Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

5 страниц V  < 1 2 3 4 > »   
Ответить в данную темуНачать новую тему
капитализм и проект модерн, капитализм в прошлом и настоящем
Dok
сообщение 30.9.2011, 19:15
Сообщение #21


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 1561
Регистрация: 12.4.2010
Пользователь №: 1766



Цитата
Промышленный капитализм наука интересовала, и чем дальше, тем больше.
В принципе, согласен. Наука Нового времени соответствует этому делу.
Но отношение к науке было инструментальное. Наука интересовала капитализм как инструмент извлечения выгоды, но не как саму по себе (науку как таковую). Хотя, конечно, наука вообще - штука довольно-таки инструментальная, ценность-средство, а не ценность-цель.

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 3.10.2011, 17:49
Сообщение #22


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата
'Dok' date='30.9.2011, 18:59' post='92416']
Пока "форумные руководители" не могут решить технический вопрос Олега Ивановича Пыльцына (у него нет доступа к форуму старожилов, причем он числится в активе форума), повыполняю функцию форумного почтальона. И выложу сообщение Олега Ивановича, тем более что он занимается исследованием капитализма.


Цитата
Если ценности модерна – гуманизм, прогресс и права человека (я так понимаю, что равенство этих прав), то они задают очень четкую рамку тому нечто, что условно и можно назвать проектом модерн. Конечно, название проект действительно условное, но адекватного термина тому культурному явлению в Европе, которое стартовало в период Ренессанса, я не знаю.


Движение гуманистов могло закончиться ничем, если бы не было социальных групп, заинтересованных по тем или иным причинам в этих новых умонастроениях. Гуманисты суть генераторы новых ценностей, они могли даже утверждать их в своей жизни, в своем отношении к жизни, своим друзьям и т.д. Но в жизни общества участвуют многие факторы, которые как-то сливаются в совокупный общественный процесс. Вот, например, великие географические открытия, которые стимулировала торговля на дальние расстояния. События, отстоящие друг от друга довольно далеко, но в общем-то заинтересованные друг в друге. Гуманистические ценности вырастают на социальной почве, которая их питает. А они, в свою очередь, распахивают почву. Можно называть такие процессы началом нового социального проекта, который еще неизвестен всем участникам процесса. Важно, что они хотят чего-то и ради этого «чего-то, по разному представляемого, натыкаются на социальные препятствия и начинают их «преодолевать». Но, назвав эти начинания «проектом», мы себя ни к чему не обяжем. Это не будущая социальная конструкция, это ручейки, которые либо сольются либо иссохнут. В общем, как жизнь покажет.

Цитата
Фактически кружком гуманистов была задана новая культурная рамка, в которой и расцвела эпоха Ренессанса.


Да, эта новая рамка действительно опиралась на античную историю Европы, В этом плане была творческой реанимацией того, что отвергла христианская история.

Цитата
Эпоха французского Просвещения внесла свои дополнения в культурный фонд итальянского Ренессанса. Это акцент на идее прогресса и концепция общественного договора. Идею прогресса гуманисты, насколько я помню, не выдвигали, а концепцию общественного договора им было особо нечего обсуждать, ведь они уже жили при республиканском строе. После деятелей Просвещения последовала эпоха немецкой философии, когда появились идеи развития и эволюции. И я так понимаю, что весь этот культурно-политический пласт явлений европейской истории и отнесен к проекту модерн. В принципе можно и оставить этот термин, подчеркнув нетрадиционную трактовку термина проект.

Я склонен поддержать логику этого рассуждения. Идея прогресса как вектора общественного развития у гуманистов отсутствует. Вообще идея развития более поздняя. Даже Р.Декарт и Ф.Бэкон, ратующие за познание природы ради наращивания могущества человека, идее прогресса не оперируют ни явно, ни в имплицитной форме. Но просветители 18 века гораздо более «проективнны». Отказываясь от христианского провиденциализма, они воленс-ноленс должны впускать идею развития, идею прогресса. Если человек есть природное существо, а эта мысль доминирует у французских просветителей, то от природного состояния он дошел до цивилизованного, в то время как другие народы, с которыми имеет дело совершающаяся колонизация, до цивилизации еще не доросли. Так что новая историческая реальность и новая антропология как бы сами собой толкают к идее прогресса, проложившего пропасть между белым европейцем и «примитивными народами» становящимися объектами колонизации. И весьма быстро выясняется, что основа прогресса есть научное и техническое развитие, с которым разом соединяется просвещенческая идея свободы. Но если Ж.Верн предстает как певец индустриального (научно-технического) прогресса, то 18 век ничего об этом не думает. Все необходимые условия индустриализации вырастают как бы сами собой в европейской истории. Ни гуманисты, ни «просвещенцы» прямого отношения к нему не имеют. Можно вопрос поставить, а состоялась бы в Европе индустриализация без капитализма? С одной стороны, вопрос представляется праздным. Но ведь крупное ремесленное производство, концентрировавшееся в мануфактуре с его разделение труда, предшествует индустриальному предприятию. В общем, индустриальное общество возникло как действие суммы обстоятельств, и если «модерн» имеет в виду индустриальное общество (а он явно имеет его в виду с прибавкой суммы ценностей, с которым связывают его цветение), то найти в культурной истории проект индустриального общества трудноватно. Правда, что капитализм приложил руки к его становлению и расцвету. Но не один капитализм и не сам по себе. Отождествление индустриального общества и капитализма тянется от Маркса. Действительно, в Европе индустриализация потребовала формирования рынка рабочей силы (капиталистический путь), но СССР индустриализировался иначе. Но, видимо, органического слияния русской традиции и русской индустриализации не произошло. И здесь уместно припомнить Броделя, который пишет о том, что промышленное развитие (индустриализация) представляет собой объект сложный и возникающий при сумме целого ряда благоприятных факторов общественного развития. В Европе они сложились, в других странах дело обстояло иначе. В СССР индустриализация была результатом крупного социального проекта. И к этому промышленному научно-техническому рывку была приложена не только историческая необходимость (иначе нас сомнут, сказал Сталин), но и сумма ценностей традиционного русского общества. Синтез оказался непрочным также в силу ряда исторических обстоятельств, часть из которых унаследована из прошлого России.
На этом фоне столь важно вновь и вновь отдавать себе отчет в том, что есть европейское развитие и что есть капитализм. Вот об этом последнем сегодня без обращения к сочинению Ф.Броделя по-моему говорить невозможно.

Цитата
О термине буржуазный. Дело в том, что обозначение жителей городов как буржуа уже устарело в европейских языках, а буржуазия сейчас воспринимается практически классово, как класс капиталистов.


Действительно, сегодня у нас буржуа и капиталист звучит как одно и то же. Опять-таки не без помощи марксизма. Разводить эти понятия вроде бы уже и нет смысла, но, с другой стороны, не нашлось другого слова для обозначения процессов того времени. В определенном смысле революции были капиталистическими (расчищали путь капитализму и сам капитал участвовал тем или иным образом), но марксистская трактовка их капиталистичности слишком уж ригористична. Это потому, что Маркс делает капитализм носителем прогресса и двигателем истории. А нужно ли с этим соглашаться? У меня, например, есть сомнения, которые питает как раз Ф. Бродель. Вот сегодня капиталимзм обнаруживает свою природу как раз как противник Истории. А раньше он не был таким? Это для меня вопрос, на который не нужно торопиться с ответом.

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Dok
сообщение 6.10.2011, 15:39
Сообщение #23


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 1561
Регистрация: 12.4.2010
Пользователь №: 1766



О.И. Пыльцын излагает свою позицию тезисно:

1) Движение гуманистов привело к определенным результатам: появились гуманистические ценности, светские по своей природе. Что отменило, например, продажу индульгенций Человеческая жизнь обрела не только ценность через религию, но и сама по себе. В Древнем мире человеческая жизнь (рабов, подвластных народов) ценилась очень мало. Отсюда и гладиаторские бои и распятия на столбах, практиковавшиеся в римском государстве. Так что прогресс в этом отношении налицо.
2) Гуманистические ценности напрямую никак не связаны с индустриализацией. Но индустриализация повышает производительность труда, в этом смысле должна облегчать жизнь людям. Теперь нормой является 8-часовой рабочий день, да ещё с 2 выходными, а раньше трудились 12 часов, да ещё в лучшем случае с одним выходным.
3) С индустриализацией мало связан и капитализм, индустриализацию подпитывало желание людей изобретать и развитие научного знания. Но капитализм создает возможность на удачных изобретениях делать состояния. В этом смысле он может служить мощным стимулом. И это надо учитывать. Однако наверняка подобные стимулы может создавать и не только капитализм.
4) Индустриализация и НТП стали венцом европейского вектора развития. А сейчас явно наметилось движение к закату. И если в эпоху индустриализации капитал способствовал её ускорению и глобализации, то сейчас дело может состоять с точностью до наоборот: капитал может, оказывается, служить и деиндустриализации.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 19.10.2011, 19:25
Сообщение #24


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата
='Dok' date='6.10.2011, 15:39' post='92922']
О.И. Пыльцын излагает свою позицию тезисно:

С одной стороны вроде бы нет основания для принципиальных возражений. С другой, едва ли не каждая фраза напрашивается на комментарий.
Цитата
1) Движение гуманистов привело к определенным результатам: появились гуманистические ценности, светские по своей природе. Что отменило, например, продажу индульгенций

К отмене индульгенций гуманизм практически никакого отношения не имел. А вот протестантизм имел прямое отношение. Продажа индульгенций несовместима с основными догмами протестантизма. Вместе с Реформацией пропали и индульгенции.
Цитата
Человеческая жизнь обрела не только ценность через религию, но и сама по себе. В Древнем мире человеческая жизнь (рабов, подвластных народов) ценилась очень мало. Отсюда и гладиаторские бои и распятия на столбах, практиковавшиеся в римском государстве. Так что прогресс в этом отношении налицо.

Да, прогресс налицо, слов нет. С другой стороны распятиям на столбах не угнаться за бомбардировками «нецивилизованных народов». Цивилизованный европеец в массе своей мало ценил и мало ценит жизнь не европейцев. О действительных европейских гуманистах речи не веду. Они были и есть, но не на видном месте.
Цитата
2) Гуманистические ценности напрямую никак не связаны с индустриализацией. Но индустриализация повышает производительность труда, в этом смысле должна облегчать жизнь людям. Теперь нормой является 8-часовой рабочий день, да ещё с 2 выходными, а раньше трудились 12 часов, да ещё в лучшем случае с одним выходным.

Два замечания. 1.Американский антрополог М. Салинз, исследовавший экономику древнего общества, как-то не заметил, чтобы жизнь этих людей была тяжела. Рабочий день около 4 часов, редко до 6 часов. Это городское европейское сознание (и мы вслед за ним) воображают жизнь туземца крайне тяжелой (ну, нет теплого клозета и т.п.). Просто те удобства, без которых мы не мыслим жизнь, когда-то просто были не нужны. Я не против удобств. Я против представления, что смысл жизни всегда был в повышении производительности труда и обретении удобств. Здпсь мы в плену марксизма и экономизма.
Цитата
2. Теперь нормой является 8-часовой рабочий день, да ещё с 2 выходными, а раньше трудились 12 часов, да ещё в лучшем случае с одним выходным

За 8-ми часовой рабочий день пришлось долго бороться уже в эпоху индустриализма. Но и сегодня так не везде. Китайцы трудятся больше. И не только они.
Цитата
3) С индустриализацией мало связан и капитализм, индустриализацию подпитывало желание людей изобретать и развитие научного знания.

Желание изобретать и развивать было всегда, в том числе в эпоху неолитической революции. Здесь это желание было специфическим и подпитывалось новой культурной установкой, новым пониманием смыла жизни и положения человека на Земле.
Цитата
Но капитализм создает возможность на удачных изобретениях делать состояния. В этом смысле он может служить мощным стимулом. И это надо учитывать. Однако наверняка подобные стимулы может создавать и не только капитализм.

Согласен, вопросов нет
Цитата
4) Индустриализация и НТП стали венцом европейского вектора развития. А сейчас явно наметилось движение к закату.

Действительно, потенциал развития исчерпан. Того развития, которое задавалось Новым временем и капитализмом. А есть ли в европейской культуре точки опоры для другой модели роста – это вопрос. Осталось ли место для реанимации солидаристского сознания? У меня ответа нет, но думаю, что в критической точке (бифуркации) этот импульс может пробудиться. Ведь он был в европейской культуре. Христианство тому залог. И может ли европейский человек «захватить Уолл-Стрит» (метафора) и обратиться к другой модели развития? Не знаю, уместен ли здесь категорический ответ. Пока был СССР, а они в его тени сыты, пьяны и нос в табаке, душа у них не болела. А теперь ситуация меняется.
Цитата
И если в эпоху индустриализации капитал способствовал её ускорению и глобализации, то сейчас дело может состоять с точностью до наоборот: капитал может, оказывается, служить и деиндустриализации.

Занимательная мысль. То, что капитал служил и в прошлом разрушению чужой индустрии – не новость. А может ли он оказаться разрушителем своей индустрии – это занимательный вопрос.



Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Dok
сообщение 23.10.2011, 13:37
Сообщение #25


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 1561
Регистрация: 12.4.2010
Пользователь №: 1766



О.И. Пыльцын:


Цитата: Два замечания. 1.Американский антрополог М. Салинз, исследовавший экономику древнего общества, как-то не заметил, чтобы жизнь этих людей была тяжела. Рабочий день около 4 часов, редко до 6 часов. Это городское европейское сознание (и мы вслед за ним) воображают жизнь туземца крайне тяжелой (ну, нет теплого клозета и т.п.). Просто те удобства, без которых мы не мыслим жизнь, когда-то просто были не нужны. Я не против удобств. Я против представления, что смысл жизни всегда был в повышении производительности труда и обретении удобств. Здпсь мы в плену марксизма и экономизма…За 8-ми часовой рабочий день пришлось долго бороться уже в эпоху индустриализма. Но и сегодня так не везде. Китайцы трудятся больше. И не только они.


В чем смысл жизни человека, вернее в чем предназначение человечества на Земле? Если ретроспективно взглянуть на историю человечества, то его предназначение в том, чтобы менять природную среду. Животный мир природную среду не меняет, люди охотники и собиратели, по сути, тоже. Выход из состояния охоты и собирательства начался тогда, когда началось сознательное выращивание злаков, а затем последовала ирригация Нила и долин рек Месопотамии. Вектор изменений природной среды может быть плох или хорош, но это другой вопрос. Отличие человеческого труда от охоты и собирательства и заключается в том, что только труд изменяет природную среду. Хотя бы тем, что строит жилище, в котором можно согреться и спастись от холода. Но жилище только удобство в вашей терминологии, т.е. вряд ли составляет смысл жизни. Но это очень важный шаг в создании человеческой цивилизации, отличающий его от животного мира. То есть, в определенной степени можно сказать, что человек без своих удобств не был бы человеком.

Насчет рабочего дня туземца. Это слабый аргумент, потому что «рабочий день» тех же обезьян ещё короче. Пару часов в день они занимаются в день тем, что лазят по деревьям и срывают бананы, а в остальное время занимаются или боями самцов, или брачными играми. Вопрос и заключается в том, что природная среда способна без её преобразования прокормить относительно мало охотников и собирателей. И прогресс в средствах её преобразования практически всегда служил только одной цели – увеличения численности кормившихся на определенной территории. Когда же определенное человеческое сообщество могло существенно нарастить свою численность за счет преобразования природной среды, то оно обычно начинало теснить другие человеческие сообщества или быть, по крайней мере, конкурентоспособным по отношению к ним. Ярким примером здесь может служить история Руси. Территории севера Русской равнины даже на подсечном земледелии могли прокормить относительно мало народа, поэтому финно-угорские и балтские племена, их населявшие до славян, в военном отношении не могли противостоять соседям кочевникам. Славяне же принесли пашенное земледелие, основанное на использовании лошади и сохи. В результате чего численность населения на территории Северо-Восточной Руси возросла примерно в 10 раз по сравнению с временами, когда здесь жили только финно-угорские народы. А возросшее количество населения позволило создать Московию, сумевшую не только успешно противостоять кочевым соседям, но даже и завоевать их. Однако для того, чтобы Московская Русь стало мощным государством и смогло расти территориально, русский крестьянин должен был пахать, пахать и ещё раз пахать в прямом и переносном смысле слова.

Индустриализация создала невиданные до того возможности для наращивания численности населения. Но начальный её этап отличается тем, что за счет практически рабского труда создавались производственные мощности, позволившие в дальнейшем резко нарастить пресловутую производительность труда. То есть тяжелый труд на её начальном этапе служил в конечном счете тему, чтобы потом можно было сократить продолжительность рабочей недели, сделать труд менее тяжелым. Понятно, что за сокращение рабочей недели рабочему классу пришлось бороться с капиталистами. Но без создания производственных мощностей в результате начальной индустриализации такой возможности вообще бы не было. А китайцы много работают, потому что Китай в последние полвека и занимался начальной индустриализацией. Но сейчас он близок к её завершению, так что вполне возможно, что и в Китае через некоторое время начнется процесс сокращения длительности трудового дня.

Цитата: К отмене индульгенций гуманизм практически никакого отношения не имел. А вот протестантизм имел прямое отношение. Продажа индульгенций несовместима с основными догмами протестантизма. Вместе с Реформацией пропали и индульгенции.

В принципе протестантизм и гуманисты боролись (помимо много прочего) против монополии католической церкви на моральную оценку деятельности людей. Именно эта монополия была базой для продажи индульгенций. Деятельность гуманистов началась раньше и вполне возможно, что гуманисты повлияли на мировоззрение отцов протестантизма. Но я этим вопросом не занимался, поэтому не могу утверждать однозначно. Однако мне кажется, что такое влияние должно было иметь место. На этом и было основано моё утверждение.

Цитата: Да, прогресс налицо, слов нет. С другой стороны распятиям на столбах не угнаться за бомбардировками «нецивилизованных народов». Цивилизованный европеец в массе своей мало ценил и мало ценит жизнь не европейцев. О действительных европейских гуманистах речи не веду. Они были и есть, но не на видном месте.

Мне кажется, что гуманистические ценности распространялись, прежде всего, в среде образованной части населения Европы. И чем больше был образованный слой этого населения, тем больше была область для их распространения. Но правители всегда в меньшей степени ориентируются на какие-либо ценности, они обычно ориентируются на прагматизм. А мировая политическая ситуация сейчас такова, что идет нарастание противостояния Запада и дальневосточных стран во главе с Китаем. На обе эти коалиции ресурсов явно не хватит. Поэтому Запад заблаговременно начал менять антизападные режимы на прозападные везде, где это только возможно. И в первую очередь в странах, где много природных ресурсов, главным из которых является нефть. Ливийская интервенция НАТО это просто ещё один виток в борьбе за природные ресурсы планеты. США с союзниками начинают проигрывать Китаю экономически, поэтому скатываются к политике неоколониализма – чтобы оградить эти неоколонии от растущей экономической мощи Китая. И в такой борьбе на ценности гуманизма никто не обращает внимания. Однако просить от правителей, чтобы они были гуманны – это попахивает чистым идеализмом. Но такая позиция правителей не отменяет того, что среди европейского населения гуманистические ценности не играют никакой роли. По крайней мере на это указывает то, что рейтинг того же Саркози остается на низком уровне, несмотря на победоносную войну в Ливии.

Я постарался в своем предыдущем сообщении разделить три пласта явлений в европейской истории последних пяти веков. Это пласт чисто экономических явлений, который напрямую и связан с возникновением капитализма. Второй пласт явлений составляет духовное движение европейских мыслителей, начиная с гуманистов. Далее через ценности просветителей до немецкой философии. Марксизм стал следующей вехой на этом пути. Марксизм породил социал-демократию в европейских странах. А та, в свою очередь, породила современную Европу (но не породила США, там больше капитализма и меньше духовного пласта) Но дальше духовное движение европейских мыслителей как-то застопорилось. То ли они выдохлись, то ли деградировали – не берусь пока судить. Третий пласт явлений связан с индустриализацией и НТП. Если говорить в терминах Тойнби, то у Западной Европы был один мощный природный вызов в истории – вызов Атлантики. И промышленная революция стала ответом на этот вызов. Если плавание парусников от Европы до Северной Америки занимало около месяца, то с помощью пара, а затем и дизельных двигателей это время было сокращено до 4 суток. При этом паровой двигатель на первом пароходе Фултона (1807г.) имел смехотворную мощность – 20 л/с, любая современная легковушка имеет двигатель большей мощности. Но уже через 30 лет корабли смогли переплыть Атлантический океан только на паровом ходу. А в 1936г. «Куин Мэри» смогла это сделать быстрее 4 суток. После Второй мировой реактивный двигатель позволил пассажирским самолетам преодолевать Атлантику менее чем за 8 часов. «Конкорды» летали ещё быстрее, но оказались экономически неэффективны. Но можно уже с уверенностью сказать, что стимул Атлантики в истории Запада исчерпан. Будет ли какой-то иной стимул дальше – тут вряд ли разумно заниматься предсказаниями. Но мне кажется, что стимул Атлантики был самым мощным в истории североатлантической цивилизации.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 25.6.2012, 13:15
Сообщение #26


