речь идет о противоположном? Господин Швыдкой становится главой консервативного лагеря, он прозревает, призывает всех на борьбу с гражданским обществом во имя торжества единственно профессиональной и созидательной бюрократии?

Можно было бы порадоваться по этому поводу и сказать: "Как все-таки время меняет людей! Как они учатся на своих ошибках! Как переходят от либерализма к консерватизму!" Можно было бы даже провести – для кого-то в чем-то и позитивную – параллель между Михаилом Швыдким и обер-прокурором Синода Константином Победоносцевым.

Но ведь мы все понимаем, что Михаил Швыдкой предъявляет нам не то, что Фридрих Ницше именовал переоценкой ценностей. Что ценности у Михаила Швыдкого прежние. А вот пафос – диаметрально противоположен тому, который имел место в предыдущую (условно "минкинскую") эпоху.

Так что же это за новое соотношение ценностей и пафоса? Возможен ли в принципе феномен либерального Победоносцева? При том, что обер-прокурор Синода был человеком глубоко и последовательно консервативным?

Не хочу обременять читателя философскими подробностями. И просто информирую его о том, что феномен либерального Победоносцева столь же возможен, как и феномен соленого сахара. И что сей феномен называется "оксюморон" (лишенное любых элементов синтеза соединение противоположностей). Оксюмороны бывают разные. Гегель выделил внутри семейства оксюморонов некий важнейший тип – превращенные формы.

Форма в принципе должна выражать содержание. В определенных случаях она может от него обособляться. И в крайних случаях она начинает это содержание уничтожать. Превращенной она становится только в этих крайних случаях. К сожалению, дело тут не в философских умствованиях, а в политической практике, причем более чем прискорбной. Практика же эта состоит в следующем.

У некоего субъекта есть цель. Ему, например, надо "завалить" государство. Что тогда он должен делать? Противопоставлять государство гражданскому обществу. То есть возбуждать протест в этом самом гражданском обществе. Но мало возбудить протест. Надо еще проконтролировать идеологическое качество этого самого протеста. В конце 80-х годов прошлого века антигосударственные умонастроения были органичны для гражданского общества. И эти умонастроения находились под контролем того, что я назвал церковью Низа. Соответственно, жрец Низа любил тогдашнее гражданское общество – как состоящее из творцов, так и любое иное.

Через двадцать лет оказалось, что гражданское общество, во-первых, отнюдь не рвется разрушать свое государство (хотя и справедливо выражает недовольство по поводу определенных его черт), и, во-вторых, начинает, находясь у тех врат, к которым привели его жрецы Низа, наинаглейшим образом упираться. И выть это самое "не хочу-у-у!". И что прикажете делать жрецам Низа?

Понятно, что! Приступать к огосударствлению церкви Низа. И учреждать инквизицию этой церкви. Господин Швыдкой выступает как главный инквизитор оной. И грозит всеми возможными карами упирающемуся гражданскому обществу.

Чего стоит, например, такая фраза нового кандидата на роль главного инквизитора огосударствляемой церкви Низа: "Групповой эгоизм, как и эгоизм индивидуальный, прекрасен в творчестве и непродуктивен в управлении".

Никакой Победоносцев не смог бы породить подобный бюрократический концентрат. И Суслов бы не смог. А Демичев, так тем более. Швыдкой же – может. При этом речь уже идет, как мы видим, не о противопоставлении собирательного Хуциева – собирательному же Михалкову. Нет, речь идет о противопоставлении им обоим (эгоистическим неразумным творцам) некоего стерильного и альтруистического клерка.

Но откуда возьмется у клерка вообще и клерка нынешнего в особенности этот, ставший вдруг Швыдкому желанным, альтруизм? Или иначе – почему клерк, в отличие от Михалкова и Хуциева, будет лишен группового и индивидуального эгоизма? По мне, так этот клерк в качестве продукта нашей действительности будет воплощением наихудшего эгоизма. А Швыдкому что кажется? Что отсутствие творческой потенции стало патентом на альтруизм? На абсолютную приверженность общему делу?

Клерк он и есть клерк. У нас он, вдобавок, еще не веберовский (пронизанный рациональной протестантской или иной этикой), а прямо противоположный. Наш клерк, как показал опыт последних десятилетий, будет холодной рукой уничтожать все творчески значимое ради личных амбиций, желания угодить начальству, чиновной осторожливости.

Так было и в прошлом (и советском, и досоветском). Но сейчас сие приобрело беспрецедентный и в силу ряда причин особо ликвидационный характер.

Что же касается прошлого, то его опыт говорит об одном. О том, что не выходи тогда наши творцы культуры на самое высшее политическое руководство (которое при всех его недостатках все же никак не ликвидацией занималось и потому культуру ценило, а церкви Низа остерегалось) – у нас клерк культуру давным-давно уничтожил бы. А заодно и державу.

И не по идеологическим причинам, а по причинам несопоставимости чиновного ничтожества и стоящих перед культурой задач.

Но если в прошлом клерк еще ходил под Богом, а также царем (или неликвидационным генсеком), и потому действовал с оглядкой на оные сущности (а ну как начальство выговор закатит за плохое качество культурной продукции), то новая эпоха показала, что такое клерк, освобожденный от всех ограничений.

Это существо способно выполнять две функции: "пилить" и "лизать". В основном же – пилить. Причем под корень. Отдать в эти руки культуру в регрессирующей стране (а по сути, речь идет об этом) – значит добить все, что не удалось добить ранее.