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Стремление понять современные процессы в мире и в России снова и снова заставляет обращаться к анализу европейской истории. Есть объективная причина, вынуждающая к такому ходу мысли. Свою историю мы могли бы понять и без обращения к европейской, но понять роль собственной истории в мировом процессе без анализа европейской сложно, поскольку возникший в Европе капитализм оказывает сегодня решающее воздействие на мировую историю. Здесь в этой ветке форума обсуждается проблема соотношения капитализма и модерна, и вновь возникает вопрос, насколько основателен анализ европейской истории с помощью понятий «модерн», «постмодерн», «контрмодерн» и «сверхмодерн». Замечу изначально, что в рамках формирования политической оценки текущей ситуации в мире это набор понятии вполне приемлем, поскольку вскрывает основные тренды развития, и терминологические тонкости в рамках такой задачи отступают на второй план. Но построение фундаментальной концепции развития в рамках социальной философии и историософии требует более глубокого обоснования исходных понятий.
Начнем с того, что понятие «модерн» мы не найдем в философских и иных словарях. В них более основательно прописался термин «модернизм» как обозначение направления в искусстве и архитектуре. В философии легализовать термин «модерн» стремится Юрген Хабермас своими лекциями о модерне, изданными под заголовком «Философский дискурс о модерне» (М.: Весь мир, 2003). Ю. Хабермас представитель второго поколения «франкфуртской школы». Более нечего о нем, нам важнее его анализ «дискурса о модерне».
Казалось бы философ должен определить свой объект исследования и назвать нам, что такое модерн. Ведь буквальный перевод термина «современность» ничего о сути дела не говорит. Правда, кое о чем он говорит, именно говорит о том, что «исследователи модерна» исследуют современность в каком-то своем ключе, чаще всего ищут в ней какие-то нужные им черты. А черт всяких очень много, и, соответственно, есть много возможностей представить современность тем или иным способом. Вроде бы они не знают общества, в котором живут, но силятся нарисовать портрет этого общества, причем такой портрет, который впишет его в историю. Задача, решению которой можно было бы только способствовать, если бы не одна беда. Она в том, что западная общественная мысль «кастрирована», я имею в виду, что ей запрещено вожделеть истины, оно вожделеет «дискурса», а не истины. А нам важны определения разума, жаждущего истины (и высшей человеческой правды). Что же касается этого полемического замечания, идущего, так сказать, от сердца, то оно касается не конкретных лиц но скорее того тренда, который ясно обозначился в послевоенный период.
Итак, определяет ли философ понятие модерн и, тем самым, свой объект исследования? Попробуем поискать опорные точки в его тексте (хотя перевод, на наш взгляд, оставляет желать лучшего).
1.Комментируя Макса Вебера, Ю. Хабермас замечает: «С эмпирическими науками эпохи модерна, автономными искусствами, моральными и правовыми теориями, основанными на определенных принципах, в Европе сложились сферы культурных ценностей, которые и сделали возможным формирование образовательных процессов в соответствии с внутренними закономерностями теоретических, эстетических или морально-практических проблем». Можно видеть в этих словах косвенную характеристику модерна, в которой центральный пункт – сфера культурных ценностей.
2.Второй прецедент: «На взгляд Э.Дюркгейма и Дж. Г. Мида, рационализированные жизненные миры создаются скорее посредством рефлексии традиций, которые утратили свою самобытность; посредством универсализации норм действий и генерализации ценностей, освобождающих ситуации «более широких возможностей» и коммуникативное действие от ограниченных контекстов; наконец, посредством таких образцов социализации, которые рассчитаны на формирование абстрактных Я-идентичностей и форсируют индивидуализацию подрастающего поколения. Это и есть в общих чертах тот образ модерна, каким его рисовали классики теории общества».
Витиевато, в частности, вот эта универсализация, освобождающая ситуации «более широких возможностей»(?). Но вот «формирование абстрактных идентичностей и форсирование индивидуализации», - это уже ближе к сути дела.
Нельзя сказать, чтобы этим современность (модерн) была ясно определена, но угадываются черты того, о чем говорило Просвещение. На этом бы и остановиться, но тогда Ю.Хабермас потеряет свой объект исследования, каковыми является дискурс о современности (о модерне). Ведь термин «модерн», как уже отмечено, нужен теоретику, чтобы отметить современность как некую историческую эпоху, дать ее даже не просто собирательный, но некий интегральный образ. Куда же пойти за решением такой задачи западному мыслителю светского толка? Лучше всего к Гегелю, ведь именно Гегель ввел представление об историческом процессе как законосообразной смене форм Духа, являющего себя в исторически преходящих формах. И потому: «Первым философом, который развил ясное понимание модерна, был Гегель. Поэтому, если мы хотим понять, что означала внутренняя связь между модерностью и рациональностью (до Макса Вебера ее очевидность не подвергалась сомнению, сегодня же она поставлена под вопрос), мы должны обратиться к Гегелю. Важно удостовериться в гегелевском понятии модерна, чтобы быть в состоянии судить о справедливости притязаний тех, кто исследует модерн, исходя из других предпосылок».
Итак, «Гегель был первым, кто развил ясное понимание модерна». Эту формулу нельзя понимать буквально (забота Гегеля была несколько иная), ее следует понимать интерпретативно, т.е. как определенное наложение философии Гегеля на проблему, которую обсуждает Ю. Хабермас. Но в формуле Хабермаса есть своя правда, и эту правду нужно понять. Г. Гегель ввел историософское представление о мировом процессе, причем сугубо рациональное представление, рационализирующее сам этот мировой процесс в отличие, например, от мировой воли и мирового закона античных стоиков. Именно гегелевская философия позволяет представить современность (модерн) как фазу такого процесса. И этому служит также и формула Гегеля, вскрывающая в его представлении историческую функцию философии. Суть формулы в том, что философия есть эпоха, схваченная в мышлении. В таком смысле философии по своей природе обязана быть «дискурсом о современности (о модерне)», обязана осознавать эпоху. И в этой гегелевской правде заключается «правда Хабермаса».
С этим последним гегелевским суждением я бы решительно согласился. Другое дело, что должно быть основанием для осознания эпохи? Гегелевская концепция бытия как самопостигающего духа, развертывающего себя во времени? В начале 19 века такой подход мог быть привлекательным по той причине, что эта конструкция вносила идею исторического процесса, идею рациональную, приходящую на смену христианскому провиденциализму (хотя Л.Фейербах и называл философию Гегеля последним прибежищем теологии). Поскольку Ю. Хабермас принимает Гегеля за некий первоисточник «дискурса о модерне», то этим он уже встает на определенный путь осмысления современности, и этот путь будет связан с определенным пониманием разума и разумности в современности. Ю. Хабермас предложит концепцию коммуникативного разума. Тонкость же проблемы здесь в том, что в конце 20 века есть уже ряд позитивных наук об обществе и о человеке. Это социология, эволюционная теория, концепции социогенеза, культурная антропология и прочее. Нужно либо опираться на позитивные науки для построения системной модели общества и западного общества (общества модерна) в том числе, либо, например, искать философские начала эпохи в некоторых свойствах сферы сознания (духа), определяющих характер эпохи. Второй путь есть некоторая реанимация гегелевского подхода, но вместо мирового духа Хабермас будет конструировать «коммуникативное сознание», разбираясь одновременно с левыми и правыми гегельянцами.
Спрашивается, каким путем должно здесь идти? Искать корни духа модерна и его превращений (феноменологии), или же обратиться к позитивным системным представлениям о человеке и человеческом обществе как результате социогенеза, о культуре как генетике общества? Это последний путь позитивного исследования закрыт для западной философии в силу названной выше операции, лишившей ее желания истины. Но он открыт для нас, не скованных присягой либерализму. Не присягала ему и русская философия, осмысливавшая генетику русской культуры, а не либеральные «ананасы». В общем, есть проблема…. Проблема в частности в том, что модерн (современность) есть, и есть необходимость осмыслить, что такое современность и как обстоит дело с духом этой современности? Постмодерн предложил не ломать голову над этим вопросом (замечательно радикально решение - долой историю и долой размышления о ней, они могут быть опасными). Полная деконструкция метафизики, оставим вожделеющего человека, а вся метафизика станет метафизикой тела. Невольно еще раз вспомнишь Сашу Черного: «пришла проблема пола, веселая Фефела, и ржет навеселе….». И никаких метанарративов…
Ну, уж дудки. Думаю, стоит немного теоретически помучиться. А кастраты пусть себе резвятся на ниве деконструкции.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 4.7.2012, 10:07
Сообщение #27


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Продолжение «мучений»
Снова и снова все о том же: был ли «дух модерна»? И проблема заключается не в самой по себе констатации его существования или не существования. Проблема в том, чтобы понять европейское развитие и вместе с ним современную мировую ситуацию, понять не столько в политическом плане (эту задачу очень успешно решает С.Е.), сколько в историософском или, другими словами, в социогенетическом плане. И здесь нам важны реальные процессы в обществе, сформировавшие современный Запад, претендующий на то, что совершавшиеся и совершающиеся в нем события и есть суть (дух) мировой истории, для понимания которой якобы необходимо обращаться к гегелевской феноменологии духа, к разными типам рациональности, к коммуникативному разуму или иным конструкциям. Да, конструкции философского сознания многогранны, они рационализируют культуру, ее фундаментальные смыслы. Но не всякая философия выполняет такую задачу, можно ведь средствами философии делать и прямо противоположное. Софисты своим релятивизмом и субъективизмом практически совершали деконструкцию ценностей греческого полиса, и это было задолго до провозглашенной Дерридой «деконструкции метафизики». А ведь звучало (у софистов) очень завлекательно: «человек есть мера всех вещей…». Но спасение европейской истории принесла не «софистическая деконструкция», а нечто прямо противоположное: бог единый создатель и универсальная мера всех вещей, отец всех живущих, источник любви и добра. И потому раз за разом приходится возвращаться к вопросу об истоках ментальных оснований общества, о котором в ходе этих самых поисков стали говорить как об обществе модерна.
Принято отмечать три фазы в развитии постсредневекового европейского сознания: Ренессанс, Реформация и Просвещение. Они являют собой отражение в общественном сознании поиска путей развития общества. Какая связь между ними, связаны ли они линейно как стадии единого процесса, или в этом культурном поиске есть нелинейность, есть точки бифуркации, качественно изменявшие установки сознания, чем собственно и отразили динамику европейской истории? Тема не простая, но и эта тема обсуждалась в научной литературе советского периода теми, кто специализировался на исследовании европейской культуры и европейской философии. В частности, в 1987 году вышла интересная монография сотрудника ИФ РАН (тогда еще ИФ АН СССР) Лазарева В.В. (Валентин Васильевич) «Становление философского сознания Нового времени» (тираж 6100, цена 85 коп. Это как факт прошлого, типичный тираж для научных изданий того времени). Для нас книга интересна исследованием процесса взаимодействия трех выше названных фаз в развитии европейского сознания от Ренессанса к Возрождению через Реформацию. Осуществлялся поиск нового мировоззрения, и этот поиск шел в органической связи с поиском новых социальных форм. В названой работе не прослеживается эта названная связь, речь идет только о формировании философского сознания Нового времени, явленного в секулярных воззрениях философии Просвещения. В этом описываем процессе деятели Ренессанса хотели обновления человека, которое не порывало бы с христианством, и их строй мысли получает название «христианского гуманизма». Были свои тонкости понимания этого гуманизма «югом» и «севером» (Лоренцо Валла и Эразм Роттердамский), но в целом гуманизм Ренессанса имеет своей целью «очеловечивание христианства». Кем и как? Теоретические мировоззренческие суждения могут быть построены людьми из светских или религиозных социальных групп, но как они могут проникнуть в жизнь? Ведь всякое мировоззренческое преобразование общества становится фактом лишь тогда, когда закрепляется в общественных отношениях. И возникает вопрос, был ли у гуманистов Возрождения свой социальный проект? И были ли социальные группы, на которые этот проект мог опираться?
Нет сомнения, что Ренессанс был вызван подвижками в социальной жизни. Его социальными группами, его, так сказать, социальным субъектом была городская интеллигенция и аристократия, а также и весьма малая часть клерикальной среда, искавшая обновления христианства. В социальный проект, поддержанный массами, воззрения гуманистов превратиться в той социальной среде не могли, хотя возрожденческая литература предлагает те или иные общества-утопии, в которых должны быть реализованы гуманистические принципы. Другое дело Реформация, всколыхнувшая все общество снизу доверху и породившая ожесточенную и кровавую гражданскую войну по всей Европе.
Но Реформация, почву для которой в сфере сознания приготовил Ренессанс, не была его линейным продолжением: «Очеловечивание христианства выступает в программе Эразма как путь обновления. Реформация, как кажется, выдвигает встречную задачу: христианизировать человека и человечность посредством обновления веры. Но после сближения на перекрестке оба пути расходятся… В гуманизме преобразование религии часть общей программы преобразования человека, производная часть, а в протестантизме – самое наиважнейшее дело, если не все, то корень всего… Своим развитием Ренессанс подготовил Реформацию, но тем самыми подготовил и свое отрицание…» (Лазарев В.В.). Действительно, пути Эразма и Лютера, вместе выступивших против католицизма того времени, разошлись.
За такими подвижками сознания всегда стоит поиск новой этики, новых форм воплощения жизненных ценностей. И, если в Реформацию в отличие от Ренессанса оказались вовлечены широкие массы, это обстоятельство объясняется не только критикой католицизма в протестантизме, но в еще большей степени тем, что этика Реформации указывала на новую жизненную позицию и новые жизненные цели. Мировоззренческий поиск в обществе, входящем в стадию «смены вех», соединяется с социальными процессами, с движением масс. Причины, по которым общество отозвалось на этику протестантизма, многообразны и в исторической литературе исследованы. Одной из них оказалось начавшееся формирование национального самосознания, чему католицизм сам по себе не способствовал. Вплоть до реформации тексты Библии печатались на латинском языке, неизвестном широкой массе, и богослужение шло на латинском. Только М.Лютер впервые перевел библию на немецкий, хотя и не обретший в то время всех свойств литературного национального языка. Заметим еще раз, что общество отозвалось расколом и религиозной гражданской войной, но отнюдь не единением вокруг догматики протестантов. Социальной почвой для реформаторов оказалось в числе прочего также и городские и сельские низы, пошедшие за Т.Мюнцером в крестьянской войне 1524-25 г. Но еще более важно для будущего Европы, что вокруг протестантизма объединились представители торгового капитала и вся поддерживавшая их «социальная инфраструктура». Здесь более всего была приемлема та трудовая этика протестантизма, о которой М.Вебер пишет как о «духе капитализма». Она объединяла этот слой протестантов в борьбе с католицизмом и в перспективе в борьбе с феодализмом. Новый восходящий класс получал мощное идейное мировоззренческое подкрепление, идейную религиозную платформу борьбы. Как отмечается всеми исследователями, это мирочувствование пронизано фундаментальным индивидуализмом, рождающим мрачную этику аскетических усилий ради успеха, который становится единственным утешением, единственным показателем грядущего спасения. Из этой этики уходит любовь к ближнему, - главная заповедь христианства, - а общество превращается в борьбу всех против всех, как совершенно справедливо (справедливо в рамках протестантской этики) сформулировал Т.Гоббс. Но без любви к человеку, более того, с человеком, связавшим утешение в жизни с успехом в конкурентной борьбе, обществу предстоит весьма мрачная перспектива (она в общем-то отражена в судьбах людей в романах эпохи утверждения капитализма). И, если протестантская трудовая этика и есть «дух капитализма», то это весьма мрачный дух, трудно соединимый с гуманистической идеей рождения и самоутверждения нового человека. Но, тем не менее, этот эти идеи определенным образом соединились с гуманизмом Ренессанса, создав дух европейского капитализма (фаустовский дух овладения пространством и временем по Шпенглеру), под которым сегодня и разумеют по большей части «дух модерна», дух Нового времени. Это уже заслуга Просвещения, которому в этом коротком эссе столь же короткое внимание.
В некотором смысле Просвещение секуляризирует протестантизм. «Реформация разрушила религиозный католицизм, но на его место водворяется католицизм политический» (Лазарев В.В.) Индивид, чья судьба в вопросе о спасении решена в протестантизме богом, становится свободным и самодостаточным индивидом. А на место решения вопроса о предопределенности к спасению приходит самоутверждение в комфорте, удобстве, в наслаждении жизнью. Позднее уже в 20 века Ортега-и-Гассет скажет, что человек пришел устроиться в мире, но не просто устроиться, а устроиться с комфортом. Просвещение сохраняет импульс личного самоутверждения, этим оно как бы наследует идею Пика делла Мирандолы, но это уже другая идея, идея не самовозвышающегося человека, реализующего проект бога, а человека, утверждающегося в земном, в мирском. А это центральный пункт этики Реформации. Это самоутверждение человека, спроецированное на общество, дает идею прогресса, как некую цель, как торжество человека, торжество его разума, его внутренних способностей. Он для этого рожден, он несет это в своей природе, как полагает Просвещение, и просвещенный прогрессивный человек изначально оправдан в своих действиях, как оправдан изначально предопределенный к спасению в протестантизме. У протестантов его руками творит историю бог, в просвещенческой интерпретации Прогресс творит себя руками человека. Понятно, что такое сознание должно быть секулярным, а на место бога должен придти разум и разумное постижение мира ради его преобразования. Просвещение по сути только о разуме и говорит, начиная с Декарта и восходя к рационалистическому крещендо апофеозу рационализма в философии Гегеля. И даже современник постмодерна Ю.Хабермас конструирует коммуникативный разум, как бы спасая дух модерна от постмодерна (попытка с негодными средствами и не соответствует масштабам исторической задачи, так сказать, философская мышиная возня).
Важна суть. Новое европейское общество получило идейное и мировоззренческое оформление в интеллектуальных поисках Просвещения. Это поиск оформил капиталистический путь развития, оформил через философию, через антропологию, через реальное и всестороннее оправдание той этики, которую несет капитализм. Энтузиазм гуманистов еще бросает отсвет на это мировоззрение романтизацией борьбы за самоутверждение белого (европейского) человека, несущего Прогресс (это подразумевалось само собой, философски прямо об этом сказал Шпенглер, а не столь прямо и иные, в частности, Ф.Ницше). Но исторический срок такого мировоззрения, его способности побуждать к творчеству, неизбежно должен быть коротким. Это констатировал Шпенглер еще в начале 20 века, указав, что орлиный взор фаустовского человека сменился на лягушачий взгляд человека периода цивилизации и смерти духа культуры.
Тогда каким может быть интегральный ответ на вопрос о духе модерна? Можно считать, что этот дух был (и есть), это дух эгоистического самоутверждения человека (европейского человека, это в подсознании, когда не сказано прямо), дух, лишенный гуманистического начала. Гуманистическая обертка, взятая из ренессансного сознания, могла прикрывать суть дела, но не преобразовывать эту суть. Социальным механизмом этого самоутверждения стал капитализм, и этим был определен исторический путь запада: либо вынимать занозу личностного эгоизма, оставленную Реформацией, либо принять ее как необходимость и даже как благо. Дух капитализма определил «дух модерна» и без разговора о капитализме, его исторической и нравственной сути (исторической сути не бывает без побуждающего нравственного начала) теряет смысл разговор о модерне. А принцип капитализма прост: если общество есть война всех против всех, то война не может не вести к победе сильного и его диктату. Общественный договор (Гоббс, Локк, Руссо) может регулировать правила этой борьбы, но не может отменить ее суть. Глобальный капитализм должен вести к глобальному господству, и эту активную борьбу за глобальное господство мир наблюдает уже второе столетие. И противопоставлена ей может быть не частная победа той или иной стороны, но глобальный проект, основанный на этике, отвергающей дух капитализма, а вместе с ним и «дух модерна», это временное одеяние капитализма.
Вывод из сказанного может заключаться в том, что исторический процесс может быть представлен как поиск этики, способной объединить (примирить) все человечество (кстати, на примирительную роль России указывал Н.Федоров). Это поиск носит не только теоретический, но практический характер, я имею в виду, что этот поиск идет через своеобразный естественный отбор социальных структур (или «противоестественный», т.е. культурный отбор). Разумеется, он сопровождается напряженным интеллектуальным теоретическим поиском. Средства борьбы даются в этом поиске, как когда-то протестантизм подал руку помощи становящемуся капитализму. И глобальный капиталистический субъект ко всяким альтернативным культурным росткам неизбежно будет применять средства культурного геноцида, пока сам не окачурится от собственной ненависти. Разум, соединенный с Добром, таков дух русской культуры, и в этом своем качестве он привлекателен и непобедим. Только тотальный геноцид может быть средством борьбы с ним, что мы и наблюдаем сегодня.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 30.7.2012, 13:00
Сообщение #28


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Мы не они, они не мы… В острой форме «мы» и «они» были противопоставлены Н.Я.Данилевским, представителем второго поколения славянофилов (младшие славянофилы) как это принято называть в истории философии. Противопоставление западной Европе, как и вполне естественная фиксация отличий от других народов, были и раньше. Но Н.Я. Данилевский придал факту различия России и Европы культурно-генетическое наполнение, он предстает у него как различие культурно-исторических типов: «Куда девается тут беспристрастие взгляда, - которым не обделена, однако же, и Европа, и особливо Германия, - когда дело идет о чуждых народностях? Все самобытно русское и славянское кажется ей достойным презрения и искоренение его составляет священную обязанность и истинную задачу цивилизации. Gemeiner Russe, Bartrusse (подлый русский, бородатый русский) суть термины величайшего презрения на языке европейца, и в особенности немца. Русский в глазах их может претендовать на достоинство человека только тогда, когда потерял уже свой национальный облик. Прочтите отзывы путешественников, пользующихся очень большой популярностью за границей, - вы увидите в них симпатию к самоедам, корякам, якутам, татарам, к кому угодно, только не к русскому народу; посмотрите, как ведут себя иностранные управляющие с русскими крестьянами; обратите внимание на отношение приезжающих в Россию матросов к артельщикам и вообще биржевым работникам; прочтите статьи о России в европейских газетах, в которых выражаются мнения и страсти просвещенной части публики; наконец, проследите отношение европейских правительств к России. Вы увидите, что во всех этих разнообразных сферах господствует один и тот же дух неприязни, принимающий, смотря по обстоятельствам, форму недоверчивости, злорадства, ненависти или презрения. ... Одним словом, удовлетворительное объяснение как этой политической несправедливости, так и этой общественной неприязненности можно найти только в том, что Европа признает Россию и славянство чем-то для себя чуждым, и не только чуждым, но и враждебным. Для беспристрастного наблюдателя это неотвержимый факт».
Если это так, то дух, альтернативный европейскому модерну (эпохе капитализма), должен быть представлен русским (славянским по Данилевскому) культурным типом. Точнее сказать, это один из противостоящих европеизации «духов», но по своему географическому положению и по сумме культурно-исторических обстоятельств русский вариант это действительно глобальная духовно-этическая альтернатива тому, что условно можно назвать духом модерна. И с этим обстоятельством нужно разобраться подробнее.
Что разделило Европу и Россию? С одной стороны геополитические устремления Запада, его не сегодня возникшая европоцентристская спесь. Она оставлена ему еще Римской империей, которая не имела расистских нот в своем мировоззрении и свое могущество основывала на политическом превосходстве, обеспечиваемом правом, политикой и военной силой. В период, пришедший на смену античности, христианская церковь, центром которой стал Рим, по своему происхождению представляла собой вселенскую церковью, и пока она видела свою задачу в христианском объединении, основанном на жертвенном деянии Христа, такая миссия была естественной. Но католицизм, ставший христианским центром, обрел и политическую власть. При таких обстоятельствах формирующая государственность Руси, желавшая самостоятельности, не могла пойти под руку Ватикана, и препятствовали такому шагу не только политические обстоятельства. Принципиальное культурное расхождение России и Европы, выросшее естественным образом из исторических и географических обстоятельств, уже ясно себя обозначило. Как полагал Данилевский, самобытный культурный тип выражает себя через политическую независимость, через свой способ организации хозяйства, свою религию и культуру, то расхождение между культурными типами должно проявляться на всех уровнях организации общества. Но, как нам представляется, фундаментальным фактором, различающим культурно-исторические типы, является этика, т.е. представление о человеке, смысле человеческой жизни, характере человеческих отношений и высших всечеловеческих ценностей. представление выражено не только в рациональных и образных формах картины мира, но более всего в том, что может быть названо мирочувствованием, являющимся своеобразным комплексным (системным) показателем переживания ценностей жизни и отношения к ней. В европейском и русско-славянском культурном типах эта сторона жизни представлена противостоянием индивидуализма, пропитанного гедонизмом, и объединительного (соборного) родового сознания. В истории первый вариант был характерен для Древней Греции классического периода, тронутой культурным разложением, получившим теоретическое оформление в философии софистов. Второй вариант присущ многим культурам, в каждой из них он живет в разных формах и далеко не всегда становится фактором, формирующим политическую организацию общества. Своя судьба у него в русской истории. Но, прежде чем обращаться к ней, еще раз о капиталистическом «духе модерна». Капиталистический дух, нашедший среди прочего свое оформление в трудовой этике протестантизма, вообще-то враждебен всем культурам, можно сказать резче, враждебен человеку, а значит враждебен Истории. Эта его враждебность человеку оказалась замаскированной модификацией ценностей гуманизма, осуществленной Просвещением, утвердившим идею Прогресса. Поскольку же дух капитализма мог вызвать к жизни лишь ускоренный (бешено ускоренный) технический прогресс ради своего торжества, то, как я уже отмечал в другой заметке, его век исторически недолог. Его внутренняя пустота обнаружилась достаточно выразительно ко времени первой мировой войны, но политические страсти и борьба с оппонентами отложили «культурную разборку» с этим духом, уже начатую М.Вебером, В.Зомбартом и даже О.Шпенглером, а в косвенной форме уже шедшую в философии иррационализма 19 века. Еще раз отмечу, что М.Вебер называл традиционализм первым противником капитализма (и главным, на наш взгляд): «Первым противником, с которым пришлось столкнуться «духу» капитализма м который являл собой определенный стиль жизни, нормативно обусловленный и выступающий в «этическом» обличье, был тип восприятии и поведения, который может быть назван традиционализмом. … человек «по своей природе» не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни».
Капитализм разрушает всякий традиционализм в любом обществе, в который он вторгается. Работа ради денег, ради все большего количества денег, убиваемых на бессмысленную погоню за комфортом, денежным статусом, на бессмысленные развлечения, ведущие в тупик вонючего потребления (безнравственного, лишенного желания жизни и высшего утешения жизнью) и разложения личности. На индивидуальном уровне этот «дух» прижился в европейском обществе, прижился через кровавые войны Реформации, через обольщение интеллектуалов, потребительство низов («потреблятство» здесь адекватный термин) и т.п. На уровне же общественной организации этот дух породил всепожирающую власть плутократии, власть мамоны, чуждую человеческим переживаниям и, если говорить в терминах мифических образов, власть тьмы. О власти плутократии писал даже далекий от революционных идей социализма В.С.Соловьев: «Общественная безнравственность заключается не в индивидуальной и наследственной собственности, не в разделении труда и капитала, не в неравенстве имуществ, а именно в плутократии, которая есть извращение должного общественного порядка, возведение низшей и служебной по существу области – экономической – на степень высшей и господствующей и низведение всего остального до значения средства и орудия материальных выгод».
Условия для столь уживчивого проникновения «духа капитализма» в европейское общество лежит в геноме европейской культуре, в частности, в присутствии в нем с античной истории индивидуализма и гедонизма, чаще всего идущих неразлучными молочными братьями. Они были временно разлучены в религиозном сознании протестантизма, заставившего индивида аскетически трудится в поисках спасения, а не комфорта, и породившего при этом новое отношение к деньгам и к смыслу жизни. Но ген гедонизма, т.е. принятие наслаждения как смысла жизни, практически полностью отсутствует в русской культуре (в народной культуре его отсутствие бесспорное), что и давало в народе стойкое неприятие этоса (духа) капитализма. Здесь нужно искать ответ на вопрос, занимавший равным образом М.Вебера и Ф.Броделя, почему капитализм родился именно в Европе и нигде более? Если М.Вебер видел ответ в культурном развитии Европы, то Ф.Бродель находил его в большой сумме социальных и географических (геополитических) обстоятельств (включая «услужливый» труд колоний). По-своему оба правы, оба класса обстоятельств были необходимы. Но, как нам понятно, капитализм, родившийся в культурном и социальном теле Европы, имеет весьма своеобразное отношение к Истории, по логике своего развития он ее уничтожает подобно раковой опухоли, преобразующей здоровые клетки организма в патологические. Неудивительно, что за обоснованием этого отношения он нередко обращается к оккультному гностицизму. «Воля к смерти» есть его типичное изобретение (субъективные смыслы, направляющие авторов идей, в данном случае вторичны). Неспособный к творчеству в области духа, но цепкий и беспощадный, он ищет себе темного прибежища в подвалах смерти и разложения, куда и тащит людскую массу. И противостоит ему только жизнь, обращенность к жизни, радость ее переживания, радость ее продления и наслаждение этим продлением жизни, ибо в этом служении Жизни заключается служение Истории, служение людям. Этим светом и озарена русская культура, этот альтернативный дух, альтернатива капиталистическому духу смерти, приходящей через вонючее потреблятство. И нынешнее стремление политиков, бизнесменов, людей наемного труда построить «правильный капитализм» (наш президент прямо-таки олицетворение этого стремления) есть глубокое помрачение сознания, причем не только исторического (хотя его в первую очередь), но и просто человеческого сознания, предпочитающего этику любви, братства, человеческой открытости.
Альтернативный дух вырастает не в ананасовых оранжереях. Дух русской культуры формировался и мужал в подвижническом труде освоения северной географической зоны и в подвижническом служении Отечеству. Эти два служения неразрывны в жизни общества, хотя разные социальные группы выполняли разные функции в этом общем жизненном процессе и далеко не всегда были согласны в своих действиях, как это обычно случается в развитии общества. Профессиональное служение Отечеству это социальная функция служилого слоя, в Российской империи таким слоем стало дворянство, историческое рождение которого может быть прослежено через стадии развития русского государства. Еще раньше такое служение было делом князей и дружины, обеспечивавших безопасность земли, городов, крестьянского и ремесленного труда и торговли. Складывавшийся дворянский слой был неоднороден, нес в себе наследие боярских родов (высшая аристократия) и служилого люда, получавшего дворянское звание за те или иные заслуги перед государством. И третьим важным сословием в Российской империи были его клирики, православное священство снизу и доверху.
Общественный организм живет, пока все его основные системные части в конечном счете выполняют свои функции. Скрепляющим организм фактором являются ценностные установки, переживание основных культурных смыслов, по-разному явленное в сознании разных социальных групп. Для Руси и Российской империи таковыми были ценности родового (общинного или соборного) сознания (Н.Федоров), ставшие условием сохранения и продления жизни русской цивилизации (приемлемый термин для характеристики многонациональной русской империи). Эти ценности были закреплены историей как условие жизни целого, как условие жизни, разрушаемой нередко внутренней борьбой тех или иных групп за свои эгоистические интересы. Но индивидуализм и эгоизм личностей или социальных групп оказывается особенно разрушительным в условиях жизни нашей северной цивилизации, и тем важнее в ней становились установки родового сознания, наиболее последовательно выраженные в православной ветви христианства. В общем, «альтернативный дух» жил во всех слоях общества, во всех социальных группах, явленный в них по-разному и порождавший соответствующие средства своего выражения в языке и эмоциональных переживаниях этих социальных слоев. Вопрос может быть поставлен лишь таким образом: где он был сильнее всего укоренен, какие социальные группы были наиболее стойкими его проводниками?
В дореволюционной царской России большие социальные группы представлены сословиями. Основная по численности группа – крестьяне, подавляющая часть которых находилась до реформы 1861 года в крепостном состоянии. Другая неоднородная в целом группа – дворяне, в среде которых имело место довольно резкое различие между наследственной аристократией, мелкопоместным и служилым дворянством. Третьей группой представляют клирики, т.е. класс священнический. Наконец, можно говорить о разночинном населении городов. В эти слои должно начало проникать европейское просвещение в 18 веке, и понятно, что оно практически не затронула крестьянство и клириков. Оно внедрялось главным образом в сознание привилегированных элитарных групп и в образованные слои России, включая разночинное население городов. Освоение идей европейского просвещения было необходимо русскому обществу. Но такое освоение должно было побуждать к собственному интеллектуальному творчеству, способному выработать «интеллектуальный ответ» западу. Его необходимость порождена самой историей, вытекала из новой фазы истории, в которой общество должно было трансформироваться, принять новые формы, ответив на вызов научно-технического и промышленного развития, брошенный западом. Какие социальные группы должны были принять этот вызов и дать на него ответ в условиях России 18 века?
Конечно, это должна была делать элита, непосредственно вовлеченная в управление государством. На интеллектуальном уровне не обязательно сама непосредственно. Общество сложная система, в которой неизбежно прорастание новых идей, людей и социальных групп, чувствующих потребность времени (социальный заказ) и откликающихся на него. Последующая задача заключается в селекции идей, создания условий для их проникновения в общество и выработку тех или иных социальных проектов. Однако в России времен реформ Петра Великого нужных социальных групп практически не было, зато были по меньшей мере две мощные консервативные группы, препятствующие всякому обновлению. Такими группами были высшая аристократия (боярство и его окружение) и церковь. Можно ли утверждать, что на них лежит историческая вина в инертности русского развития? На мой взгляд, можно. Но суть проблемы не в том, чтобы изобличать эту вину, а в том, чтобы понять ее корни. Я уже не раз указывал, что сложную систему можно понять, если осознан его фундаментальный системообразующий принцип. Есть ли такой принцип, некая системная особенность в становлении русского государства и его элит, отображенная в мирочувствовании элиты, порождающий мотивации и определяющий характер социальных действий? Может быть, некую подсказку дают «Лекции по русской истории» В.О.Ключевского, который отмечает следующую особенность становления правящей элиты в Московской Руси. Ее правители по преимуществу относились к своему государству как к собственной вотчине. Это вотчинный принцип пронизывал и всю боярскую элиту, а такой подход влечет по меньшей мере два следствия. Одно заключается в том, что в вотчине владельцем видятся и решаются прежде всего хозяйственные задачи, причем решаются так, как видятся «вотчиннику». Второе следствие является продолжением первого, именно, такой «вотчинник» не видит исторического процесса, исторические (имперские) задачи для него далеки и не принимаются во внимание, пока, как говорится в народе, «жареный петух не клюнет». А когда такие задачи осознавались государем, то всякий раз начиналась его война с косным «вотчинным» окружением, не склонным нести новые тяготы ради целей имперского развития. Во всяком случае, такое видение истории отчасти объясняет глубокую инертность, с которой столкнулся Петр I, находя себе нужных людей подчас среди разного рода разночинцев и авантюристов, вроде Алексашки Меньшикова.
На пути имперского строительства Русь дважды вступала активно в мировой исторический процесс. Первый раз как Киевская Русь, но этот процесс был прерван, и монгольское нашествие оказалось возможно решающим событием этого прерывания. Московская Русь входит в мировую историю иначе, это уже другой организм, хотя и является культурно-историческим наследником первого. Разрыв Руси на малороссию и великороссию уже состоялся, хотя ко времени Петра началась уже и «историческая починка» этого разрыва.
Одним из социальных институтов, который в условиях феодального строя должен давать ответ на интеллектуальные вызовы, является церковь. Не вдаваясь в историю этого института в России, отметим, что по разным причинам она такой роли в свое время не выполнила (к сожалению, урок не пошел впрок). Но при всех исторических обстоятельствах, в особенности в обстоятельствах критических, власть и втянутые в социальные процессы элитные группы осознанно или инстинктивно обращались к родовому общинному сознанию. Достаточно очевидная причина этого указана выше, это единственный спасительный для России тип сознания, взлелеянный в ней. И такой тип сознания не может быть протестантско-меркантилистким. Он может быть только возвышенным, требующим идеи, выходящей за пределы личного благополучия. Это идея человеческих принципов взаимоотношения, идея ценности целого ради человека и человека ради целого. Сама по себе она есть культурно-генетическая идея, прописанная и прочувствованная в той или иной форме всеми социальными группам. В определенные моменты она получает идейно-политическое оформление, преходящей формой которого в советский период оказался марксизм. Отметим однако, что общинно-родовое сознание имело наиболее глубокое укоренение в широком народном слое, прежде всего в крестьянстве, составлявшем более 80 процентов населения в предреволюционной России начала 20 века. И к этому отметим также глубокий, можно сказать, принципиальный разрыв между властной и интеллектуальной элитой и народом, представленным этим самым крестьянством. Эта фундаментальная трещина во многом предопределила будущую внутреннюю слабость советской империи, обусловив невиданно страшную катастрофу, в которой оказалась российская империя в конце 20 века, грозящую остановит ее социогнез, т.е. вычеркнуть Россию из Истории.
Победа русской революции была победой общинного сознания в его народной форме. Но строительство общества никогда не начинается с нуля. В сознании сохраняется опыт государственной жизни, на который опирается и новое строительство. Ленин как гениальный политик имел острое чувство реальности, помогавшее понять реальные процессы в России и давать на них адекватный ответ. Но решать вопросы нового строительства пришлось Сталину и возглавляемому им руководству. Они оперлись на устои общинного сознания, и государство рабочих и крестьян строилось как большая община. Беспримерный опыт советского строительства заключается в том, что вступление в промышленную фазу было совершено при доминировании традиционных ценностей «родового сознания», являющегося полной альтернативой духу капитализма. Тем самым у капитализма появился абсолютный противник (вспомним высказывание М.Вебера о традиционализме). В этой война не на жизнь, а не смерть была использована слабость советского общества, унаследовавшего давний разрыв между народом и элитой и усугубившего ее в силу ряда субъективных и объективных обстоятельств. Как уже не раз отмечалось, элита и ее мирочувствание и мировоззрение не создаются директивой, создание подлинного элитного слоя, способного служить идее, требует поколений, вырастающих в определенной традиции. Почему не произошло слияние старой и новый элиты и их взаимное обогащение, не случилось слияние прежней традиции служения Отечеству с реальностью нового Отечества (отдельные прецеденты не были решением задачи в масштеб общества) - вопрос сегодня скорее академический, т.е. ставящий задачу для серьезного исторического и социологического исследования. Здесь вновь можно указать лишь на одно обстоятельство, усилившее названную болезнь. Для формирования и воспитания элиты, т.е. воспитания ее новых подрастающих поколений, необходима соответствующая идеология, соответствующее мировоззрение, способное синтезировать прошлое и настоящее. От марксизма нужен был переход к некой национальной идеологии, в рамках которой марксизм мог занять место, соответствующее его роли в русской истории. Но любой крен в сторону осмыслении русской революции и советского общества на основе русского общинного исторического опыта и опыта русской общественной мысли жестко преследовался. Точнее сказать, наиболее жестким это преследование было на первом этапе советского строительства и на его завершающем этапе, в частности, в эпоху застоя, создававшегося в сфере идеологии М.А. Сусловым. Были как объективные, так и субъективные причины такого положения дел, последние связаны с особенностями формированием кадрового состава высшего руководства (речь должна идти никак не об национально-этническом составе, на чем заклиниваются националисты). Во всяком случае, мировоззрение, не вытекающее органично из истории общества, не могло обеспечивать прочную смысловую ткань, объединяющую элиту и общество. Что же касается дореволюционной элиты, то, с одной стороны, ее оттолкнули революционные крайности начальной стадии. Но, с другой стороны, она сама отшатнулась от советской революции, не сумев, за редкими исключениями, принять народную правду. Барская правда оказалась им ближе, хотя сказать по справедливости, некоторые лучшие представители старой элиты оказались на стороне советского строительства с риском для собственной жизни.
Сегодня дух, альтернативный наступающей фашизации капитализма, есть прежде всего наш народный дух, создававший советское общество. Но, чтобы он явил себя, он должен быть не только пробужден и аффицирован, но он должен быть фундирован философски, исторически, фундирован всеми средствами культуры в соответствии с историческими обстоятельствами нашего времен, ибо без этого почва для социального действия всегда будет ускользать. Дух истории не может выжить на бытовом уровне, он требует себе адекватных рациональных форм выражения. Решение этой задачи есть сегодня «служилая функция» нашего интеллектуального слоя, который крайне тонок. А фундаментальным основанием всякого нового мировоззрения является представление о человеке и об этосе, определяющем человеческие отношения. В этом плане не И.Ньютон и не его картина мира открывали путь «духу капитализма», этот путь проложили Ренессанс, Реформация и Просвещение, и на каждом этапе этого развития шла трансформация представления о человеке и экзистенциальных ценностях его бытия. И сегодня требуется картина мира, возвышающая человека и его «приход в мир», но это отнюдь не картина мира Большого взрыва. Не андронный коллайдер решит судьбу нового мировоззрения. Как и в прошлом ее решит философия, точнее, учение о человеке и человеческих ценностях, оправдывающее и обосновывающее то, что можно назвать социогенезом, т.е. становлением и развитием человека на Земле.
Мы действительно не «они». Но активная война против нас в сфере сознания, препятствующая масштабному философско-мировозренческому осмыслению этого факта, началась не в середине 20 века. Она началась «естественным путем» и началась гораздо раньше, по крайней мере с проникновением европейского просвещения в 18 веке (этим я не хочу сказать, что такое проникновение было не нужным, ни в коем случае не так). В скрытых формах она была продолжена и в советское время внутри самого советского строя его рядом его начальников от идеологии. Преодоление слабости собственного национального, можно сказать, цивилизационного сознания есть необходимое условия продления нашего развития, оно необходимо всему миру. Последнее есть тоже факт нынешней истории, а не мессианской амбициозности.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 21.5.2013, 8:50
Сообщение #29


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата(Ratan @ 30.7.2012, 13:00) *
Преодоление слабости собственного национального, можно сказать, цивилизационного сознания есть необходимое условия продления нашего развития, оно необходимо всему миру.

Сегодня к теме «капитализм и модерн» примыкает вопрос, можно ли опираться на марксизм как социально-философскую теорию, пригодную для выстраивания социальных действий, устремленных в будущее, устремленных в Историю?
Идея Истории всегда указывает на жизнеутверждающее начало, на процесс продления и восхождения жизни разумных существ, наполненной смыслом, наполненной содержанием. Казалось бы марксизм также проникнут такой идеей, тем более, что он предполагает снятие и преодоление капитализма более высокой общественно-экономической формацией, называемой коммунизмом. Так воспринимался марксизм в ходе строительства советского социализма, названного Н.А. Бердяевым «русским коммунизмом». Но, взвешивая роль марксизм в современных условиях, необходимо вглядеться в его «метафизическое», т.е. историософское содержание, в его идею истории. Концепция Истории как закономерного процесса принята К. Марксом под воздействием гегелевской феноменологии духа, получившей теоретическое оформление в его «Науке Логики». Но у К. Маркса место деятельного духа заняла предметная деятельность человека, она стала источником движения человеческой истории. Тем самым история была переведена из абстрактного царства духа в сферу деятельности человека, причем деятельности предметной, преобразующей взаимоотношения мира человека и мира природы. С изготовления предметов труда начинается историческая жизнь человека, начинается трудный путь из царства необходимости в царство свободы.
Не исключено, что такое погружение человеческой истории в материальную деятельную сферу могло быть отзвуком протестантских воззрений. Генрих Маркс, отец К. Маркса, принял христианство, что в лютеранской Германии означало вхождение в протестантскую общину. Отметим, что и сам К.Маркс начинал «свои университеты» с факультета теологии в боннском университете, хотя само по себе это обстоятельство, быть может важное в созревании основных идей Маркса, можно оставить в стороне при анализе его социально-философской доктрины. Важно в конце концов, что Маркс погружает Историю в человеческую деятельность, превращает человека, осуществляющего преобразование природной среды, в творца Истории, в ее Демиурга. Идея в общем-то вдохновляющая, и вне ее невозможен глубокий взгляд на марксизм. Эта идея определяет место марксизма в совокупности теоретических воззрений на общество.
Опора на деятельное отношение человека к природе при рассмотрении динамики общества, является несомненной заслугой К. Маркса и его теории. Но, принимая само положение о фундаментальном значении предметного действия, необходимо оценить марксистскую интерпретацию используемого им положения. Трудности приложения марксизма к реальному историческому процессу начинаются с того, что для К. Маркса вся история человечества при множестве ее различных фактических проявлений вложена в простую линейную схему развития производительных сил и производственных отношений. К такому можно сказать одномерному видению истории могли подталкивать два фактора: гегелевская феноменология духа и протестантский взгляд на положение человека на Земле, более широко – на его положение в космосе. Гегелевская концепция толкала к принятию некоего ключевого движущего фактора, и К.Маркс принимает в качестве такового человека и его предметную деятельность. С другой стороны, к признанию исключительного положения человека, который сам творит свою историю через труд, через предметно-деятельное освоение земного пространства, ведет также протестантская версия изгнания из рая, поэтически изложенная Дж. Мильтоном еще в конце 17 век в поэме «Потерянный рай». Эта версия не лишена своеобразного вдохновляющего начала, и сознавал ли субъективно К.Маркс указанное обстоятельство или не осознавал, но объективно названные положения соединены в его философии истории. Последнее означает, что в саму теорию, в ее фундаментальные (метафизические) основания вложен некий дух веры, некое квазирелигиозное начало, которое неизбежно будет направлять как рассуждения внутри самой теории, так и те выводы, которые из них последуют. Это обстоятельство необходимо принимать во внимание при последующем обсуждении актуальности марксизма. Кстати, отчасти оно может давать объяснение внуренним дискуссиям и поискам аутентичного марксизма в отличие от догматического марксизма советской науки или от иных его трактовок. Разные «марксизмы» предстают в таком случае как разные интерпретации веры, ее фундаментальных догматов. Это обычное дело всех конфессий. Например, христианство имело много ересей, а на сегодня оно представлено тремя основными направлениями, причем протестантизм как ветвь христианства делиться в свою очередь на ряд школ. И т.д.
В марксизме есть также научное содержание, которое не ограничивается фундаментальным историософским и антропологическим постулатом о роли деятельного начала в истории. Оно представлено политэкономическим анализом капитализма, изложенным в известном сочинении К. Маркса. В контексте принятой им историософии происхождение капитализма предстает у Маркса как проявление объективного закона истории, т.е. закона развития производительных сил и производственных отношений. Как я уже отмечал однажды, К. Маркс дает капитализму историческую легитимацию, т.е. представляет его как неизбежную и необходимую фазу человеческой, а не сугубо европейской истории. Однако анализ политэкономии капитализма в известной степени независим от представления о его происхождении, так что в плоскости политэкономической историософский комментарий оказывается вторичным. В западном мире марксизм воспринимается прежде всего через его политэкономию и на эту составляющую марксизма опирается тамошняя критика капитализма. Все обличительное, сказанное марксизмом в адрес капитализма, оказывается несомненным, и с этим соглашаются в той или иной форме все интерпретаторы марксизма. Но все действительные проблемы обращения к марксизму как концепции исторического развития выходят наружу, когда возникают вопросы его практического применения, т.е. вопросы выбора форм социального действия, исходящих из политэкономии К. Маркса.
Европейские сторонники чистоты марксизма подвергают критике «марксистскую» практику строительства советского общества в СССР (России), которую В.И. Ленин рассматривал как творческое применение марксизма. Но чем продиктована русская практика, которая для продвинутых марксистов предстает как отступление от него? Ведь большевики ставили задачи социалистического строительства исключительно как необходимые действия победившего пролетариата.
Интересное обстоятельство заключается здесь в том, что разговор о победившем пролетариате оказывается в некотором смысле фигурой речи. «Пролетариат» в марксизме есть некая абстрактная конструкция этой теории, и как теоретический конструкт он существенно отличается от эмпирически реального «пролетариата», репрезентирующего названный конструкт. «Победивший пролетариат» оказывается неким неоднородным социальным субъектом со своим культурно-историческим лицом (лицами), с принятой когда-то традицией. Когда большевики говорили от лица победившего пролетариата и о решаемых им задачах, то речь шла о неком собирательном образе социального субъекта, ставящем задачи социального строительства. Более того, победившая в России революция не могла опереться только на городской рабочий класс, поскольку большинство населения страны составляло крестьянство. Этот социальный слой должен был принять участие в деле социалистического строительства «под руководством победившего пролетариата», боле того, преобразование названного слоя было одной из труднейших задач победившей революции. В общем, субъект социалистического строительства оказался весьма неоднородным. Его исторические и социальные корни лежали в прошлом аграрной России. Ему предстояло строить новое справедливое общество, а для такого строительства он должен был получить образование, освоить собственое русское и мировое культурное наследие. Все это означает, что абстрактного марксистского пролетария в социальном пространстве не было и нет. Есть народ, с которым нужно решать задачи, причем в «совдепии», как презрительно говорили о России белые эмигранты, эту задачу нужно было решать при отсутствии элиты, способной на такие решения. Спрашивается, а чем в таком случае мог помочь высоколобый марксизм того времени или еврокоммунизм сегодняшнего дня? Он мог помочь с двух сторон. С одной стороны, указанием на необходимость обобществления народного хозяйства, направляемого на строительство социализма, т.е. общества социальной справедливости, свободного от угнетения человека человеком. С другой стороны, он должен быть помочь как некая «религия освобождения», как учение, содержащее в себе идею «общинной справедливости», если меть в виду восприятие конечной цели марксизма в России. На основе марксистских представлений стала выстраиваться политическая идеология общества, и названный процесс совершался под давлением обстоятельств политической борьбы. Все эти процессы не могли совершаться вне конкретной социальной среды со всеми ее социальными и историко-культурными характеристиками. В общем, ситуация, с которой столкнулся «победивший пролетариат», в марксизме не описана и марксизмом не охвачена. И если бы вдруг в Европе победила революция такого рода, там точно также обнаружилось бы отсутствие абстрактного пролетариата, предполагаемого марксистской теорией. Вместо него предстал бы неоднородный исторический субъект, все социальные группы которого объединяет сегодня в западном мире мировоззрение потребителя. Этот социальный тип, названый в свое время Х. Ортега-и-Гассетом «массовым человеком», пронизывает все страты этого общества, в какой бы сфере они ни были заняты и каким бы образованием и интеллектом ни обладали.
Возникает вопрос общего характера: кто и как должен строить коммунистическое общество, если абстрактного марксистского пролетариата нет и сказать по правде, никогда и не было. На этой стадии социальной практики марксизм зависает над реальность при какой-либо практической попытке использовать его как теорию социального строительства, поскольку имеет в виду только производственно-экономические обстоятельства, и по сути игнорирует обстоятельства культурно-исторические, сыгравшие решающую роль в строительстве «русского коммунизма». В лучшем случае он действует как религия освобождения, пока идет борьба с капитализмом. Но вот она закончилась, и оказывается, что нет ни проекта, ни большой социальной группы, вооруженной этим проектом и способной его осуществить. Точнее, социальной группой, разрабатывающей и осуществляющей социальный проект, оказывается узкая группа лиц, принадлежащих к победившей партийной организации. Так и оказалось в советской России и поначалу в коммунистическом Китае. Да и где взять такую группу и такой проект, если марксизм создает безнациональную теорию для всех народов и во все времена, а на практике приходится иметь дело с народами и государствами, имеющими свою культурную, хозяйственную и политическую историю. Безнациональная и абстрактная теория марксизма оказывается лишенной социальной почвы. Можно вспомнить слова самого Ф. Энгельса о том, что теория, созданная для всех народов и на все времена (это он о Е. Дюринге, кажется) не годится ни для одного народу и ни в какое конкретное время.
Что же удивительного, если в России пришлось перетолковывать марксизм в соответствии с задачами социального строительства и конкретными историческими условиями, включая традиционную для России ментальную установку общинного сознания. Полный или частичный отказ от марксизма неизбежен в таких условиях, и здесь могло быть два пути отречения от марксизма как ведущей социальной теории и основы мировоззрения. Один путь – обращение к культуре и национальной общественной мысли, способной отразить основную ментальную установку народного сознания, и переосмысление социального строительства в духе новой исторической парадигмы. Подчеркну, новая историческая парадигма – это философия истории и социальная философия, опирающаяся на некие иные фундаментальные представления о человеке и человеческой истории. Представление о деятельной природе человека должно в ней сохраниться в более глубоком и преобразованном виде. Другой путь отказа от марксизма, реально осуществленный в СССР, это превращение его в мертвую догму, в дохлую крысу, вокруг которой продолжались осуществляться ритуальные действия по приказу внутренней элиты СССР, иронизирующей по поводу устраиваемого ею странного карнавала.
Возникает вопрос: возможно ли новое оживление марксизма и нужно ли оно. На мой вгляд, не нужно. Марксизм должен быть преодолен в теоретическом плане и для этого нет нужды заглядываться на левое движение в Европе. Для Европы К. Маркс свой, там его не истолкуют так, как истолковали в России, где он был на первых порах религией освобождения и преобразования общества. Сегодня для глобальной борьбы с капитализмом и осуществляемым им расчеловечиванием человека нужна новая этика, точнее, новое фундаментальное учение, подводимое как базис под этику солидарного человечества, этику человеколюбия и продления человеческой жизни. Этого нет в марксизме, это он не может дать. Сегодня своей теорией он может лишь оправдывать борьбу тех, кому не хватает потребительских благ против тех, у кого они в избытке. Другой этики в нем по сути нет. Тут невольно вспоминается наш может и не столь фундаментальный, но наблюдательный Н.А. Бердяев: "В коммунизме слишком сильна зависимость от прошлого, влюбленная ненависть к прошлому, он слишком прикован к злу капитализма и буржуазии. Коммунисты не могут победить ненависть и в этом их главная слабость. Ненависть всегда обращена к прошлому и всегда зависит от прошлого. Человек, охваченный аффектом ненависти, не может быть обращен к будущему, к новой жизни. Только любовь обращает человека к будущему, освобождает от тяжелой скованности прошлым и является источником творчества новой, лучшей жизни". Бердяев прав здесь в главном. Нельзя построить новое общество на одном лишь отрицании прошлого. В мобилизационной стадии практика советского строительства внесла свою коррекцию, утвердив положительный идеал. Но для теоретического и мировозреческого обоснования этого идеала марксизм был мало пригоден, в то время как поиску его оснований в руской истории и русском наследии общественной мысли был поставлен прочный заслон.
Возможно ли оживить марксизм как доктрину революционного действия? Мне представляется, с ним потому и не покончено на Западе, что на его основе не может возникнуть концепция радикального преобразования общества, нет этики для такой концепции. Он остается точкой привязки всяких новых «измов», подкрашивающих фигурку бородатого К. Маркса фрейдистскими, структуралистскими или постмодернистскими изысками вроде концепции символического обмена Ж. Бодрийяра. Соединение коммунистической идеи и практики советского строительства является необходимым условием продолжения русской истории. Но вооружаться при этом марксизмом как теоретической основой подобного синтеза, значит второй раз наступать на те же «исторические грабли». Потенциал обновления, причем обновления глобального, заложен в тренде Российского исторического движения, в его культуре и общественной мысли. Не обращаясь к ним, нельзя сегодня выстроить идеологию будущего, альтернативного тому расчеловечивающему порядку, который несет глобальный капитализм народам мира. Это должна быть идеология и этика, фундированные светским мировоззрением. И нам начинать ее строительство необходимо с этических и теоретических поисков, совершавшихся в России.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 1.6.2013, 8:10
Сообщение #30