Я не говорю об отдельных людях. Я их не знаю. Судить о них не берусь. В детали их деятельности никогда не вникал. В кланы, с ними сопряженные, не вхожу. Антибюрократический пафос мне по определению чужд. К бюрократической деятельности потому отношусь с умеренной благожелательностью и сдержанным уважением. Априорно полагая, что большинство лиц, ею занимающихся, делает свою управленческую работу. Необходимую для того, чтобы все не потонуло в окончательном хаосе.

Но одно дело – эта работа, а другое – большая политика. Одно дело – незаменимый управленческий труд, а другое дело – общественный процесс. Обсуждаю я – процесс на современном этапе. И роль в нем крупной творческой личности.

Творческой – значит, любящей.

Люди – существа грешные. Обуреваемые разного рода эгоизмами. Но преодолевает эту греховность не стерильность бюрократии, а творчество как любовь. Любовь и только любовь лежит в основе творчества. При любой его, творчества этого, сопричастности греховному и мирскому.

Это касается не только культуры.

Королев как создатель ракет – был наделен групповым эгоизмом и эгоизмом индивидуальным? Безусловно!

Но он был конструктором милостью Божией. То есть человеком, который понимал, что такое создание ракет, и любил ракеты. Поэтому Королев и Янгель могли и враждовать, и договариваться по поводу судьбы ракетостроения.

Я могу себе представить даже, что Королев, увидев, что Янгель создал ракету на порядок лучше, чем он, ненавидя Янгеля, влюбился бы в его ракету. Повторяю – я не говорю, что это обязательно было бы так. Но это хотя бы возможно.

И я точно знаю, что ни Королев, ни Янгель ракетостроение как отрасль губить не стали бы, что бы кто бы им не приказывал. А клерк, выдвинутый по партийной линии и ставший шишкой на ровном месте, губить будет то, что ему прикажут. А также просто то, чего он не понимает и уж заведомо не любит.

Когда судьбою грызущихся конструкторов-эгоистов занимался Сталин или кто-то соразмерный, у нас были известные всем победы. А когда этим же стали заниматься чиновники, все "накрылось".

Подобная логика действует и в других сферах. Не будем никого идеализировать. Но Михалкову охота снимать кино, для него этот процесс не сведен ни к административным манипуляциям, ни к их современным суррогатам известного рода. Поэтому в итоге он, любя кино, может приподняться над индивидуальным или групповым эгоизмом. А нынешний клерк (разумеется, как собирательный образ) не любит ничего, кроме своего счета в банке и своей драгоценной карьеры. Карьеру же он готов делать даже и на смерти этой самой культуры. Поскольку нонче это намного легче.

Умопомрачительный возврат к сентенциям, дышащим худшими застойными стереотипами, говорит о том, что церковь Низа, стремясь к огосударствлению, хочет завершить ликвидационный процесс, добить общество, построить на его останках новое царство – царство превращенных форм, которое я уже давно назвал Зазеркальем.

Что такое это царство? Как его суть познать до того, как оно будет построено? Да очень просто! Через слово "смерть". Добавьте к названию "Министерство культуры" это слово – и получится "Министерство смерти культуры". Также и с другими министерствами. А если в целом – то с добавкой слова "смерть" получается нечто, именуемое "ликвидком".

Вот чему будет нынче противостоять, как мне кажется, даже сегодняшнее, все еще податливое, российское общество. Вот о чем говорит и "Манифест кинематографистов", который не нравится Швыдкому, и вся наша сегодняшняя реальность.

Это новая объективная тенденция. Ее смысл – в этом самом "не хочу-у-у!". Он обратен карбонатной оргиастичности, свойственной молодой (минкинской, так сказать) церкви Низа.

Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Общество изменилось. Изменилось необратимо. И каждый, кто не учтет подобной метаморфозы или начнет ее интерпретировать приземленно – уничижительно и уменьшительно, – будет сметен.

Это касается отнюдь не только Швыдкого. То есть совсем не только Швыдкого! Не стал бы я так подробно анализировать столь частный фактор, если бы не понимал, что за феноменом Швыдкого стоит некий весьма масштабный и сокрушительный ноумен. Маркс назвал бы его "классом". Но я здесь все же предпочитаю более размытый и гибкий кантовский термин.

В Россию возвращается не политика, как кто-то считает, а история. Хотите воевать против нее – воюйте. Но вряд ли это то, что лично я рекомендовал бы, к примеру, нынешним лидерам Российской Федерации.

Мне предлагалось участвовать в написании "Манифеста кинематографистов", принятого на XVIII Международном кинофоруме. Но как-то так получилось (без всякой теории заговора), что я участия в этом не принял. И слава Богу. Потому что неучастие позволяет мне предложить читателю данную картину происходящего.

Господин Швыдкой пишет: "К счастью, государство не является творцом культуры. Это великая миссия народа и тех его представителей, кто способен выразить его боль и радость в художественных образах".

Во-первых, не являясь творцом культуры, государство может быть ее истребителем (ликвидкомом). И творцы культуры это, наконец, поняли.

Во-вторых, в России – если ей суждено быть в XXI столетии – великую культуротворческую миссию народа всегда будут возглавлять те, кто не только выражают его боль и радость в художественных образах, но и делают нечто большее. Соединяют образы – в Образ. А Образ, всегда являющийся образом Матери, Родины и Души, – с народом, который и народом-то становится лишь тогда, когда соединен с Образом.

Огосударствление церкви Низа – путь к формированию Антиобраза. Дело это донельзя скверное. И во избежание множества проблем, которые возникнут у власти в момент, когда она окажется хотя бы косвенно Антиобразу сопричастной, – лучше бы это скверное дело немедленно прекратить.