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Еще раз о том же.
Вообще-то мне кажутся достаточно ясными основания, по которым не следует опираться на марксизм как теоретическую базу синтеза идеи коммунизма и русской ментальности. Хотя бы потому, что марксизм оперирует одинаковыми для всех народов универсальными историческими законами, принизывающими историю и не связанными с культурным своеобразием народов. Тем самым он предлагает опереться на некий единый шаблон развития для всех народов, в то время как этот шаблон срисован с сугубо европейской истории периода вхождения в промышленную фазу. Универсальные исторические законы он помещает в сферу предметно-практической, т.е. хозяйственной деятельности, называемой также деятельностью экономической, хотя нынешняя «рыночная экономика», если следовать Аристотелю, есть хрематистика, а не домоводство, поскольку ее организующий принцип - получение прибыли. Но ведь не прибыль обеспечивает человеческую жизнь, а продукты, производимые в земледелии, в промышленности, в ремесленном производстве и т.п. Прибыль, получаемая в капиталистической экономике, оказывается специфическим средством организации хозяйственной деятельности, и этот своеобразный принцип организации хозяйственной деятельности требует для себя определенной общественной среды. Везде, куда проникает этот принцип, он требует соответствующего культурного и социально-экономического и политического преобразования общества, чтобы оно было способно его принять. И такое преобразование обращено прежде всего на фундаментальные ценности завоевываемого капитализмом общества, которые требуется заменить вожделеющей потребительской погоней за комфортом и удовольствиями. Оказывается, сам капитализм не может существовать вне определенной этики, которую он несет с собой. М. Вебер показал, что сакрализация прибыли как цели хозяйственной деятельности произошла в протестантизме, но и эта сакрализация стала возможной в этическом поле, созданном Реформацией, т.е. в определенной культурной среде, но никак не в силу самого факта хозяйственной деятельности. Именно эта смысловая среда, в которой получение прибыли обретает определенное сакральное значение, игнорируется К. Марксом. Если он ее и видит, то только как некое надстроечное явление, сопровождающее развитие производительных сил и поддерживающих это развитие на определенном историческом этапе. В принципе ложная конструкция, в рамках которой фундаментальной мотивацией является удовлетворение материальных потребностей. Ну, чем не пирамида Маслоу, в которой иерархия всех потребностей и проявлений жизни опирается на названный фундамент. В противовес такому воззрению всякий раз вспоминаются утверждение В.С. Соловьева, столь же простое и очевидное как врожденные идеи Р. Декарта: «Для всех, кто признает какой-нибудь смысл в истории человечества, не подлежит сомнению, что историческая жизнь народов определяется прежде всего их основными убеждениями, их общим мировоззрением». Нужно либо отказаться от этого утверждения, а фиксированная в нем истина не есть сугубо соловьевское открытие, либо отказаться от фундаментальных оснований экономического материализма, пронизывающих не только марксизм, но и нынешнюю «экономикс». Экономический материализм такого рода явным или неявным образом опирается на «основные убеждения» антропологического характера, в соответствии с которыми жизнь человека сведена к биологическим вожделениям и потребительским инстинктам. Но дает ли марксизм исторический выход из такого искусственно создаваемого мировоззренческого тупика? Где этот выход? В абсолютном и относительном обнищании пролетариата, осознающего через это обнищание необходимость новой этики и преодоления отчуждения? Откуда будет черпать пролетариат возвышенные идеи «теологии освобождения», например? Из политэкономии капитализма? Действительно, К. Маркс внес в свой анализ капитализма этические оценки, соотнесенные с его политэкономией, но отнюдь не вытекающие из нее. Прав был В.И. Ленин, утверждавший, что в марксизме нет ни грана этики. Но общество без этики не живет, а этика возникает не в хозяйственной деятельности, она в нее проникает и ее организует. Русский философ не без основания утверждал: «Так как подчинение материальных интересов и отношений в человеческом обществе каким-то особым, от себя действующим экономическим законам есть лишь вымысел плохой метафизики, не имеющей и тени основания в действительности, то в силе остается общее требование разума и совести, чтобы и эта область подчинялась высшему нравственному началу, чтобы и в хозяйственной жизни общество было организованным деланием добра». Понятно, что разворот мысли совсем не марксистский, продиктованный более ранним цитированным суждением о роли основных убеждений в жизни народов.
Однако своеобразие нашей ситуации в том, что мы не можем просто сказать марксизму «до свидания». Но не потому, что он есть некая единственно верная и единственно научная теория, с которой связано будущее человечества, как утверждалось в советском обществоведении. Причина в другом, именно, в исторической судьбе марксизма в России, в той роли, которую он сыграл в ней в силу исторических обстоятельств. Я уже высказывал свою позицию по этому вопросу на бесконечных сетевых просторах, но проще изложить еще раз, нежели искать ссылки на материалы, лежащие в архивах форумов. Основная идея для оценки роли марксизма в «русском коммунизме» была высказана Н.А. Бердяевым, и в своей сути эта идея в принципе правильная. А суть ее в том, что марксизм предстал пред нами в облике учения о всеобщей всечеловеческой справедливости, идея которой так дорога была народному чувству русского крестьянства, настрадавшегося от несправедливости барина и властного чиновника. В этом плане марксизм был принят, т.е. не отторгнут, именно в силу своего «религиозного содержания», т.е. в силу своей способности поддержать этику строительства справедливого государства рабочих и крестьян, этику социального пробуждения и освобождения от эксплуатации. Н.А. Бердяев связал это обстоятельство с религиозно-мессианской идеей царства, утверждающего справедливость, с некой народной правдой, жившей в глубине народного сознания. Этика социального проекта, осуществлявшегося в СССР, определялась традиционной общинной ментальностью, нашедшей себе опору в период революции в привнесенном большевиками марксистском понимании справедливости как ликвидации эксплуатации человека человеком. Эта установка соединила в 20-м веке марксизм с русской судьбой. Но одно дело этическая установка, ищущая поддержку в марксизме, и другое дело - та историософия и социальная теория, к помощи которых могла обратиться названная этика в поисках рецептов социального строительства. Для социального строительства из марксизма были извлечены некие генеральные принципы, именно, идея обобществления собственности, согласующаяся с крестьянской идеей «черного земельного передела», и столь же общие представления о социально-классовой природе ряда социальных институтов, прежде всего – государства. Замечу, что марксистское осуждение частной собственности теряет свою остроту в контексте этических представлений, задающих цели и способы ее использования. Общинный русский крестьянин был несомненным частным собственником, по-своему распоряжавшийся ею. Капиталистический принцип использования частной собственности для приращения прибыли и эксплуатации есть лишь один из исторических прецедентов отношения к ней. Использование частной собственности для быстрого личного обогащения и бегства из России также один из исторических прецедентов отношения к собственности. Использование собственности и предпринимательской энергии в интересах общества кажется сегодня утопической иллюзией. Но если общество именно так поставит вопрос, исчезнет ли предприниматель или его место займет новый собственник с новой этикой хозяйствования? Если советская власть в свое время обеспечила «этику индустриализации», заключавшуюся в соединении личного и общественного интереса и даже в жертвенном принесении личного материального интереса на алтарь социального строительства, то возникает вопрос, а можно ли провести новую социальную революцию, заставив собственника «раньше думать о Родине, а потом о себе», лишая собственности тех, кто неспособен усвоить этот простой принцип? Это и было бы сменой элиты, во всяком случае началом такого процесса. Но для такого процесса нужна не отрицательная марксистская идея осуждения собственности, а позитивная идея общественного единения и стратегической исторической цели.
Достаточны ли названные выше принципы, извлеченные из марксизма, для решения задач строительство нового солидарного общества?
Сегодня западная социальная инженерия полагает, что можно сконструировать любой этнос и любое общество на основе некой конструктивно привносимой (привитой) идеи. С этим соглашается даже почти забытый футуролог Ф. Фукуяма, этот весьма своеобразный ученик неогегельянства, поскольку, как он подчеркивает, люди готовы умирать за идею, в которую они поверили (замечу при этом, что не во всякую идею они поверят). Точно также он высказывается против марксистско-либеральной уверенности в примате экономики. Проблемный вопрос здесь в том, как и на каком основании та или иная идея принимается обществом, становится материальной силой, говоря словами Маркса. Историческая практика может лишь подтвердить, что идеи такого рода не приживаются на основе одного лишь рационального обоснования. Для них нужна культурная почва, нужны основные убеждения, основное мировоззрение, создаваемое историей народов и запечатленное в его культуре или, можно сказать, в его культурных архетипах. Чтобы создать новое общество, нужно либо опереться на эти основные убеждения, точнее, на культурные архетипы, либо превратить общество в мелкий песок автономных индивидов, чтобы сложить их потом в новое общество, чем собственно и занимаются теоретики и созидатели нового мирового порядка. Операция последнего типа пока в истории не удавалась, поскольку она должна вести лишь к летальному исходу, оформляемую в ту или иную идеологию смерти. В СССР же велась созидательная работа, и для этой работы требовалась идеология и ее рационально-теоретическое обоснование. Поскольку на месте последней изначально и в силу исторических обстоятельств оказался марксизм, то идейно-теоретическая работа в СССР представляла собой постоянное «сшивание» марксизма с практикой социалистического строительства, опиравшего на традиционное общинное сознание. Эта работа всегда определялась текущей политикой и текущими задачами, для решения которых марксизм должен был давать оправдание-обоснование практически предложенных средств. Приходилось перетолковывать марксизм под практику социального строительства, создавая свой марксизм-ленинизм, от которого открещиваются европейские и отечественные поборники «классического марксизма». В поздние годы эпохи Хрущева-Брежнева мнимая работа по оправданию марксистской теорией очередных решений партийной элиты вообще превратилась в фарс, над которым глумилась как продвинутая партийная элита, так и продвинутые идеологи, сидевшие в партийных изданиях. Напомню, в начавшей «перестройке» Е. Гайдар оказался редактором журнала «Коммунист», где видимо и пришел к глубокой идее вытирания ног о советский флаг при входе на какую-то антикоммунистическую тусовку. Возможности марксистской теории в деле социального строительства крайне ограниченны, и возможно И.В. Сталин почувствовал это сразу после окончания второй мировой. Но независимо от таких гадательных предположений о позиция вождя это обстоятельство почувствовала страна, в которой в первое десятилетие после окончания войны появились «стиляги» с их уродливой этикой западного потребительства, камуфлируемого ныне блефом интеллектуального противостояния. Известный всем А.А. Зиновьев родом из той эпохи, в которой стиляжничество было лишь одним из симптомов идейного нездоровья общества. В послевоенный период на волне победы был принципиально возможен идейный разворот, который могло воспринять общество, но к которому не была готова партийная элита. Впрочем, для этого не было ни идейно-теоретических сил, ни было подготовленных элитных групп, а провозглашением ориентации на «гуляш-коммунизм» Н.С. Хрущевым была уничтожена сама возможность такого поиска. Тем самым в идейном плане страна была обречена. Даже модернизация марксизма не могла уже стать средством спасения. Им могла оказаться только новая историософия и общественная теория, соединенные с русской историей и архетипами русской культуры. Но на прорастание таких зерен было наложено жесткое табу, за соблюдением которого бдительно надзирал всесильный аппарат госбезопасности, поставивший русскую тему под свой строгий контроль и поощрявший только «белые оттенки» этой темы.
Но вернемся к сути, т.е. к некоторым чертам жизни марксизма в советской истории. Как уже сказано, историософия марксизма является упрощенной и мало пригодной для теоретического овладения процессом коммунистического строительства в СССР. Коммунизм Маркса не проникает в сферу духа, он ограничен сферой производства и распределения. Однако первые строители коммунизма, которым должно быть благодарно наше общество, вполне искренне полагались на эту теорию и вполне искреннее искали в ней подходы к решению задач. Как уже сказано, на деле это оборачивалось поиском «теоретических обоснований» принятых социальных решений, что находило свое выражение в коммунистическо-теоретической риторике партийных съездов, партийных документов и партийной литературы. Марксизм не подсказывал новых решений, они возникали в ходе социалистического строительства, а марксизм становился их обоснованием уже после их фактического принятия. Страна говорила на марксистском языке. В конечном счете впала, как утверждалось в анекдоте позднего социализма, в расстроение личности, когда говорится одно, думается другое и делается третье.
Есть в марксизме некие опорные пункты, которые не удаляются из него подобно словам из песни и на которые опиралось марксистское говорение в СССР. Это тезис о развитии производительных сил как движущего начала истории, положение о первичности первичность базиса (бытие определяет сознание) и положение о классовой борьбе. Первый тезис на этапе мобилизационного развития теоретически оправдывал прилагаемые народом сверхусилия, хотя простым и ясным оправданием этих действий были слова И.В. Сталина о необходимости за 10-15 лет пробежать столетний путь вхождения в промышленную фазу, «иначе нас сомнут». Тезис о первичности бытия также ориентировал на первоочередное решение задач индустриального строительства. А тезис о классовой борьбе имеет сложную политическую историю от утверждения о нарастании классовой борьбы по мере строительства социализма, до ее практического забвения внутри СССР в эпоху мирного сосуществования социальных систем. Однако в названное время основной сферой приложения тезиса о классовой борьбе оставался анализ международной обстановки, с которого всегда начинались программные съездовские документы партии. Да, действительно страна говорила марксистским языком, и в этом контексте марксизм оказался связанным с ее успехами. Но успехами она была обязана не марксизму, а организационным решениям руководства, политической воле в исполнении решений и ментальным установкам традиционной культуры, принявшей идею коммунизма как справедливого общества, устраняющего эксплуатацию человека человеком. Но, чем дальше в лес, тем больше дров… По мере преодоления обстановки мобилизационного развития разрыв между историософским (метафизическим, можно говорить) содержанием марксизма и реальной общественной практикой становился все больше и все очевиднее. Все актуальнее становился выбор между идеологическим обновлением и полной идеологической капитуляцией. Внутренняя элита выбрала второе, как и предсказывал Н.А. Бердяев, чувствовавший, что задача идеологического обновления окажется непосильной для новой власти.
В силу названных обстоятельств, а названы далеко не все, нельзя не прийти к выводу, что попытка строительства СССР - 2 на теоретической базе марксизма заново обнаружит все названные проблемы, прежде всего идейно-теоретический провал в историософской части мировоззрения, в котором так уютно поселилась нынешняя КПРФ. Слово «марксизм» для них свято именно потому, что оно оберегает названную идейную пустоту. Но верно и то, что после советской истории отношения с марксизмом нельзя свести к простому «до свиданья». В области историософской сохраняется указание марксизма на деятельное начало в истории, на необходимость анализа роли технического прогресса и хозяйственной деятельности в обществе, хотя М. Вебер показывает, что хозяйственная этика более фундаментальный фактор, нежели сам по себе технический прогресс. Однако дорога в будущее требует фундаментального обновления мировоззрения, прежде всего в сфере антропологии и историософии, которые суть стороны единого целого. Западная мысль отказалась от этики солидаризма. Если она к ней вернется, то может оказаться, что она сделает эту работу быстрее и лучше нас (на материале нашей истории среди прочего) Но практически нет оснований уповать на это. Сегодня западный фрейдизм, релятивизм, позитивизм и постмодернизм мало пригодны для этой цели. Спасение утопающего дело рук самого утопающего. Гротескная формула, но формула. Культурный и теоретический синтез идеи солидарного общества (русского коммунизма или русского социализма), русской культуры и русской истории действительно нужен. Но за нас никто этот синтез не сделает.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 7.7.2013, 5:51
Сообщение #31


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Происходящие в мире события для меня лично актуализируют принципиальный вопрос, что есть капитализм, в чем его суть. Утверждения советской пропаганды, что за ключевые негативные события в мире ответственен капитализм (мировая система капитализма), не былм лишены оснований. Занимательно что к размышлению о природе капитализма подталкивается вопрос, казалось бы не имеющий прямого отношения к теме, именно, вопрос о политической прочности нашего властного тандема. Вопрос, который не может не возникать, поскольку уникален и сам тандем и рекордная по времени длительность его существования. Эту «странность» нельзя не замечать.
Есть много политических факторов, которыми можно объяснить это упорное единство сторон, среди которых напрашивается прагматичное соображение об элитном балансе, обеспечиваемым тандемом. Однако люди остаются людьми и может оказаться, что дело здесь не только в политическом прагматизме. Должен существовать какой-то личностный человеческий фактор, и он скорее всего заключается в том, что Путин и Медведев – ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ в главном вопросе, что и позволяет тандему работать на элитное равновесие. В общем, есть основание к поиску объяснения, опирающегося на некую общность сознания наших субъектов. Если же поставить вопрос, в чем заключается их «единомыслие», то можно предположить, что предполагаемая общность сознания состоит в том, что оба верят в капитализм как единственно возможный путь исторического развития. Во всяком случае на текущем этапе истории все другие пути по их мнению никуда вести не могут. Можно вспомнить слова Путина о привлекательности, но ложности коммунистической идеи, якобы приведшей нас в исторический тупик. Разумеется, само предположение о «единстве веры» исходит из того, что наши субъекты имеют или могут иметь убеждения. И если за существование убеждений у одного из них я поручиться не могу, то Путин-то уж точно убеждения имеет. Вся динамика и психология его поведения говорит о том, что этот человек, действующий сообразно обстоятельствам, проникнут идеей, поддерживающей его решимость вести страну по пути капитализма.
И здесь нужно произнести главное слово. КАПИТАЛИЗМ есть вера наших фигурантов. У одного она есть убеждение либерально-диссидентское, возможно, потому и не столь глубоко затрагивающая психику, но у другого это прочувствованная вера человека, воспринимающего Европу как воплощение идеи капитализма. Он и на православной литургии с этой верой стоит, как это ни парадоксально. Но это не только его вера, названное убеждение сидит в многих народных головах, хотя бы и в форме, не доведенной до уровня рациональной рефлексии. Образ обильного супермаркета всего лишь икона этой веры, созданной Западом, и К. Маркс – противник капитализма, внес свою лепту в ее создание путем исторической легитимации капитализма. По этой причине мне казалось столь интересным увидеть капитализм в другом свете, не в розовом свете либерализма, и не в черном свете марксистского отрицания капитализма, но в некоем рентгене научного анализа.
В свете предполагаемой мною важной роли «веры в капитализм», овладевшей не только названным персонажем, хочется еще раз сказать пару слов на эту тему. Медведев Д.А. и его окружение прямо выражают некоторые простые основания «капиталистической веры». Ее ключевые слова (догматы): индивид, частная собственность и частная (индивидуальная) инициатива, права индивида. На них, как можно подумать, опирается спонтанный исторический процесс. Нужно только дать свободу индивиду, чтобы он реализовал свою природу, свою инициативу и свои права. По его убеждению, если таковое существует, больше ничего и не нужно для исторического движения общества. Конечно, все это идеологическое фуфло, фантомный бред, изобретенный европейским Просвещением, в который верит какой-нибудь еще сохранившийся идеальный либерализм. Впрочем, на эту веру хочет опереться и тот «либерализм», который верит только в свое брюхо и свои вожделения, прикрываемые «правильной идеологией». Так в чем же должны заключаться нюансы видения капитализма, позволяющие не быть в плену не только либеральных, но и марксистских представлений?
Начать нужно с отказа видеть капитализм во всем, чем является сегодня западное общество. Когда организм болен или подвержен воздействию каких-то внешних факторов, то мы различаем причины болезни и больной организм, продолжающий выполнять свои функции. Европейское общество во власти капитализма, оно пронизано капитализмом, но общество не рождено капитализмом, оно им не создавалось. Поэтому далеко не все заслуги западного общества связаны с капитализмом, как и не все его пороки обусловлены исключительно капитализмом. Здесь верно то, что в ходе завоевания общества капитализмом его интеллектуальная бригада создала определенные мировоззренческие мифы, необходимый для принятия капитализма. Главная конструкция – миф свободного самодостаточного индивида, в самом себе заключающего все условия и предпосылки общественной жизни, среди которых главными являются естественные права и свободы. Тогда общество, согласно этой антропологической легенде, возникает из индивидуального эгоизма индивидов, которые не могут удовлетворить свои устремления без содействия других субъектов. Поэтому преодоление либеральных мифов необходимо начинать с отрицания этой мифологемы, оставив сказки о самодостаточном индивиде Т. Гоббсу и другим «просвещенцам», верившим, что общественная польза есть следствие индивидуального эгоизма. Способом существования людей в докультурном и культурном состояниях является сообщество, структурируемое не соображениями эгоистической выгоды особей, но законами жизни, законами объективными и по-своему непреложными. Лишь в рамках сообщества существует индивид (особь), лишь в рамках культурного сообщества существует личность. В этом контексте следует видеть фундаментальные постулаты, с которыми носится либероидная шизофрения. Прежде всего – инициативность индивида (личности). Инициатива личностей, называемая творчеством, сопровождает всю человеческую историю, она не изобретена капитализмом. Просто идеология капитализма полагает, что высшей целью индивидов должно быть эгоистическая максимизация личной пользы (комфорта и удовольствия), достигаемая получением наживы, и только такая инициатива должна поддерживаться обществом. В действительности это всего лишь способ ограничить творческую энергию людей эгоизмом индивида. Права человека? Так ведь с момента возникновения государства и писаного права его задачей было обеспечить защиту жизни и достоинства личности, неприкосновенности его имущества (собственности). Право могло быть разным. Сегодня "свобода выбора" гражданина в обществе капитализма во многом сведена к манипулируемому (при помощи психологических технологий)выбору товара в супермаркете или телевизионного актера в политической гонке, хотя в эпоху буржуазных революций тезис о правах человека звучал очень актуально, поскольку был направлен против сословных привилегий феодального общества.
В ходе завоевания общества идеологи капитализма создали некое понимание смысла жизни, определяющее постановку и решение конкретных исторических или иных задач. Поэтому вопрос о природе капитализма ведет нас к анализу смысла жизни, принятого обществом, которое мы называем капиталистическим. Иначе говоря, мы вновь и вновь должны обращаться к этосу европейской постфеодальной культуры, пронизывающей цивилизацию Запада и придающей ей историческое своеобразие и историческую целостность. Смысложизненные ценности не вырастают из производительных сил, из технического прогресса и т.п. Они формируется иными путями и сами определяют характер производственных отношений, говоря марксистским языком, хотя в нашем случае понятие «производственные отношения» не является органичным средством описания, поскольку оно игнорирует этическое содержание «производственных отношений» и оставляет без внимания хозяйственную этику, принимаемую обществом. Последняя есть проявление утверждающегося понимания смысла жизни. Доминирование той или иной хозяйственной этики, насаждаемой через организацию хозяйственной деятельности, как это совершается сейчас в России, оказывается средством воздействия на общественный этос. Отсюда и главная мысль, на которой в той или иной форме постоянно настаивает автор этих строк. Она заключается в том, что общественно-историческая или культурно-историческая оценка капитализма должны быть оценкой этической, т.е. она должна отвечать на вопрос, какое понимание смысла жизни привнес капитализм в общество, и какова историческая перспектива такого понимания смысла жизни.
Не раз уже говорено, что такой подход идет не только от исследований М. Вебера или В. Зомбарта. Это позиция собственно русской общественной мысли 19 века, в которой прямо или косвенно принимается установка, выраженная фразой «основание всему начала нравственные». Таково основание историософского подхода, созревавшего в России по мере обретения ею своего культурно-исторического языка. Центральной задачей русского сознания 19 века был поиск новой формулировки смысла жизни, отвечающей изменившимся историческим условиям. Так случилось, что те, кто работали над этой задачей, не были поддержаны ни политическими, ни иными средствами. Их работа осталась в текстах, «не прочтенных» российским обществом, как говорится, «не принятых к сердцу». Преобладание западническо-либеральной ориентации породило тот беспочвенный интеллигентский слой, о котором по бытовому просто и очень понятно сказал в свое время поэт-сатирик того времени: «Брат, одну за другой хоронил я надежды, брат, от этого больше всего устают…». Напомню эти строки, обращенные к интеллигенту: «Дорогой мой, скажи мне сквозь сон по секрету, отчего ты так страшно и тупо устал? За несбыточным счастьем гонялся по свету? Или, может быть, землю пахал?.. Дрогнул рот, разомкнулись усталые вежды, монотонные звуки уныло текут…» Далее цитированный выше текст.
Парадоксальным образом революция октября 1917 года утвердила в стране такой этос и такое понимание смысла жизни, которое было присуще русской культуре в ее народных глубинах. Разумеется, об этом не думали такие вожди революции как Троцкий и его сторонники. Скорее всего об этом поначалу не думал ни Ленин, ни Сталин. Просто стремление жить, продлевать историческое существование востребовало этическое основание, которое было единственно возможным для России как объединения народов, складывавшемся на прочной этической почве русской культуры. Так проявил себя действительный культурно-исторический закон жизни. В социальном и культурно-историческом плане это была победа народной правды, не принятая элитой России. А новая народная элита не успела родиться. Ее рождению помешали многие обстоятельства, среди которых можно назвать также истребительную войну, унесшую многих из нового рождающегося слоя. На глубинном подсознательном уровне с народной правдой не смирилось и не может смириться и большинство нынешних интеллектуалов, ищущих спасения на западном пути развития. Для осмеяния этой правды был придуман термин «совок», ставящий человека народной правды в положение недоумка, неполноценного человека. К числу таких интеллектуалов относится наш тандем и окружающие его мыслители. Принять народную правду, значит принять правду русского коммунизма. О его неправде, а она была в советском строительства, они говорят много и охотно, полностью исключая мысль о правде. Но в «русском коммунизме» была действительная культурно-историческая правда, в то время как неправда была преходящей, исторически почти изжитой к моменту предательства общества его истеблишментом.
Это невольно возникшее отступления от главной темы естественно в контексте этической оценки сущности капитализма. Вопрос о его становлении в западном обществе требует рассмотрения обстоятельств зарождения и утверждения новой этики в европейском обществе. Если обращаться к западным исследователям этого процесса, а в отечественной философской и социологической мысли, ориентированной на марксизм, названная проблема практически не исследовалась, то две основные фигуры оказываются в поле зрения. Это М. Вебер, известный многим, и Ф. Бродель, также весьма известный, но оставляемый без внимания, точнее, вне поля зрения нашей общественности остается исследование Ф. Броделем становления капитализма. Даже в предисловии к его фундаментальному трехтомнику Ю.Н. Афанасьев пишет что-то о понимании Ф. Броделем исторического времени (а эта тема всегда присутствует в сочинениях думающих историков), но ровно ничего об исследовании им становления капитализма. Достоинство сочинения французского историка обусловлено методологией «школы анналов», стремившейся к всеобъемлющему синтезу исторических событий, соединяющему по возможности культурно-исторические, религиозно-этические, социальные и прочие контексты. Для нас интересно вольно или невольно возникающее у Ф. Броделя описание становления той социальной группы, которая повела в свое время наступление на общество ради утверждения этики капитализма.
Как полагает Ф. Бродель, новая социальная группа «капиталистов» начала формироваться на верхнем этаже рынка (рыночной экономики) за плотно закрытыми шторами складывавшейся непрозрачной зоны. Ее опорой были рынок и деньги, способные управлять рынком при торговле в больших объемах и на дальние расстояния. Эта «непрозрачная зона» складывалась по неким неписанным правилам формирования элитных групп, подражая феодалам. Но материальной опорой этой группы было не владение землей, что характерно для феодальных иерархий, но владение деньгами, используемыми для роста своего влиянии на власть и общество. Известный немцам Я. Фуггер, «сошедший с дистанции» в этой борьбе, в начале 16 века уже имел свои финансы, свою прессу, своих агентов влияния. Росту идейного и политического воздействия этой группы на общество способствовала Реформация, а окончательное торжество новой иерархии в обществе получило мировоззренческое оправдание в философии Просвещения. Разумеется, этика общества, принявшего капитализм, не тождественна этике этой новой элиты. Но они должны были найти точки встречи для поддержания друг друга. Усиливавший контроль со стороны новой иерархии, обеспечивал ей решение своих задач, главной среди которых является сегодня удержание власти путем превращения ее в глобальную власть над обществом. Понятно, что двери этой исторически сформировавшей элиты плотно закрыты, у нее свои генеалогические и социально-генетические корни. Вхождение внутрь закрытой элитной группы глобального капитализма крайне проблематично. Другое дело – наем на службу. Она нанимает всех конкистадоров и «рыцарей удачи», определяя им место и награды в соответствии с их способностями и своим пониманием их места в социальном процессе.
К. Маркс по-своему определил капитализм как общественно-экономическую формацию, отождествив при этом промышленное общество и капитализм. Но капитализм начался до промышленного общества, и Ф. Бродель отсчитывает его историю с 15 века. Внутренняя этика капитализма есть этика клана, стремящегося к глобальной власти и удержанию такой власти. «Внешняя этика», т.е. этика общества, принявшего капитализм, должна поддерживать общественную систему, позволяющую решать названную задачу. Капитализм, родившийся на верхнем этаже рынка, завоевал общество, которое в силу ряда исторических обстоятельств пошло навстречу этому завоеванию, соблазненное в числе прочего сиренами Просвещения. Сегодня он представляет собой монстра, нависшего над человечеством, его этика несовместима с жизнью человечества, с историческим продлением его жизни. Увлекать Россию на путь построения капитализма есть историософское (метафизическое) и политическое безумие. По сути есть лишь одно главное основание для этого безумия, именно, отрицание правды «русского коммунизма», отрицание правды, идущей из глубины русской культуры, из глубины народной культуры России. Стоит убрать эту ненависть к народной правде и тотчас же обесцветится фальшиво яркая картинка капитализма. Но западное общество едва ли найдет в себе духовные основания для осуждения этого монстра, тем более, что соединившись с промышленным развитием, он невольно внес свою доля участия в Истории. Но… по необходимости, а не в силу своей «исторической правды», каковой в нем нет и не было (и здесь, на мой взгляд, марксизм не прав в своей оценке прогрессивности капитализма). В свете таких представлений может складываться оценка веры тандема в некую священную корову, называемую капитализмом. Сегодня капитализм вынуждает европейский мир, имеющий бесспорные заслуги в истории человечества, к расчеловечиванию, к отказу от фундаментальных принципов, сотворивших человека, высший продукта эволюции, высшее «творение Жизни», на которое тем самым возложена ответственность за жизнь не только в глобальном, но в космическом масштабе. И сегодня, когда мы вновь и вновь перелистываем западную литературу в поисках ответа на тот обезумевший бешеный вызов, который бросил глобальный капитализм России и миру, мы должны внимательно перелистать русское наследие, в котором можно найти основания для нашего исторического ответа. Это наследие может и не столько масштабно внешне, но оно крайне значимо внутреннее. Оно должно выступить оправданием «русского коммунизма» недавнего прошлого, как и обоснование коммунизма будущего.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 8.10.2013, 17:40
Сообщение #32


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата(Ratan @ 7.7.2013, 5:51) *
И сегодня, когда мы вновь и вновь перелистываем западную литературу в поисках ответа на тот обезумевший бешеный вызов, который бросил глобальный капитализм России и миру, мы должны внимательно перелистать русское наследие, в котором можно найти основания для нашего исторического ответа. Это наследие может и не столько масштабно внешне, но оно крайне значимо внутреннее. Оно должно выступить оправданием «русского коммунизма» недавнего прошлого, как и обоснование коммунизма будущего.

Возникнет ли новый «большой нарратив»?
Движение «Суть времени» стремительно расширяется и укрепляется организационно благодаря усилиям его лидера и всех лиц, вовлеченных в этот процесс. Обретая организационное единство и являясь по своим целям движением политическим, оно так или иначе обретает идейно-теоретическое лицо, формирует идейно теоретическую (мировоззренческую) базу. Может показаться, что база такая готова, в 20 учебниках, которые я лично пока еще не имел возможности прочесть, явлена идейно-теоретическая платформа движения, создающая, говоря терминами постмодерна, новый большой нарратив. Я лично термины постмодерна не люблю, но понимать их тем не менее можно. Новый большой нарратив, новое «большое повествование» (большой рассказ) это значит новое (или обновленное) мировоззрение. Оно не может не иметь под собой идейно-теоретической основы, иначе оно просто не состоится. И вопрос сегодня заключается в том, действительно ли рождается такая основа, или мы комбинируем идейные остатки прошлого, стараясь сложить из них более или менее целостную картину.
Поставим вопрос: что нужно сделать в сфере мировоззрения и общественно-политической теории для движения, ставящего своей целью СССР 2.0? Ответы могут быть весьма разные, имеющие разную степень фундаментальности и актуальности. Ключевой проблемой становления нового (обновленного) коммунистического мировоззрения, без решения которой не будет и новой фазы «русского коммунизма», является поиск мировоззренческой платформы, способной соединить исторической связью прошлое, настоящее и будущее, т.е. соединить досоветскую, советскую и постсоветскую историю и стать мировоззрением, способным противостоять нынешним глобальным усилиям по установлению «мирового порядка», способным дать отпор новой фашизации мира, даже если она проводится под лозунгами его демократизации.
Такая идеология (идеология коммунизма), имеющая всечеловеческий, а не локально национальный смысл, должна иметь своего исторического субъекта, который вырабатывает и утверждает эту идеологию собственным примером, т.е. обустраивая на ее основе свою собственную жизнь. Сегодня реально на эту мессианскую роль может претендовать только русский народ, объединявшийся вокруг себя другие народы в императорский и советский периоды своей истории. Сегодня он уже испытал все мерзости направленной против него ненависти и стоит по сути на пороге исторической смерти. И в таком представлении о русской судьбе нет никакого шовинизма или примитивного национализма. Это сегодня исторический факт, выявляющий ту истину, что по своей культурно-исторической сущности (или в силу своей исторической судьбы) этот народ есть носитель идеи всечеловеческой солидарности, т.е. идеи коммунистической. За это, собственно, он ненавидим принципиальными противниками такой идеи. Создание обновленной идеологии коммунизма есть собирание русской судьбы, собирание, полное ответственности не только за свою судьбу, но и за судьбу идеи человеческого братства, за судьбу все породнившихся народов.
Что же может быть положено в основание такого синтеза, придающего единство русской истории? На сегодня в движении СВ, как можно понять, принято думать, что основой идеологического обновления станет синтез марксизма и православия (или что-то подобное). Во всяком случае марксизм заявлен как необходимая компонента нового «большого нарратива». У меня же лично слишком глубокие сомнения в необходимости опереться в нынешней ситуации на марксизм, и я полагаю при этом, что СВ вполне созрело для того, чтобы вести дискуссию по этому вопросу. Причем дискуссию, не разрушающую и не подрывающую движение, но способствующую поиску прочной идейной платформы.
Наиболее важным представляется здесь вопрос: насколько оправдана реанимация марксизма как идейной платформы нового мировоззренческого синтеза?
К. Маркса можно любить, можно ненавидеть. Это кому как… Был такой субъект, нечто думал о обществе, оформил свои мысли как теорию, в которой есть определенная цельность. Вопрос в том, как относиться к теории, а не как относиться к Марксу как личности, к чему-то стремившейся в жизни. Его личная жизнь есть часть истории марксизма, это правда. Какая часть и каково ее место сегодня есть вопрос особый. В свое время Э.Фромм выступил против обывательской интерпретации марксизма (уже после 20 съезда и в период хрущевского переосмысления коммунизма в обывательском дух «больше сала и колбасы») в защиту его гуманистической сущности коммунизма и в защиту К.Маркса как гуманиста, рассматривавшего коммунизм как преодоление отчуждения, как выход в подлинную Историю человечества (работа Э. Фромма «Марксова концепция человека», 1961). При этом Э. Фромм опирался на экономико-философские рукописи молодого К. Маркса (1844). О книге Э, Фромма и рукописях можно еще будет поговорить отдельно. Но сегодня, выбирая же некие мировоззренческие основания, нужно помнить по меньшей мере два обстоятельства. 1.Одно тзз них выражается поговоркой «у книг своя судьба». Одно дело насколько гуманистичен и прекраснодушен сам К.Мракс, другое дело его теория исторического процесса. У этой теории свое содержание и своя судьба, затронувшая и судьбу России. Этот вопрос обсуждался в России и если и не слишком глубокие, то в принципе верные суждения по этой проблеме были высказаны Н.А. Бердяевым. 2.Второе обстоятельство заключается в следующем. В любой взгляд на впечатан облик человека, впечатан не в смысле внешнего нанесения каких-то знаков, но составляет суть (ядро) мировоззрения. В индивидуальной и общественной жизни выбор ценностей, цементирующих мировоззрение, происходит при участии сознания. Но происходит он как своеобразный культурно-исторический процесс, в ходе которого формируется образ человека и переживание этого образа, и осознание мировоззрения ведет к построению его когнитивной части через философию и обществознание в целом. В истории культуры антропологическая компонента мировоззрения формировалась обычно через онтологию, т.е. картину мира, в которую вписывает человек. Так было в мистифицированном мировоззрении мифологического сознания, так происходило и происходит в религиозном монотеизме, так совершалось в философском фундировании мировоззрения. Кстати, гностицизм же вцепился в мистическую картину мира, создаваемую на обломках мифологического сознания, он в принципе иррационален (мистичен) и не может принять рационализации картины мира. Поэтому человек у гностиков изначально иррационален и причастен мистическим началам Космоса. Иным он у них быть не может, в то время как христианство создавало светлый образ разумного человека, разум которого соединяет его с творцом и творением, т.е. соединяет его с высшими началами жизни, а не с мертвящим духом, противостоящим творцу и противостоящим жизни.
Но главный наш вопрос: какой образ человека предлагает нам марксистская теория исторического процесса? Какова та антропология, на которую мы должны опереться в рамках предлагаемого синтеза интереса и «того малого», что находится по ту сторону интереса? Какой образ человека создает марксизм? Одно делу утверждать, что ликвидация капитализма эмансипирует человека и откроет вход в «человеческую историю» и другое дело дать реальную картину исторического процесса, с необходимостью ведущего человечество к столь светлой и радостной стадии жизни («второму пришествию, как говаривали иные критики марксизма). Что может быть представлено в марксизме как содержание, глубоко переживаемое и закладываемое в душу и «порождающее страсть»? Сам К. Маркс имел внутреннюю страсть, но ее происхождение и мотивации нам мало известно, поскольку практически нет источников, рассказывающих о детских годах К. Маркс, о его семье, об его отце Генрихе Марксе, карьеру которого хотел продолжить молодой Маркс, поступая на юридический факультет берлинского университета. Кстати, сейчас в информации о Марксе, выложенной в сети, нет упоминания о том, что в боннский университет, в котором начиналось образование Маркса, он поступил на теологический факультет, но, разочаровавшись, перешел на учебу в Берлин, где и «причастился» идеям социализма. Но не биография К. Маркса должна здесь нас интересовать, а созданная им концепция исторического процесса, потому что именно такая концепция и сопровождающая ее антропология являются сегодня мировоззренческой базой. В случае с христианским провиденциализмом ситуация понятна. Человек в его отношении к богу переживает собственную человеческую суть. Она сопряжена с Творцом, сам человек есть его высшее творение, и устремленность к Творцу есть устремленность к высшему в себе. А в случае с марксизмом? Каков там исторический процесс и каков человек?
У Маркса человек есть предметно-деятельное существо, удовлетворяющее физические (биологические) потребности с помощью искусственных средств труда. И это правда, это действительная часть человеческого существования и его эволюционной истории. Более того, главная заслуга К. Маркса в том, что он ввел в историю производственно-деятельный процесс. И что дальше? Все мотивации человека возникают из предметной деятельности, из нее вырастает мораль вырастает его этика, его чувство справедливости, его стремление к высшему, возникает, так сказать метафизическое начало в человеке? Трудно поверить. Трудно понять, как это от корыта удовлетворения потребностей человек поднимает свой взор к небу. Здесь и возникают сложности соединения марксизма с чем-то высшим. Можно ли соединить его с христианством? С каким? С протестантизмом, католицизмом, православием? А можно его соединить с буддизмом, конфуцианством, индуизмом, синтоизмом и т.д.? Как теорию развития производительных сил его можно соединить с чем угодно (даже с татаро-монгольской агрессией, имевшей идею создания империи от океана до океана), но как социально-философская (историософская) теория он не соединяется ни с чем. Ибо у этой теории есть свое понимание исторического процесса, трудно сочетаемое с любой альтернативой. К. Маркс вложил в теорию свой собственный провиденциализм, не нуждающийся в христианском провиденциализме. В ходе развития производительных сил возникает классовый интерес и этот интерес движет историей. Именно, Историей движет классовый интерес. А этот интерес касается собственности и прибавочного продукта (прибавочной стоимости в эпоху капитализма), т.е. процессов воспроизводства и распределения. Пролетариат должен восстать против распределения, навязанного классом буржуазии. Любое соединение марксизма с чем-либо иным предполагает либо принятие этого марксистского тезиса и отказа от присоединяемой сущности, либо отказа от марксистского тезиса, т.е. отказа от марксизма. Нет здесь середины. Если были попытки представить себе общество победившего пролетариата как несущее всечеловеческие ценности, так это уже не марксизм как такой. Это уже продолжение марксисткой мечты, а не марксистской теории, поскольку теории будущего Ни Маркс ни Энгельс не создавали. Марксизм принципиально отказывался от построения теории будущего общества. И сегодня он мал что может сказать на этот счет Он был политэкономией капитализма и приговором капитализму, взращивающего в силу исторической логики своего могильщика. После того как могильщик скажет свое слово, исчезает та эпоха, о которой говорит марксизм.
В общем, если нужно соединить марксизм с чем-то высшим, то как это сделать, если в нем нет ни грана этики? Глубоко материалистичный образ человеческой истории, который предложен марксизмом, ни с чем высшим соединить нельзя. Это вроде как скрестить ежа и ужа в «армянском анекдоте» советского времени. Я бы не стал тратить усилия на решение такой задачи, хотя не утверждаю, что такое невозможно.
Что же может быть почвой нового синтеза, включающего нашу советскую историю в исторический поток, в рамках которого советский период предстает не марксистский вывих (или вывих, извративший марксизм и тем имеющий отношение к марксизму, как полагают иные теоретики). Такой почвой является русская история, русская культура, русское мирочувствование, русская мысль. Неудивительно, что на русскую культуру и русскую историю брошены все антикоммунистические силы, именно это сегодня беспощадно давится, самый строй души осмеян и облит грязью. И на помощь этим уничтожителям русской духа идут спецнационалисты, готовые распинать Россию и ее коммунистическое прошлое. Так что главный вопрос сегодня (а таковым он был и вчера) в том, должны ли мы глубоко погрузиться в русскую культуру и русскую историю, дабы воскресить ее дух, или нам следует искать спасения на пути западной мысли, в которой кроме марксизма вроде бы ничего и не осталось на идеологическом пространстве. Будем париться в схоластических спорах о сути марксизма с западными интеллектуалами и «матадорами» из КПРФ?
Кстати, интересный вопрос. Присущ ли марксизму Дух истории? Чувствовало ли его Маркс? А если чувствовал, то что это за дух?
Историсофия марксизма начинается с Гегелея, с его феноменологии духа, перелицованной в последующем в исторический материализм. Это дух немецкого трансцендентализма. В представлении Гегеля мир трансцендентный диалектически тождественен материальному миру (имманентному, как любят говорить гуссерлианцы и религиозные философы), точнее, материальный мир предстает как его проявление, его «эманация». А что же есть человек в таком проявлении? Чем он живет, где черпает высшие основания и смыслы жизни? Что Гегель сказал нам в этом плане? Реально в жизни всякие высшие смыслы в душе человека запечатлеваются как переживание культурных смыслов, явленных человеку в образной и понятийной (абстрактно) форме. А у Гегеля бесстрастный мировой дух вещает через человеческую оболочку, и человек есть некая логическая машинка, логическая конструкция, функционально привязанная к Большой Логике Духа. Артуру Шопенгауэру крайне не понравился этот сугубый рационализм, и названный немецкий мыслитель обратился к онтологии Воли, к иррациональному началу, к страсти как таковой, хотя и лишенной светлого христианского наполнения, к почти биологической страсти, средоточие которой он видел в части тела, противоположной сердцу и голове (неудивительно, что З. Фрейд подхватил иррационализм Шопенгауэра в своем сексоцентричном учении о бессознательном). Как мне представляется, дальше перелицовки гегелевского духа в рамках материалистической диалектики Маркс пойти не мог, но и эту диалектику он превратил в диалектику материального производства. Если те или иные марксисты выходя за эти пределы, то, во-первых, это уже их личный поиск смысла истории, и, во-вторых, нет примеров успеха на этом пути. Кстати, гегелевским духом истории русская культура уже переболела в середине 19 века. Напомню,
«В тарантасе, в телеге ли
Еду ночью из Брянска я,
Все о нем, все о Гегеле
Моя дума дворянская».
Гегель «прижился» на русской почве только в облике марксизма, в облике марксистской диалектики, внесенной деятелями и теоретиками русской революции. Если же мы ищем страсти, ищем средств, способных разбудить страсть, то зачем искать побудительные мотивации в гегелевской или марксистской эзотерике. Русская общечеловеческая страсть есть в русской истории, в русской культуре, в русской душе. В моем сознании она поселилась в военном и послевоенном детстве через образ русского витязя Руслана, победителя Черномора, или сказочный Садко. Русский витязь с широкой и доброй улыбкой, открытый добру, защитник добра, защитник своего народа. Это вам не Одиссей, плачущий в начале каждой песни о своей Итаке (чему сочувствую и сопереживаю) и радующийся удачному грабежу в конце очередного приключения. Образы этих сказочного героев легко соединялись с нашими современниками, героями войны. Их действительно объединял общий дух, и это дух нашей истории, явленный через победы советского оружия и советского строительства. Такие архетипические образы культуры образы создают импринтинг, зажигают страсть на всю жизнь, а не марксистская теория прибавочной стоимости или абсолютного и относительного обнищания пролетариата.
P.S. Замечу, что мотивация для написания этой заметки не борьба с Марксом и марксизмом. На мой взгляд, в такой борьбе просто нет необходимости, она не может быть самоцелью. Здесь изложены далеко не все аргументы отказа от принятия марксизма как теоретической базы обновления идеи коммунизма. Марксу и марксизму найдется свое место в этом процессе. Я уже не однократно отмечал заслугу Маркса, который ввел в историю производственно-технический прогресс и порождаемые им социальные следствия. Но остается предметом дискуссии сочетание производства культуры, этики и других компонентов в истории общества, в обществе как системном целом. Целый ряд объяснений, в том числе объяснение марксизмом возникновения капитализма и его природы, сегодня уже предстают как совершенно неудовлетворительные на мой (и не только на мой) взгляд. Но это уже вопросы теоретической дискуссии. Чтобы вернуться к русской истории, мы не должны превращаться в марксистов. Достаточно знать суть марксизма. Марксизм не стал средством формирования ответственной элиты, и надо иметь в виду этот отрицательный опыт. Потому я упорно полагаю, что ориентация на марксизм как фундаментальное теоретическое основание деятельности по строительству СССР 2.0 станет стратегической ошибкой, которую не смогут компенсировать тактические успехи первых шагов в строительстве движения СВ.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 11.10.2013, 16:14
Сообщение #33


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата(Ratan @ 8.10.2013, 17:40) *
Потому я упорно полагаю, что ориентация на марксизм как фундаментальное теоретическое основание деятельности по строительству СССР 2.0 станет стратегической ошибкой, которую не смогут компенсировать тактические успехи первых шагов в строительстве движения СВ.

Нынешняя ситуация в России навязывает нашим интеллектуалам, казалось бы, одну главную тему. Эта тема – история России, т.е. русская история. Понятно, что русская история должна быть осмыслена в контексте мировой истории как ее своеобразная страница. Эту очевидную истину понимали интеллигенты 19 века, начиная с тех, кого не вполне правильно назвали славянофилами, но для которых именно эта задача представлялась как самая актуальная. Что же мы видим сегодня? Кто занят этой проблемой, где историософские публикации, которые должны стать ключевыми для нашего исторического сознания, для нашей исторический идентификации, для понимания глубины нашей катастрофы и выхода из нее. Средства массовой информации эту задачу не решают, более того, они ей противодействуют. Но ведь есть сообщества творческой интеллигенции, когда-то с жаром обсуждавшие (накрывая подушкой телефон) «гнусности советской эпохи». Генеральная тема может быть навязана обществу и через обсуждение в неформальных сообществах, при посредстве которого она (обсуждаемая тема) может войти в число вопросов, которых уже нельзя будет обходить вниманием. Увы, нет охотников даже на такое не слишком героическое поведение. Мы лишены интеллектуальной элиты, способной к творчеству такого рода. Дефицит интеллектуальной работы возник не сегодня, но сегодня он принял катастрофический характер. Такое ощущение, что стремление к обретению исторической самоидентификации подорвано полностью, и все интеллектуальное пространство заполняет мусорный поток нынешнего телевидения. Частичное объяснение этого положения (объяснение, но не оправдание) скрывается в непрерывной борьбе с русским историческим сознанием, проводимой в последние два века извне и изнутри. Даже короткая передышка, последовавшая после победы в ВОВ, была компрометирована в последующем обвинениями в антисемитизме, последовавшими после кампании «борьбы с космополитизмом».
Обращение к своей истории, которое по необходимости есть обращение также к истории мировой, требует соответствующих концептуальных рамок. Западное историческое сознание сегодня тоже во многом повреждено. Доминирование постмодернистской установки требует отказа от метанарратива (в терминах постмодерна), отказа от концептуального осмысления исторического процесса и выявления его детерминант. А на что может опереться наша отечественная мысль? Свои мыслители у нас вообще не в счет, словно их и не было никогда. Снова смотрим на Запад и, сквозь туман постмодерна, ищем некие точки опоры в западной мысли 19 века. А что там можно опереться? На марксизм, на Гегеля… Еще на кого?
Но ведь уже опирались и на марксизм и на Гегеля. Что, мы его не дочитали? Там осталось что-то заветное, что от нас скрыли? И теперь это заветное станет нам опорой? У меня лично большие сомнения. То, что оставило нам европейское сознание, должно быть освоено. Но какая польза в таком освоении, если оно лишено сознания собственной истории, лишено обращения к опыту русской общественной мысли. Если же сегодня нет удовлетворительной общественной теории, то ее нужно создавать. Да, необходимо при этом осваивать и западный опыт, включая марксизм, чтобы избежать тех ловушек для сознания, в которые попал он сам и которые вольно или невольно оставил своим почитателям.
Вот, например, фундаментальная проблема: когда и как начинается капитализм? Проблема не праздная, поскольку через генезис капитализма мы должны понять его суть и его нынешнюю форму. В вопросе «когда» (когда начинается капитализм) вроде бы есть общее мнение, что этим временем является 15 век, и процесс становления капитализма якобы начинается с первоначального накопления капитала. Так что рождение капитализма приходится на эпоху первоначального накопления. Тогда присмотримся к эпохе, родившей такого удивительного исторического монстра. Откроем «Капитал» на страницах, посвященных первоначальному накоплению (т.23, ССЧ К. Маркса и Ф. Энгельса).
В начале главы 24 («Так называемое первоначальное накопление») сказано следующее: «Накопление капитала предполагает прибавочную стоимость, прибавочная стоимость – капиталистическое производство, а это последнее наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках производителей. Таким образом, все это движение вращается, по-видимому. В порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление «первоначальное» (“previous accumulation” по А. Смиту), - накопление, являющееся не результатом капиталистического производства, а его исходным пунктом» (с.725). Т.е. заявлено, что мы узнаем о начальном пункте капиталистического производства. Правда, начальный пункт может быть представлен как процесс рождения капиталистического производства, а может быть представлен и как исторически начальная фаза его становления. Впрочем, обратимся вновь к тексту «Капитала».
К. Маркс пишет: «Деньги и товары, точно также как жизненные средства и средства производства не являются капиталом сам по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превращение это возможно лишь при определенных обстоятельствах, которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и вступить в контакт – с одной стороны, собственник денег, средств производства и жизненных средств, которому требуется закупить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения присвоенной им суммы стоимости, с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следовательно, продавцы труда» (с.726). Итак, сказано, что деньги и товары становятся капиталом лишь при наличии капиталистических производственных отношений, когда наем рабочей силы предполагает как главную цель увеличение денежной суммы владельца капитала. Рабочих нанимал и феодальный собственник, но тогда он имел другую цель, каковой часто было строительство или другие работы, в которых феодал расходовал средства на создание (приобретение) тех или иных материальных ценностей. Теперь же речь идет о взаимодействии специфического покупателя и специфического продавца, которое предстает как капиталистическая форма отношений названных субъектов: «Таким образом процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ни чем иным, как процессом отделения рабочего от собстенности на условия его труда, - процессом, который превращает, с одной стороны, общественные средства производства и жизненные средства в капитал, с другой стороны, - непосредственных производителей в наемных рабочих». И далее главная мысль рассматриваемого раздела: «Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется «первоначальным», так как образует предысторию капитала и соответствующего ему способа производства» (выделено мной – В.Ч.).
Нас интересует вопрос, позволяет ли рассмотрение К. Марксом процесса первоначального накопления найти путь для объяснения природы и возникновения капитализма? Если «тайна первоначального накопления» заключается в отделении производителя от средств производства, то следует одновременно согласиться с тем, что его производит утверждающийся капитал. Первоначальное накопление в определенной степени раскрывает историю становления капитализма, но не тайну его рождения. В вопросе о первоначальном накопление вновь проявляет себя ошибочное (на наш взгляд) отождествление К. Марксом капитализма и промышленного производства. Действительно, европейский капитализм на определенной стадии своего развития поставил под контроль промышленное производство и сформировал его в удобной для себя форме, но природа капитализма, как показали М. Вебер и Ф. Бродель, скрывается не в производстве, а в других в социальных явлениях культурного и экономического плана. Марксистское же первоначальное накопление предстает как формирование капиталом рынка рабочей силы, необходимой ему для организации промышленного производства. Но все это производит уже возникший капитализм по уже сформировавшемуся принципу ведения хозяйства. В «Анти-Дюринге» Ф. Энгельс высказывается по этому вопросу следующим образом: «Но только в том случае, когда продукт этого прибавочного труда принимает форму прибавочной стоимости, когда собственнике средств производства находит перед собой, в качестве объекта эксплуатации, свободного рабочего – свободного от социальных оков и свободного от собственности – и эксплуатирует его в целях производства , только тогда средство производства принимает, по Марксу, специфический характер. А это произошло в значительных размерах лишь с конца XV и начала XVI века» (т.20, с.214). Действительно, для капиталистической формы промышленного производства необходим «свободный рабочий», и капитал принимает активное участие в его «освобождении». Этот процесс и получает у К. Маркса название процесса первоначального накопления капитала. Обратимся еще раз к тексту соответствующей главы «Капитала»: «Исходным пунктом развития, создавшего как наемного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие это состояло в изменении формы его порабощения, в превращении феодальной эксплуатации в капиталистическую». Вообще-то это цитата вызывает вопросы и требует, на наш взгляд, отдельного комментария. Если «исходный пункт» понимать хронологически, т.е. как этап становления капитализма, в данном случае, – этап первоначального накопления капитала, то высказывание в полной мере вкладывается в контекст обсуждения этого вопроса, хотя, строго говоря, капиталистическая эксплуатация вытесняет феодальную и замещает ее новой формой, как следует это из самой сути марксового анализа диалектики общественного процесса: «Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где оно наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья – вольные города».
В глубине обсуждаемой проблемы заключен кардинальный вопрос: где рождается капитализм? Рождается в сфере производства как непреложное следствие ее развития, или же его генезис требует более сложных социальных моделей? Для марксизма исходным пунктом рождения капитализма является производство, этим объясняются другие социальные процессы, расчищающие путь становлению нового прогрессивного (промышленного) способа ведения хозяйства: «В истории первоначального накопления эпоху составляют перевороты, которые служат рычагом для возникающего класса капиталистов, и прежде всего те моменты, когда значительные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, составляет основу всего этого процесса» (т.23, с.729). Далее К. Маркс обращается к истории обезземеливания крестьянства. Но исторические детали это процесса не являются важнымы для контекста наших рассуждений.
Таким образом, процесс первоначального накопления предстает у К. Маркса как процесс создания рынка рабочей силы, в основе которого лежит экспроприация частных производителей, экспроприация их собственности, представленной главным образом земельным участком, а также и другими средствами труда (ткацкий станок и т.п.). Иногда встречается упрощенное представление о первоначальном накоплении как накоплении некоей критической денежной суммы, которая может быть вовлечена в оборот для развертывания капиталистического хозяйства, нацеленного на получение прибавочной стоимости. Действительно, всегда нужна некая минимальная сумма для «открытия дела», величина которой изменяется в зависимости от деловой ситуации. Принято в этом случае указывать на диалектическую взаимосвязь количественных и качественных изменений. Но такая диалектика может быть применена только в рамках появившегося капиталистического производства. Сам же по себе рост денежной суммы не ведет к появлению капиталистического предприятия. Скупой рыцарь имел большую сумму золотых денег, но не был капиталистом и на перспективу его превращения в капиталиста ничто не указывает и не только потому, что он не собирался пускать эту наличность в оборот. Вне существования капитализма теряет смысл рассматривать первоначальное накопление именно как денежно накопление. Тайна капитализма не в деньгах как таковых и не в их накоплении. На это указывал сам К. Маркс, и на это указывает Ф. Энгельс в своей критике Е. Дюринга: «Однако слово «капитал» в его современном экономическом значении появляется впервые лишь тогда, когда вожзникает сам обозначаемый им предмет, когда движимое богатство все более и более приобретает функцию капитала, присваивая прибавочный труд свободных рабочих, чтобы производить товары; а именно, слово «капитал» вводится в употребление в истории нацией капиталистов – итальянцами XV и XVI веков» (т.20, с.215).
В общем, процесс, называемый первоначальным накоплением, мало что может сказать о генетических источниках капитализма. Неудивительно, что к этой проблеме обращалась социологическая и историческая мысль после К. Маркса, и сегодня всякое серьезное размышление судить о сущности капитализма не может игнорировать исследования М. Вебера и Ф. Броделя. Как известно, М. Вебер указал на культурно-историческое слагаемое капитализма, на его этику, названную им «духом капитализма». Поскольку сегодня веберская версия происхождения духа капитализма известна всем, кто хочет заниматься исследованием природы капитализма, то я здесь ограничусь лишь одним интересным эпизодом, на котором акцентирует внимание сам М. Вебер. Немецкий социолог указывает на то преобразование производственно-экономических отношений, которое вносит «дух капитализма», не прибегая при этом ни к первоначальному накоплению, ни даже к техническому прогрессу. В низовые слои общества дух капитализма, преобразующий это общество, несли подвижники нового протестантского сознания. Они вносили этот «дух» в общество, которое еще не было капиталистическим и которое М. Вебер называет традиционалистским. Традиционализм предстает как основной противник, с которым вступает в борьбу носитель новой хозяйственной этики, поскольку Человек традиционного общества производит ради потребления, а само потребление ограничено культурными рамками, сложившимися в обществе. в представлении традиционализма «человек «по своей природе» не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни». Но вот в хозяйственную деятельность вторгаются люди с новыми установками сознания, они преобразуют хозяйственные отношения, а вместе с ними и жизнь людей. М. Вебер описывает прецедент такого вторжения «духа капитализма»: «До середины прошлого века (19 века, – прим. автора) жизнь скупщика изделий домашней промышленности (во всяком случае в некоторых отраслях текстильной промышленности Европы) протекала по нашим понятиям довольно спокойно. Ее можно представить себе следующим образом: крестьяне приезжали в город, где жил скупщик, со своими изделиями, которые подчас (если это были ткани) преимущественно или целиком выделывались им из своего сырья; здесь после тщательной (в ряде случаев официальной) проверки качества изделий они получали определенную плату. Клиентами скупщика для торговли на дальнее расстояние были посредники, также приезжие, которые обычно приобретали изделия не по образцам, а руководствуясь знанием привычных сортов; они брали товар либо со склада, либо же заблаговременно заказывали его; в этом случае скупщик в свою очередь заказывал требуемое у крестьян. … Не слишком обременительный рабочий день – около 5-6 рабочих часов – часто значительно меньше, больше лишь во времена каких-либо торговых кампаний, там, где они вообще имели место; сносный заработок, позволявший вести приличный образ жизни, а в хорошие времена и откладывать небольшие суммы; в целом весьма лояльные, основанные на совпадении деловых принципов отношения между конкурентами; часто посещение «клуба»; в зависимости от обстоятельств кружка пива по вечерам, семейные праздники и в целом размеренная спокойная жизнь.
Если исходить из коммерческих деловых свойств предпринимателей, из наличия капиталовложений и оборота капитала, из объективной стороны экономического процесса или характера бухгалтерской отчетности, то следует признать, что перед нами во всех отношениях капиталистическая форма организации. И тем не менее это «традиционалистское» хозяйство, если принять во внимание дух, которым оно проникнуто. В основе подобного хозяйства лежало стремление сохранить традиционный образ жизни, традиционную прибыль, традиционный рабочий день, традиционное ведение дел, традиционные отношения с рабочими и традиционный, по существу, круг клиентов, а также традиционные методы в привлечении покупателей и в сбыте…все это определяло «этос» предпринимателей данного круга».
Далее по мере вторжения «духа капитализма» происходило следующее: «В какой-то момент, однако, эта безмятежность нарушалась, причем часто отнюдь не сопровождалась принципиальным изменением формы организации - переходом к замкнутому производству или к введению механических станков и т.д. Происходило обычно следующее: какой-нибудь молодой человек из среды перекупщиков переселялся из города в деревню, где он тщательно подбирал ткачей, значительно усиливал степень их зависимости и контроль над их деятельностью и тем самым превращал их из крестьян в рабочих; одновременно он старался сосредоточить в своих руках весь сбыт посредством установления тесной связи с низовыми контрагентами, т.е. с магазинами розничной торговли, сам вербовал покупателей, ежегодно регулярно посещал их и направлял свои усилия на то, чтобы качество продукции отвечало их потребностям и желаниям, «было бы им по вкусу», одновременно он проводил в жизнь принцип «низкие цены, высокий оборот». Затем происходило то, что всегда и повсеместно следует за подобным процессом «рационализации»: кто не поднимался, тот опускался. Идиллия рушилась под напором ожесточенной конкуренции, крупные состояния не отдавались в рост, а вкладывались в производство. Прежней уютной, спокойной жизни приходил конец, наступала пора суровой трезвости: те, кто подчинялся законам времени и преуспевал, хотели не потреблять, а приобретать; другие стремились сохранить прежний строй жизни, но вынуждены были ограничить свои потребности. При этом - самое главное – не приток новых денег совершал, как правило, этот переворот (в ряде известных нам случаев весь процесс революционизирования совершался при помощи нескольких тысяч, взятых взаймы у родственников), но вторжение нового духа, а именно «духа современного капитализма».
М. Вебер показывает, что проблема движущих сил капитализма не сводится к вопросу об источнике используемых капиталистом денежных ресурсов, «первоначальному накоплению» или даже техническому прогрессу. Это в первую очередь вопрос о проникновении нового сознания, новых ценностей, нового «духа». Разумеется, описанная предприимчивость рождает и нового в психологическом плане человека. Предприниматель описанного типа часто сталкивался с атмосферой ненависти и морального возмущения. Оно вызывалось именно разрушением традиционного образа жизни, ибо безграничный рост интенсивности и производительности труда, который необходим в капиталистическом предпринимательстве, несовместим с безмятежным существованием и наслаждением жизнью. Разрушение традиционного образа жизни, обусловленное денежным интересом, воспринималось также и как действие, нарушающее моральные принципы традиционного общества. Но такой последовательный в своем деле предприниматель уже являл собой новый тип личности, именно, энергичного человека, с упорством своей веры возводившего «бизнес» и все, что вело к его успеху. Если же спросить такого энергичного деятеля о том, что его мотивирует, какова в конце концов конечная цель его усилий, то, как отмечает М. Вебер, наиболее адекватный и вразумительный ответ заключался бы в признании, что само дело стало для него необходимым условием существования. Протестантскому предпринимателю, как полагает С. Вебер, богатство «ничего не дает», разве что иррациональное ощущение хорошо исполненного долга в рамках своего призвания.
Не станем здесь анализировать ту сложную картину возникновения капитализма, которую создает в своем исследовании Ф. Бродель. Я лишь повторю еще раз, что видеть сегодня капитализм и его происхождение только по Марксу можно только в том случае, если отказаться от научного подхода к проблеме, впитывающему в себя уже более века поисков и исследований. Но для нас важна еще одна сторона дела. В России не было становления капитализма ни по Марксу, ни по Веберу. Не было марксистского первоначального накопления ни в прошлом, ни в настоящем, не было разрушения общинного духа традиционализма этикой капиталистического накопления. Крестьянская община с ее духом традиционализма стояла крепко, так что советская индустриализация, т.е. советский путь построения промышленного общества, разрушивший ее прежнюю форму, вынужден был сохранить общинный принцип в его новой форме, т.е. в форме колхозного хозяйства и соответствующих ему форм сельской жизни. Тогда что нам может дать марксистское исследование европейского капитализма 19 века, отягощенное своеобразным перетолкованием «феноменологии духа»? Да, европейский капитализм начал завоевание мира еще со времени великих географических открытий, сегодня он хочет глобального и безусловного господства. Поэтому понимание природы капитализма совершенно необходимо, и оно не может ограничиваться марксистским описанием этого феномена. Но Россия предъявила миру некапиталистический путь развития, что произошло не в по причине каких-то случайных обстоятельств, но в силу самой культурно-исторической природы русской цивилизации. И как можно решать вопросы ее будущего, опираясь исключительно на анализа капитализма? Ответ может быть только один: никак нельзя, нельзя получить положительный результат не вдаваясь в историософию России столь же глубоко, как в историю европейского капитализма, ибо рожден он только в Европе и только стечением суммы присущих ей культурно-исторических причин. И тогда остается вопрос, поставленный вначале этого сообщений: а кто сегодня занимается историей России на глубоком историософском или даже просто на историко-фактологическом уровне?
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 10.11.2013, 12:32
Сообщение #34


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Цитата(Ratan @ 11.10.2013, 17:14) *
Ответ может быть только один: нельзя получить положительный результат не вдаваясь в историософию России столь же глубоко, как в историю европейского капитализма, ибо рожден он только в Европе и только стечением суммы присущих ей культурно-исторических причин.

Я признателен администрации сайта за возможность обсуждения альтернативного взгляда на идеологическое обеспечение движения к Союзу 2.0. Принятие марксизма в качестве теоретической базы для решения названной задачи я рассматриваю как принципиальную ошибку, которая скажется уже в ближайшем будущем. Дело даже не в психологическом эффекте возврата к идеологии, однажды уже обнаружившей неспособность обеспечить консолидацию общества и его элитных групп. Проблема в самой сути дела, т.е. в причине этой самой упомянутой уже неспособности, которая может быть выражена известной фразой классика о том, что «в марксизме нет ни грана этики». А без этики не рождается социальная страсть. В свое время Н.А. Бердяев объяснил западному обществу, что эта самая «страсть» русской революции, понимаемая как стремление к обществу социальной справедливости, построенному на нравственных основаниях общинного сознания русской культуры, лишь внешним образом соединилась с марксизмом. Сегодня понятно почему, и почему внешним образом. В 19 веке русская интеллектуальная элита не построила проекта будущего, основанного на народном чувстве. Это народное чувство, определившее характер русской революции, было той основой, на которую только и могла опереться новая власть в решении задач социального строительства. Это чувство в свое время прощало власти эксцессы революции, поскольку принимало главный тренд, главное направление революционного действия. Разрушительные действия против СССР направлялось и направляется не против марксизма как такового (даже нацизм не занимался теоретическим опровержением марксизма), но против народного чувства, о котором народ должен был забыть, обратившись исключительного к потребительскому интересу (хрюканию). Этот интерес в свое время (в «хрущевское время») власть сама провозгласила и сама же не удовлетворила. Поэтому нет нужды нападать на марксизм, как и нет нужды его защищать. Запад не борется с марксизмом по известной причине, именно, в силу принятия марксизмом первичности экономики как фактора общественной жизни. Та же самая первичность принята западным либерализмом, что и позволяет ему видеть в марксизме своего спарринг-партнера несмотря на принципиальное неприятие марксизмом капитализма и последовательную и в определенных отношениях глубокую критику последнего. Действительно, общество потребления делает из экономики священную корову, вокруг которой оно совершает ритуальные танцы, включая постоянные награды нобелевского комитета за исследования в этой сфере. Замечу, что позиция русского сознания по этому вопросу прямо противоположна. Она с известной русской простой и прямотой выражена В.С. Соловьевым, сказавшим, что «подчинение материальных интересов и отношений в человеческом обществе каким-то особым, от себя действующим экономическим законам есть лишь вымысел плохой метафизики, не имеющей и тени основания в действительности». Может «тень» какая-нибудь все-таки имеется, но в главном В.С. Соловьев прав, так что «в силе остается общее требование разума и совести, чтобы и эта область подчинялась высшему нравственному принципу, чтобы и в хозяйственной своей жизни общество было организованным осуществлением добра».
Конечно, в советском обществе марксизму была придана безжизненная догматическая форма, исключавшая дискуссию, выводившая общественную мысль из политического оборота, исключавшая творческий поиск из сферы идеологии. В этом есть несомненная заслуга М.А. Суслова, принявшего меры к тому, чтобы загнать в тупик общественную мысль. Но может быть, действительно в марксизме есть нечто такое, что было оставлено без внимания, но позволяет открыть у него «второе дыхание». Это второе дыхание связывают нередко с молодым Марксом, с его экономико-философскими рукописями 1844 года. В свое время объектом пристального и вроде бы даже неодобряемого официозом внимания стала категория «отчуждение», и мне помнятся долгие старания одного знакомого сочинить докторскую диссертацию на эту тему. Заглянем и мы в эти самые рукописи, поищем в них то, что можно было бы назвать антропологией К. Маркса.
Действительно, в «рукописях» доминирует тема человека и тема отчуждения. Собственно, это стороны единой темы, каковой является проблема реализации человеческой сущности в историческом процессе. Наибольший интерес представляет главка «коммунизм», поскольку ее идеи обсуждались в разговорах об отчуждении и коммунизме как этапе преодоления отчуждения. Каков же контекст темы и какие результаты можно извлечь из ее обсуждения К. Марксом?
Первое, что следовало бы на мой взгляд отметить, это гегельянский разворот темы. В свое время Э. Ильенков (статья: Гегель и «отчуждение» http://caute.ru/ilyenkov/texts/phc/hgentfr.html ) указывал на два важные с его точки зрения обстоятельства: 1)не нужно противопоставлять молодого и зрелого Маркса, поскольку «Капитал» ставит и решает проблему отчуждения человека в трудовом процессе; 2)Маркс выступает в этих рукописях критиком Г. Гегеля, он уже мыслит иначе, нежели этот «германский пророк». Да, К. Маркс действительно уже нащупал свой путь и свою интерпретацию диалектического движения мышления и реальности, главным пунктом которой стал отказ от гегелевского «мирового духа» (при сохранении диалектической формы исторического процесса). Тем не менее, подход к теме отчуждения задан гегелевской философией. Замечу, что в свое время Л. Фейербах, к которому уже успел прислушаться юный Маркс (Марксу 26 лет, прошло три года после окончания Берлинского университета), назвал философию Гегеля последним прибежищем теологии. В «теологии» Гегеля весь природно-исторический процесс представлен собой единое целое и совершается как опредмечивание духа (понятийной сущности Бытия) и последующее снятие этой формы (распредмечивание) и возврат к себе самому как абсолютной идее (самопостижение духа, предполагающее стадию его существование в отчужденной природной форме). Здесь природа предстает как инобытие духа, как его опредмеченная сущность, к которой дух обращается как к внешнему объекту (через познание субъекта) и постигает себя как иное и тождественное с ней. Иначе говоря, дух проходит стадию отчуждения и преодоление последнего в ходе возвращения к самому себе как чистой идее, чистой сущности. Практически по этой схеме в «рукописях» представляется отчуждение человеческой сущности и преодоления такового как возврат к самой себе, как обретение полноты человеческого бытия.
Что же такое человеческая сущность? Завершенного ответа на этот вопрос рукописи не дают. Можно было бы предположить, что есть некая изначальная «родовая сущность», которая должна себя явить в последовательных актах самовыражения, опредмечивания, наконец, отчуждения (все они могут быть представлены как разные степени отчуждения). Примерно так истолковано марксово представление о сущности неким Сиднеем Хуком, которому возражает Э. Ильенков в упомянутой статье. Действительно, К. Маркс настаивает на том, что сущность человека является общественной (1), точнее, общественно-исторической (2), что человек творит собственную сущность в историческом процессе (3). Примем эти тезисы и получится такая принципиальная схема. Человек творит себя в историческом процессе, системообразующим началом которого является трудовой процесс. Он творит себя в отчужденных формах, при этом капитализм является вершиной этого отчуждения, совершающегося не только через отчуждение продукта труда. Отчуждение выражается в том, что человеческая сущность противостоит ему как вещь, которой он хочет овладеть (продукт трудового процесса), через отчуждение в сфере сознания (религия), культуры, общественных отношений. В результате сам человек превращается в вещь, отчужденную от своей собственной сущности, которой владеет капитал. Преодоление отчуждение есть овладение человеком своей сущностью, слияние с ней, снимающей барьеры отчужденного существования. Отрицание капитализма оказывается тем с амым стадий преодоления отчуждения и обретение человеком самого себя, но не как вещи, не как тела, жаждущего пищи и удовольствий, но именно как обретение человеческой сущности, возврат к ней.
Такова схема, в основании которой лежит концепция гегелевской феноменологии (диалектики) духа. Она привлекательна определенным прекраснодушием (гуманизмом). В СССР творческих марксистов она привлекала еще тем, что указывала на этапы процесса преодоления отчуждения, в ходе которого обобществление собственности при социализме является первой еще грубой и неполной стадией процесса. Тем самым ставился вопрос о том, что социализм есть лишь начальная стадия преодоления отчуждения, так что требуется исследовать отчуждение при социализме и пути его преодоления. К этому вопросу напряженно прислушивалась власть и ее реакция заключалась в общем-то в закрытии этой темы (в рамках официоза) посредством ясно выраженного «мнения», что сферу отчуждения необходимо ограничить капиталистическим обществом.
Так может быть представлена проблема, поднятая молодым Марксом, проблема, восходящая к гегелевской философии. Что можно извлечь из этой постановки проблемы, если отнестись к ней критически в смысле научной критики, а не «зряшного» (пустого) отрицания»? Сущность критических замечаний предопределена гегелевской философией, в которую был так влюблен (можно сказать, талантливо влюблен) Э. Ильенков. Представим себе, что К. Маркс целиком прав, а исторический процесс (во всяком случае, историю человека, историю общества) можно исчерпать диалектикой отчуждения и его преодоления. Отмечу по ходу, что в «рукописях» есть ставшая знаменитой фраза, что «естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука». Думаю, что фраза навеяна не дарвинизмом, которого еще не было в 1844 году, но скорее Г. Гегелем.
Что нам даст диалектика отчуждения для анализа нынешней ситуации и социального действия в ней? Моральное удовлетворение, что разрушая капитализм, мы возвращаем человеку его сущность? И, тем самым, моральное право на его разрушение? Что ж, это, конечно, неплохо. Но тут же можно отметить некоторые странности получаемого удовлетворения. Во-первых, в рамках марксизма не обязательно осуждать капитализм морально, поскольку он обречен «всемирным ходом истории», ее диалектикой (правда, пока что капитализм больше других обрекал, чем самого себя). И, во-вторых, нет необходимости в таком моральном осуждении через категорию «отчуждение». Понятия об эксплуатации и классовой борьбе дают более наглядную и понятную картину. Можно, конечно, увлечься гегельянско-марксисткой антропологией, ведущей человека к самому себе через диалектику отчуждения и его преодоление. Но, опять-таки, эта всеобщая формула слишком абстрактна, чтобы сказать что-то определенное о сущности человека. Здесь обнаруживается та же слабость диалектики, на которую невольно указала сам Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге», иллюстрируя закон отрицания отрицание «экспроприацией экспроприаторов», а также среди других примером прорастания зерна, его колошения и «возврата к себе» в виде нового урожая. Да, это цикл может быть истолкован в категориях отрицания отрицания, но такое истолкование ничего не прибавляет к познанию природы растения, процессов его вегетации. Собственно, всякий раз диалектическое истолкование приходит лишь вслед за теорией или иным достижением, мало влияя на ход познавательного процесса: «Таким образом, называя этот процесс отрицанием отрицания, Маркс и не помышляет о том, чтобы в этом видеть доказательство его исторической необходимости» (Ф.Энгельс).
Диалектическое понимание истории человека как возврат к самому себе через преодоление отчуждения может радовать гегельянское сознание и быть свидетельством гуманистического контекста марксизма, который действительно есть, но который нужно еще уметь прочесть. Но не более того. Гуманистическое понимания общественного процесса вполне может быть достигнуто и на других основаниях, более определенных и более пригодных для раскрытия культурно-эволюционной природы человека. Мы можем изобразить нашу революцию в терминах преодоления отчуждения, но без обращения к позитивному знанию о России и о состоянии общества в названный период, нам это изображение ничего не даст. И никак не укажет на движущие силы этого процесса. Можем сказать «спасибо» Гегелю за то, что он привнес идею исторического процесса, хотя и в тяжеловесной абстрактной форме. Саму идею исторического процесса нужно оставить, а форму – преодолевать. В общем… «сумрачный германский гений». Этим я не хочу сказать, что категорию «отчуждение» нужно изгнать из обществоведения. Нет, просто нужно найти ей соответствующее место, соединив с пониманием природы человека. Без такого соединения она пуста. Да, у Маркса есть концепция человека как предметно-деятельного существа, так можно и обсудить ее плюсы и минусы, поставив вопрос, можно ли исчерпать этим сущность человека. Такое обсуждение стало бы более конкретным и более плодотворным.
Вновь возвращаюсь к тому, что нам нужен новый этически окрашенный взгляд на капитализм как продукт европейской истории (я бы сказал, сугубо европейский продукт). Нет нужды давать ему некое всемирно-историческое обоснование и тем самым, «историческую легитимацию».. Марксизм в принципе не может свою теорию с этикой, поскольку он замкнут на экономическое понимание общественных процессов, более того, в его представлении экономическая (трудовая) организация первична и самодостаточна. Нам необходимо раскрытие этических оснований капитализма, и М. Вебер лишь отправная точка такого хода мысли. Нам нужно знание о человеке (научное знание), способное противостоять разнузданной безнравственности, разнузданной бесчеловечности капитализма. Знание, способное стать тем представлением, которое если не зажигает, то поддерживает страсть. Антропология эпохи европейского Просвещения зажигала страсть освобождения, идея свободного человека, т.е. человека, способного творить по мерке человека. Но какова мерка человека, на этот вопрос Просвещение не дало адекватного ответа, и человек оказался в плену антропологии капитализма, представляющей человека как вожделеющее (рабское) существо. Сознательно или в силу обстоятельств на эту антропологию работало учение З. Фрейда, в некотором смысле шарлатана от психологии (мои слова, на моей совести), морочившего публику сексуальной тематикой. Он превратил человека в сексуальное животное (за что и любим западным либерализом) и тем самым внес свой вклад в создании нынешней атмосферы поощрения гомосексуальных отношений и борьбы с «гомофобами», которую устраивает Запад. В общем, без нового образа человека нет исторического движения. И в поиске этого образа лучше всего «немного отстраниться» от гегельянско-марксистского наследия, перестать думать о величии Фрейда, Гегеля, Маркса или иных великих, историческая оценка которых еще впереди. Нужно обратиться к Жизни. Вот единственный путь поиск сегодня. Человек есть высшая форма жизни и отношение к Жизни как природно-космическому феномену есть основа его этики. Даже Христос говорил о своем Отце, что он есть тот, кто дает жизнь всему.
И еще раз. Марксизм не дает нам средств для понимания русской истории, ибо для такого понимания первичны культурные начала и их воплощение в социальной среде. Он закрывает возможность связать прошлое и настоящее России, понять совершающиеся глубинные процессы и не дает средств для соединения прошлого и настоящего для вступления в СССР 2.0.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 30.11.2013, 16:28
Сообщение #35


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Еще раз о «преодолении отчуждения».
Можно ли представить преодоление отчуждения как прыжок из царства необходимости в царство свободы? Допустим, что марксовы «Экономико-философские рукописи 1844 года» отвечают на этот вопрос утвердительно. Тогда второй вопрос, что должен представлять собой такой прыжок в его содержательном наполнении? Для марксистского ответа нужно снова и снова обращаться к сути того явления, которое у Гегеля предстает как опредмечивание умопостигаемой сущности (мирового разума), а у Маркса как отчуждение (наряду с другими родственными формами, на которые указывал Э. Ильенков). Сущность человека по Марксу противостоит ему в отчужденных формах (вещи – одна из них), и овладение своей сущностью, возврат к ней должен совершаться через изменение отношения к вещи. Но этот процесс осуществляется как изменение отношений в обществе, порождающих такое отчуждение. Преодоление отчуждения позволяет среди прочего увидеть себя в Другом и Другого в себе, т.е. преодолеть «отчуждающую пропасть», разъединяющую людей. Это привлекательно звучащие слова, их можно понять так, что человек есть конечная цель Истории. Звучит гуманистически и вдохновляюще. Позитивное содержание такой постановки проблемы можно уяснить, обратившись к пониманию сущности человека как она представлена в «Экономико-философских рукописях 1844 г.». Из указанного текста можно уяснить, что возвращение к самому себе есть возвращение человека к своей общественной сущности, обретение таковой, благодаря чему утвердится отношение к другим и к себе согласно этой сущности. Остается определиться с немалым, именно, с тем, что такое общественная природа человека, и тогда станет понятным, почему возвращение к ней станет Историей (царством свободы) в отличие от Предыстории, этого царства несвободы, в котором человек отчужден от самого себя и является рабом отчуждения.
В реконструкции антропологии «рукописей» нам может помочь С.Н. Булгаков, в молодости увлеченный марксизмом и переосмысливший марксизм по мере перехода к христианскому умозрению, к христианской вере. В его личном опыте марксизм и христианство не только не соединились, но предстали как взаимоисключающие друг друга мировоззрения. Прав ли «отец Сергий», оставивший нам не только «Философию хозяйства» - это философско–теоретическое преодоление марксизма в тех рамках, которые очерчены названным сочинением, но и основательную статью «Карл Маркс как религиозный тип»? Названная статья написана с позиции верующего человека, что придает ей определенный субъективизм, окрашенный неприязнью к основателю «исторического материализма». Но мы оставим без внимания психологические характеристики К. Маркса, на которых настаивает С.Н. Булгаков. Нам важна другая идея этой статьи. Суть ее в следующем: Маркс не наследник гегелевской философии, он фейербахианец, и его творческое наследие имеет методологическое обоснование в фейербаховском антропологизме: «Маркс – это фейербахианец, впоследствии несколько изменивший и дополнивший доктрину учителя. … Фейербах – это невысказанная тайна Маркса, настоящая его разгадка». В роли «невысказанной тайны» выступает антропология Л. Фейербах, его понимание сущности человека, а также понимание сущности религии как формы сознания (последнее особенно важно для С.Н. Булгакова, хотя возможно и не столь трепетно для нас).
Первая публикация «Сущности христианства» Л.А. Фейербаха (1841) приходится на период становления мировоззрения К. Маркса и Ф. Энгельса, и по позднему признанию Фридриха «воодушевление было всеобщим: все мы сразу стали фейербахианцами». Это сказано в брошюре Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» (1888). Там же сказано: «Точно также я считал, что за нами остается неоплаченный долг чести: полное признание того влияния, которое в наш период бури и натиска оказал на нас Фейербах в большей мере, чем какой-нибудь другой философ после Гегеля».
Что же такое сказал Л. Фейербах о человеке?
Следует указать на два главных тезиса антропологии Л. Фейербаха: а) человек есть существо наделенное сознанием; 2) человек есть существо родовое. Эти два тезиса своеобразно сливаются, но акцент должен быть сделан на определении человека как существа родового. Дело в том, что сознание по Фейербаху есть способность человека осознавать свою родовую сущность, и потому сознание предстает как атрибут его родовой сущности. Собственно, в этом у Фейербаха тайна человека и тайна религии. Человек постигает сущность рода, к которому принадлежит, и через это осознание прикасается к бесконечному, ибо индивид конечен, но род– бесконечен. Вся история человечества есть процесс осознания им своей родовой сущности, в ходе названного процесса он приближается к ней и, в конечном счете, овладевает ею, преодолевая отчужденные (или отчуждающие) формы такого осознания.
Тайна всякой теологии (включая гегелевскую) заключается по Фейербаху в том, что свою собственную сущность человек «объективирует», т.е. представляет в форме внешнего объекта, и таким объектом является Бог. Слова Л. Фейербаха из его «Сущности христианства»: «Прежде чем искать свою сущность в себе, человек полагает её вне себя. Свою собственную сущность он объективирует в качестве другой сущности. … Человек себя объективировал, но не усматривал в объекте своей сущности; последующая религия проникается этим сознанием, и потому всякий прогресс в религии есть проявление более глубокого самопознания». Таким образом, Бог по Фейербаху есть отчужденная сущность человека. Через идею бога и через теологию человек постигает свою родовую сущность как всеобщую человеческую сущность. На этом пути он узнает свои родовые черты, проявляющиеся в разуме, воле и чувстве. Фундаментальное доминантное чувством родового человека есть любовь. Тогда любовь к богу есть любовь к человеку, поскольку в любви к богу как и в любви к человеку он относится к своей родовой сущности. Ф. Энгельс не вполне прав, акцентируя внимание на половой любови как исходной точке любви у Фейербаха. В любви мужчины к женщине, как и в любви женщины к мужчине, проявляет себя родовая сущность человека, вне которой и не было бы этого феномена. Подобным образом и отношение человека к природе есть проявление его отношения к родовой сущности, поэтому оно становится очеловечиванием природы. В общем, главный «теоретический конструкт» Фейербаха есть некая родовая сущность человека, соединение с которой (присвоение которой) составляют суть исторического процесса. Этот процесс может быть назван преодолением отчуждения человека. Как уже отмечено, Гегель для Фейербаха есть последнее прибежище теологии, ибо вместо признания «человеческой природы» духа он оставляет его как внешний (отчужденный) объект, и в названном смысле оставляет его в том же качестве, каким является в теологии христианский бог.
Теперь к Марксу. «Экономико-философские рукописи 1844 г.» не являются и не могли быть конспектом «Сущности христианства». К Маркс слишком самостоятельный мыслитель, чтобы ограничиться усвоением чужих мыслей. Он конструирует свою философско-методологическую платформу, и вместо родовой сущности у него появляется «общественная сущность» человека. С одной стороны, фейербаховская «родовая сущность» есть несомненно сущность всеобщая, и в этом смысле коллективная и общественная. Но марксовская общественная сущность человека адресуется к «действительной жизни общества», т.е. к социальным процессам, прежде всего, к процессу трудовому, процессу производства. Для сравнения из «рукописей» Маркса: «Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять «общество», как абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Потому всякое проявление его жизни – даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни – является проявлением и утверждением общественной жизни (Фейербах сказал бы об утверждении жизни родовой – ratan). Индивидуальная и родовая жизнь человека не являются чем-то различным, хотя по необходимости способ существования индивидуальной жизни бывает чем-то более особенным, либо более всеобщим проявлением родовой жизни, а родовая жизнь бывает либо более особенной, либо всеобщей индивидуальной жизнью. Как родовое сознание, человек утверждает свою реальную общественную жизнь и только повторяет в мышлении свое реальное бытие, как и наоборот, родовое бытие утверждает себя в родовом сознании и в своей всеобщности существует для себя как мыслящее существо». В общем, родовая сущность человека предстает как общественная сущность, утверждающая себя в действительной общественной жизни, т.е. в трудовом процессе, и такой подход последовательно материалистичен, на чем и настаивает Ф. Энгельс в уже упомянутой работе. Однако, не без основания полагает Энгельс, родовая сущность у Л. Фейербах есть некий абстракт, сознаваемый человеком и направляющий жизнь человека через сферу сознания, в то время как у марксистских учителей действительная сфера остается за производством и складывающимися в нем общественных отношениями. Тогда обретение родовой сущности принимает действительную социальную оболочку и развертывается как действительный общественный процесс, а не как процесс, совершающий в сознании, как это имеет место у Фейербаха (история как познание родовой сущности). У Маркса все идеи человека о самом себе оказываются производными от этой деятельной сферы, а истина человеческого бытия раскрывается в таком случае только марксизмом, способным разоблачить все превращенные формы сознания. Отсюда и категорический тон критики Энгельса в адрес «действительного идеализма» Фейербаха, порождающего у последнего «убожество и пустоту» при обращении к действительному человеку.
Сам процесс отчуждения приобретает у основоположников марксизма совершенно определенные черты, ибо по сути своей отчуждение должно начинаться с отчуждения в трудовом процессе через частную собственность как действительно господствующую форму отчуждения: «Нетрудно усмотреть необходимость того, что все революционное движение находит себе как эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной собственности, в экономике. Эта материальная, непосредственно чувственная частная собственность является материальным, чувственным выражением отчужденной человеческой жизни. Ее движение – производство и потребление – есть чувственное проявление движения всего предшествующего производства, т.е. оно представляет собой осуществление или действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т.д. суть лишь особые виды производства (характерная деталь - ratan) и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т.е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному бытию» (это цитата и «рукописей»). В таком понимании отчуждение не есть специфическая особенность капитализма, оно изначально присуще трудовой деятельности человека в его предыстории, капитализм лишь высшая критическая фаза такого отчуждения.
С.Н. Булгаков не приемлет фейербахианство и марксизм за сведение человека к процессу производства, поскольку «марксистская антропология рукописей» если и принимает в человеке нечто возвышенное, то только как «особый вид производства». Такому подходу возразил в свое время В.С. Соловьев: «Признавать в человеке только деятеля экономического – производителя, собственника и потребителя вещественных благ – есть точка зрения ложная и безнравственная». Можно предположить, что этот упрек сделан в адрес либеральных экономистов, а не в адрес марксистов. Но нельзя отрицать того, что в марксизме представление о человеке сводится к его деятельному началу, выступающему в форме производства, в форме трудового процесса. Это обращение к «деятельному человеку» есть несомненный шаг вперед (нет человеческих обществ, в которых не было бы общественно организованного предметного действия), но приходится одновременно признать, что марксистская антропология остановилась на этом шаге, а тогда наша неудовлетворенность заставляет искать чего-то неизведанного в ранних работах Маркса. Но как теория весь последующий марксизм есть реализация того, что уже было сказано в "рукописях", что и подтверждает Ф. Энгельс в упоминавшейся брошюре.
Нам же приходится сделать вывод, что в марксизме нет антропологии, способной указать на человека как существо возвышенное. Если он и возвышается, так только в трудовом процессе. Но история показала, что пролетарского сознания, как сознания обретающего свою сущность человека, так и не возникло. Если А.А. Богданов писал о сотворении нового человека (на что был нацелен и пролеткульт), то это не специфически марксистская задача. Всегда при радикальных социальных переворотах встает задача создания новой идеологии и «нового человека». В России после победы октябрьской революции эта задача осмысливалась в терминах марксизма, в этом специфика. Конечно, тезис о возвращении человека к самому себе, об обретении свободы несет в себе гуманистическое и вдохновляющее начало. Марксизм не лишен этого мессианского пафоса, к которому можно присоединиться. Но антропологии, фундирующей этот пафос, в марксизме – увы – нет. А рассуждения «рукописей» лишь возвращают нас в споры 19-го века, не давая ничего значимого в плане теории и идеологии кроме абстрактной идеи преодоления отчуждения. Все мессианские теории обещают обновленного человека, не все дают средства такого обновления. У марксизма есть одно несомненное достоинство. Он прав в своем анализе капитализма. Потому он дал нам лексику, оформлявшую строительства социализма и в ходе такого строительства мы внесли в него наше этическое содержание. Но марксизм за то не отвечает, он говорит то, что он говорит.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 7.12.2013, 8:11
Сообщение #36


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Реплика.
Обращение к марксизму, к теории, возникшей в западной культуре и не могущей по этой причине не нести европоцентристскую окраску, снова ставит нас перед вопросом: правда ли, что мы другая Европа, так сказать, альтер - эго Западной Европы? Ведь сказав, что мы другая Европа, мы тем самым «присоединяем» себя к ней. Для этого вроде бы есть все основания. Общий источник веры, светское образование, начатое в 18 веке усвоением европейской учености, географическая и геополитическая близость, неизбежно порождавшая политические взаимоотношения с европейскими соседями и т.п. Но, если мы то ли молочные братья, то ли даже близнецы с Европой, уместно поставить «обратный вопрос»: правда ли что Европа - другая Россия, ее так сказать альтер - эго? Если верно первое утверждение, то должны быть верным и второе, отношение должно быть симметричным. Но первый, кто решительно возразит против объявления Европы другой Россией, будет сама Европа, которая сегодня буквально раздувается от ненависти к России. Да и в России едва ли кто решится сказать, что Европа суть другая Россия. Становится очевидной несимметричность утверждения о России как другой Европе. Мы либо действительно другие, либо «другие европейцы». Если мы «другие европейцы», то это нас ко многому обязывает, я имею в виду обязательство поиска глубинных культурно-исторических оснований для подтверждения такого тезиса. На этот счет вполне определенно и резко отрицательно выразился в свое время Н.Я. Данилевский. Культурные типы у нас разные, сказал Данилевский, а в таком случае географическая или иная близость не превращает нас в европейцев. Я больше склонен следовать тому представлению о соотношении Европы и России, которое выражено Данилевский. Либо действительно мы обречены на свой исторический путь и имеем культурные основания, порождающие иную в сравнении с европейской цивилизационную целостность, либо необходимо согласиться с тем, что нам присущ какой-то псевдоевропейский подражательный путь. Кстати, О. Шпенглер назвал нашу историю псевдоморфизмом, подражательным историческим движением, и представление о другой Европе может вместиться в это утверждение немецкого последователя Ф. Ницше. В общем, назвав себя Европой (пусть и альтернативной) мы либо должны искать принципиальное глубинное отличие, либо указать на поверхностные различия, и на этом пути в конечном счете отказаться от своего «Я». Достоевский называл Европу кладбищем дорогих его сердцу покойников. Да, там много покойников, дорогих нашему сердцу. Но при всемирной отзывчивости русской культуры, при ее понимании человеческого родства мы найдем таких дорогих покойников по всему свету.
В общем, есть определенная проблема. Хотя, конечно, у каждого остается право быть русским и умереть русским. Но, к сожалению, все по-разному представляют, что значит быть им сегодня. Перешагнуть грань псевдоморфизма и вступить на путь полноценного осознания своего исторического пути, который может потеряться в зарослях европоцентризма, крайне трудно. Первая барьер этой трудности носит психологический характер. «Великодержавный русский шовинизм» был объявлен врагом революции в первые годы советской власти. Потом пришлось давать задний ход ради целей социального строительства и спасения страны. В годы «брежневского застоя» снова обострилось пристальное внимание к русской теме в смысле преследования ростков «русского национализма». Русским позволялось быть только «деревенщиками» с антисоветской подкладкой. Громкий разговор о русскости расценивался даже как антисемитизм, что было скорее всего разработкой специальных идеологических служб, готовивших общественное мнение к будущей перестройке и ставивших своей целью внушить «русскому патриоту» примитивную мыслишку, что советский коммунизм навязан России «заговором мирового еврейства». Одновременно создавалась карикатура на русское национальное сознание в виде «спецнационализма» и «русского спецпатриотизма» вроде памятной васильевской «Памяти». Теперь трудно перешагнуть через вбиваемые в сознание штампы, фундаментальным среди которых явился негативный образ «совка», т.е. русского человека, создателя «русского коммунизма».
Другой барьер обусловлен внутренним отстранением от русской культуры, русской истории и русской общественной мысли. Этот барьер отделяет наш образованный слой от культурно-исторического внутреннего «Я» и бросает в объятия европейской общественной мысли, хотя к концу 20-го веке там осталось слишком мало материала даже для заимствования и обогащения сознания. В частности, состояние философской мысли частью эклектической и большей частью просто антигуманной (постмодерн) не позволяет выстроить сколько-нибудь целостное мировоззрение будущего.
И что же делать в этой ситуации? Вновь строить русское общество по чуждым нам европейским лекалам? Искать новую антропологию в психоанализе З. Фрейда, изобразившего человека сексуальным животным, инстинкты которого загоняют в сферу бессознательного безжалостные социальные табу? Это после многих лет православного христианства в России, сказавшего, что душа человека по природе своей христианка и хочет творить добро? Или оглядываться на несчастного Ф. Ницше, о котором лучше всего сказал В.С. Соловьев: «В своей полемике против христианства Ницше поразительно «мелко плавает», и его претензии на значение «антихриста» была бы в высшей степени комична, если бы не кончилась такой трагедией». В общем, без обращения к своей истории, несомненно, критического обращения, критического осмысления, направленного на решение задач нынешнего исторического момента, без ощущения той боли и той сдавленной социальными обстоятельствами духовности, которую несла русская культура в своем стремлении к человеческому идеалу, никакого движения вперед быть не может. Альтернативность Западу должна выражаться в достоинстве нашего интеллекта, способного выразить основания своей культуры не только средствами искусства, но и средствами рационального сознания. Если первый путь не был и не мог быть перекрытым в советский период (его наглухо перекрывают сегодня), то со вторым необходимым путем как в прошлом (в том числе и в советском прошлом), так и в настоящем ведется систематическая борьба.
Надо ли в этих условиях повторять зады европоцентризма? Разве мы мало шишек набили на этом пути, и даже катастрофа СССР нас ничему не научила? Только глубокая русская образованность, нацеленная на продление жизни русской цивилизации, избавит нас от страхов национализма и спецштампов, вбитых в наше сознание. Нужно иметь некоторый минимум гражданского мужества, чтобы сделать первый шаг. Здесь нечего бояться. Русская культура с ее всемирным чувством человеческого родства не может быть основанием узколобого национализма и шовинизма. Бороться с ней можно только подавляя человеческие начала как таковые, что и происходит сегодня. Поиск общего объединительного дела, поиск на нравственном, а не денежно-торгашеском основании, является культурной особенностью России. Без рационального осознания оснований русской культуры становится проблематичным всякое серьезное социальное действие. Потому необходима консолидация интеллектуальных ресурсов, чтобы общими усилиями показать концептуальное этическое оправдание советского периода как этапа русского развития, осложненного комплексом обстоятельств, среди которых важны не только социально-политические факторы внешнего и внутреннего порядка, но обстоятельства идейно-теоретические. Задача в том, чтобы профессионально, а не в условиях разобщения и идейной кустарщины разработать основы нового социально-исторического проекта, соединяющего принципы социального строительства с культурными основаниями России. Нужно светское сознание, способное однако извлечь и удержать нравственные основания, развивавшиеся в рамках русского религиозного сознания.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 22.3.2015, 13:15
Сообщение #37


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Когда мы используем то или иное знание как основание для своих действий, то обнаруживаются две оценки знания. При соотнесении с деятельностью оно проявляет себя как эффективное либо как не-эффективное, т.е. ведущее или не ведущее к цели деятельности. В соотнесении же с реальностью оно может быть истинным или ложным. Во всяком случае, в определенных условиях и в определенном отношении. Например, когда Саади Карно вывел уравнения второго закона термодинамики, пользуясь представлением о теплороде, то его уравнения были несомненно эффективными. Они правильно описывали динамику термодинамического рабочего тела и могли служить эффективным средством расчета мощности паровых машин. Но объяснение изменений состояния рабочего тела через концепцию теплорода истинным не было. Новое открытие законов термодинамики после С. Карно произошло уже на основе механической теории тепла. Уравнение второго закона (изменение состояния рабочего тела) от этого не изменилось. В этом контексте говорят о теориях феноменологических и теориях эссенциалистских, т.е. о теориях описывающих и о теориях объясняющих, т.е. ведущих к сущности.
Наверное, такая оценка ситуации применима и к теориям, касающимся жизни общества. Сегодня, пожалуй, самой важной для общественного действия следовало бы считать концепцию капитализма, отвечающую на вопрос, что это такое? Полноценный ответ возможен в рамках той или иной концепции социогенеза, раскрывающей необходимые факторы в организации и в динамике общества. Теория капитализма укажет в таком случае на особую форму, в какой проявляются эти факторы в обществе, называемом капиталистическим. Эти факторы по-разному представлены в исследованиях капитализма Марксом, Зомбартом, Вебером и Броделем. Ленин исследовал капитализм в рамках марксисткой модели. Когда в основание анализа общественных процессов берется марксистская модель, появляется основание поговорить об ее истинности и эффективности.
Политическая практика большевиков опиралась на марксизм и до определенного рубежа оставалась эффективной. Эти рубежи определялись конкретными историческими задачами, когда мобилизация и мотивация людей могла эффективно опираться на марксистские представления об обществе и капитализме. Сегодня капитализм принял глобальный характер. Для тех, кто капитализм не приемлет, встали новых задачи. Какие мотивации должны вести людей на борьбу с ним? Несправедливость распределения? Но люди «золотого миллиарда» могут вполне удовлетвориться тем, что имеют, и всеми средствами защищать имеемое. Те, кто имеемым не удовлетворены, могут видеть зло в капитализме. Но в чем его зло, и что можно этому злу противопоставить? Ликвидация частной собственности, этого, как полагал, Маркс, основного зла? Но в СССР частная собственность была ликвидирована, однако СССР исторически не устоял. Не устоял совсем в другом вопросе, именно, в вопросах мировоззрения, в вопросе об основных ценностях, которые мотивируют человека. СССР сдал те ценности, с которых начиналось советское строительство, чтобы начать строить все заново на принципах частной собственности, свободного рынка и свободного частного предпринимательства. Результаты такого строительства едва ли можно назвать успешными. В конце концов, вопрос принципиальный заключается в следующем – принимаем ли мы капитализм? Или в принципе отвергаем. Если в принципе отвергаем, то почему?
Если следовать М.Веберу (и не только ему), то основанием отвержения или принятия капитализма является принятие или непринятие его «духа», т.е. ментальных установок капитализма, его этоса. Россия не приняла этос капитализма, но приняла социальное строительство, в основе которого лежал совсем другой дух. Вопрос о духе оказался важнее вопроса о собственности? Мне представляется, что так оно и есть. Но тогда и нужно вести речь о его духе сегодня, противопоставляя этому капиталистическому «душку» действительный дух истории, дух морали всечеловеческого родства, открывающей некапиталистический путь. Сегодня глобальный дух глобального капитализма обнаруживает себя в действиях по расчеловечиванию личности, практически полному отказу от человеческой морали. Это следствие его мутации или просто проявление его природы, его духа в текущих исторических условиях? Когда Т.Гоббс заявил об основном постулате рождающегося общества как борьбе всех против всех, то выразил ли он тем самым сущность капитализма? По-моему, вполне правильно выразил. В этой борьбе могут возникать клановые объединения, но суть остается всегда той же самой. И в чем сегодняшняя борьба глобального капитализма за свое доминирование отклоняется от объявленного в 17 веке основного принципа? Ничем, разве только изменившимися конкретными условиями реализации этого принципа. Лично я не вижу мутации, вижу историческое продолжение сути капитализма.
Разграничение классического капитализма (эпоха модерн) и нынешнего, отступившего от классики, навеяна марксистским видением динамики общества. У Маркса капитализм «на первых порах был ничего, деловой парнишка», о чем и поэтически сказал Маяковский. Потом по Марксу он утрачивает свою прогрессивную роль и становится тормозом истории. А в чем была его прогрессивная роль на первых этапах развития? В свержении феодальной аристократии? Да, новая элита «непрозрачного зашторенного верхнего этажа» (Бродель) действительно боролась с феодальной верхушкой. Устранение феодальной аристократии открыло путь для становления промышленного общества (модерн). Но этот путь был поставлен под нарастающий контроль капитализма. Капитализм не мутировал. Как паразит особого рода он не способен к созиданию, о чем говорит среди прочего Ф.Бродель. Он просто съедал ту материю, в которую он вошел, пока не съел ее практически полностью. Два культурных гена жили в теле Европы (западного мира), именно, культурный ген христианства, утверждавший в той или ной форме всечеловеческое начало, и культурный ген капитализма, т.е. борьба всех против всех, или беспощадная борьба и победа сильного, как сказал «гениальный» Ницше. Особенность развития промышленного общества Европы (эпоха «модерн») определялись тем, что оно совершалось в условиях, когда была жива культурная традиция христианской Европы пусть даже в облике возрожденческого гуманизма. Контроль капитализма над промышленностью, начавшийся в 18 веке, сам по себе еще не означал полного контроля этоса капитализма над обществом. В обществе еще продолжал жить этос классической европейской культуры, пока капитализм не дожрал этот культурный ген, выплевывая сегодня его огрызки. Тут никакой мутации нет, просто европейская культура съедена, наконец, раковой опухолью капитализма. И когда нам приходится обращаться к капитализму сегодня, то приходится задаваться вопросом об истинности марксизма, а не об его эффективности. Если марксизм и говорит о преодолении отчуждения, то это от Фейербаха, от его антропологии. В марксизме человек суть деятельное существо, стремящее к удовлетворении своих материальных потребностей путем применением искусственных орудий труда. Вот и все. Про дух и преодоление отчуждения – это от гуманизма Фейербаха. Или от прочтения марксизма в контексте русской культуры, или какой-либо другой. В самой теории марксизма нет ни грана этики. Думаю, что это высказывание всесильно, потому что оно верно. Что же касается терминологии, то можно называть современный капитализм (зрелая раковая опухоль) мутакапитализмом. До той черты, пока главной проблемой является вопрос об эффективности политической борьбы, а не об истинности теоретической модели.
P.S. Да, еще раз из прежнего. Маркс отождествил промышленное общество и капитализм. Но если промышленное развитие в Европе соединилось с капитализмом (с "духом" капитализма), то это не означает их тождественности. В СССР промышленное общество не соединилось с названным духом. создавалось другое промышленное общество, на другом этическом основании (другой "дух"). Возникает вопрос: осмысление жизни этого общества какое отношение имеет к теории Маркса?
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 20.6.2015, 13:35
Сообщение #38


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Пессимистическое.
Высокий уровень просоветских настроений в стране предстает сегодня как факт достаточно очевидный. Среди прочих обстоятельств ситуация на Украине, возвращение Крыма на Родину, необходимость защищаться от давления Запада – все это усилило просоветские патриотические настроения. Последнее неудивительно, поскольку именно в советский период Российская красная империя достигла наибольшего могущества и одержала поистине историческую (без всяких скидок на пафос) победу над фашизмом. Сегодня президент имеет наивысшую степень поддержки просоветской части населения. Президент пользуется ею, но при этом в практической деятельности он не делает решительных шагов навстречу этой ментальности. Хотя парадоксально было слышать на одной из встреч с бизнесменами странные «уговоры» в том смысле, что подлинные ценности, которым должен следовать бизнес, заключается в том, чтобы что-то создать общественно ценное, оставить потомкам, в общем, сделать полезное обществу. Апелляция к советским ценностям словно на партсобрании. Однако же, отмечу еще раз, либеральные субъекты остаются в политической и управленческой обойме, включая тех, кто ведет работу против самого Путина. «Эхо Москвы», интернет телевидение «Дождь» и т.п. никто не собирается притеснять. Да, идет патриотическая работа против крайних либералов, откровенных агентов деструктивной работы запада. Но не более того. Практика политической жизни свидетельствует о том, что президента устраивает некое равновесие между либеральными и просоветскими силами в политическом истеблишменте и в обществе. Собственно, он опирается на то равновесие, в котором государственнический менталитет тяготеет к советскому прошлому, поскольку воспоминания о царской империи, часто навязываемые обществу, оказываются мало эффективными. Но будущее России он связывает скорее с неким подлинным, честным, одухотворенным либерализмом. На наш взгляд такого не бывает. Но ведь говорим же мы позитивно о ценностях модерна, которым изменил постмодерн. Почему бы и президенту не верить в некие подлинные европейские ценности, носителем которых должна стать Россия.
Однако, представим себе, что президент последовательно оперся на просоветскую ментальность и помог ей победить. И что тогда случилось бы? Вдруг возник бы СССР-2? Думаю, что этот желаемый образ есть некая иллюзия. Для него нет сегодня никакого внятного проекта, кроме желания чего-то хорошего, а гарантией хорошего представляется продление советского пути. Можем мы представить себе победу КПРФ во главе с Зюгановым? По мне так это страшный сон, который лучше всего не видеть. Сегодня есть лишь полная идейная пустота на советском красном фланге. Конечно, опомнится никогда не поздно, даже на смертном одре. Но уйма времени потеряна безнадежно. Где бесстрастный «метафизический» анализ советского прошлого, где зародыши новой идеологии, без которой никакое социальное строительство невозможно. Возвратиться к Марксу? У нас Зюганов «последовательный марксист». Вспомнить об исканиях наших «младомарксистов», вспомнивших о категории «отчуждение», пришедшей в марксизм под влиянием Фейербаха и указывающей на возможность истинного бытия истинного человека в отличие от превращенной отчужденной формы его существования? Эти абстракции немецкого духа, склонного к трансцендентализму, должны указать нам путь в будущее? В конце концов, сколько можно плясать вокруг марксизма, открывая в нем якобы неведомые прежде истины? Разве наш бесспорный идеологический провал обусловлен только тем, что мы плохо прочитали Маркса? Не поверю. Сколько Маркса не читай, его роль в истории и общественном сознании определена и исчерпана. Право же, это навязчивый дурной сон, что нам вдруг предложат снова читать Маркса для решения задачи продления русской истории. При всем уважении к Марксу хочется сказать, увольте, начитались до тошноты.
Элита, способная продлевать историю народа, рождается на почве своей истории и своей культуры. Сегодня живет лишь одна составляющая этой культуры – государственническая традиция русской империи. Она дает смыслы, позволяющие консолидировать соответствующую часть политической элиты и народа. Но для полноценного оформления цивилизации, для оформления ее сознания необходима глубокая интеллектуальная работа по выстраиванию необходимых компонент светского сознания, прежде всего антропологии солидарного (общинного, соборного, «родового») человека. Каждая культура имеет свой антропологический лик и свой антропологический образ. Строила ли такой образ русская культура? Строила, она давала ключевые идеи, которые должны быть продолжены во всех сферах культуры и во всех сферах интеллектуальной работы. Без поддержки тех или иных социальных групп и объединений такая синтезирующая работа не может быть выполнена. Увы, История учит нас тому, что она ничему не учит. Русская интеллигенция 19 века проболтала социальный проект, который она могла бы предложить. Амбициозность, личные конфликты, неумение почувствовать свою ответственность за Историю, неспособность почувствовать внутреннюю, так сказать, трансцендентную связь с почвой, с народом, его типом переживания, породила идейную пустоту, заполнявшуюся ненавистью к большевизму, в своем массовом проявлении оказавшимся общинным крестьянским исканием справедливости, способной осуществить нравственный идеал общинного человека.
Конечно, можно увлечься «белым гностицизмом». Но это для узкой элитарной группы, которая в конечном счете не сможет найти слов и смыслов, ведущих к соединению с массой. История не ходит вспять. Ленинский революционный опыт может многому научить, но его нельзя повторить. Без идеологии, понятной внутреннему чувству русского человека будет продолжаться процесс, который Шпенглер назвал псевдоморфозом, складывающимся из усилий разрозненных групп, не нашедших объединяющего их внутреннего чувства.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 25.6.2015, 17:33
Сообщение #39


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



небольшое продолжение
В свое время христианство создало картину мира, ставшую на два тысячелетия опорой нравственного сознания. Историческая суть этого нового видения мира заключалась в том, что оно утверждало этику человечности, этику человеческого братства. Солидарная этика человечности является тем глубинным «коммунитас», говоря словами антрополога В. Тэрнера, без которой не может существовать ни одно человеческое сообщество. Можно сказать, что солидаристская этика человеческого братства является видовой культурной (искусственной) программой, обеспечивающая на Земле жизнь существа, названного человеком. Сообщество является органической формой его жизни, а консолидация человеческих сообществ обеспечивается этикой, играющей роль фундаментальной поведенческой программы. В джунглях, если следовать Р. Киплингу, принцип солидарности носит групповой характер: мы одной крови - ты и я. Такая солидарная группа способна отнимать чужие жизни в интересах своей группы. Христианский же принцип означает не только, что все люди «одной крови». Он утверждает нечто большее, именно, что люди братья, и они одинаково одухотворены создателем, своим отцом, дающим жизнь всему. Тогда отнятие жизни становится тягчайшим грехом, как становится грехом всякое отпадения от всечеловеческого единства и противопоставление ему индивидуального эгоистического интереса. Обоснованием этой этики стал миф о Творце, принимаемый не рассудочно-рационально, но через весь контекст мирочувствования, в который доминантным импринтингом вписываются крестные страдания Учителя, своим жертвенным поступком утвердившим принцип «нет больше той любви, как если кто отдаст жизнь свою за друзей своих». Жертвенная любовь во имя продолжения жизни человеческого рода и обретения жизни вечной – такова этическая суть христианства. И эта суть была принята солидаристским сознанием русских, изначально с языческих времен формировавших свою этическую основу. Точнее сказать, с помощью христианства солидаристкой этике была придана универсальная совершенная форма. Именно Россия приняла ее как свою сущность, хранимую русским православием.
Культурные программы не действуют с необходимостью природных законов. Они принимаются людьми через психику, через сознание, через его эмоциональные и когнитивные средства. Поддержание и корректировка культурных программ совершается в истории через реальные поступки народов и индивидов, с которыми коррелирует мирочувствование и мировоззрение народов. Сегодня, как и две тысячи лет назад, точнее, как всегда в человеческой истории, проблема жизни человечества предстает по сути как проблема нового обретения и утверждении универсальной этики человеческого братства. Нового – в силу изменившихся исторических обстоятельств, изменившейся социальной структуры общества и условий жизни индивидов. Она же есть по В.С. Соловьеву этика делания Добра, этика утверждения доброго смысла жизни. Запад, по-своему принявший и утвердивший христианскую этику, постепенно отказывался от нее. Одним из ключевых событий этого отказа была Реформация, т.е. утверждение протестантского индивидуализма, разрушившего христианскую общину людей, объединенных чувством человеческого братства, и заместившего ее на корпорацию людей, ведущих борьбу за приумножение материального благополучия. Капитализм, пришедший и утвердившийся на плечах протестантизма, смял и снял все духовное содержание жизни, крайне примитивизировал жизненные смыслы и перешел к прямой культивации пороков, разрушающих человеческую личность. Новая римская империя уже распространяет грязь порока на все человечество. Сущность борьбы против капитализма заключается сегодня не в борьбе против абсолютного и относительного обнищания почти исчезнувшего рабочего класса (в классическом марксистском смысле исчезнувшего бесспорно). Борьба эта принимает характер борьбы за человечность и человечество, а этому марксизм не учит, потому что такие мотивация не являются доминантными в теории К. Маркса, хотя намеки на них (преодоление отчуждения, возвращение к себе, к своей сущности) можно отыскать в его ранних произведениях. Если же и принять эти намеки, то все равно нужно их воплотить в определенное мировоззрение. Но речь в таком случае идет не только о рационально-рассудочных тезисах, хотя таковые необходимы. Речь должна идти о мировоззрении, имеющем рациональное (когнитивное) обоснование. Однако сами по себе рациональные основания могут остаться игрой ума. Мировоззрение начинается с мирочувствования, с переживаний, проникающих в души людей через конкретные значимые действия. Таким действием в ходе становления христианства был жертвенный поступок Учителя. Лишь благодаря ему христианство приняло тот облик, с которым продолжилась человеческая история, иначе в истории человеческого сознания остался бы еще один миф какой-то сектантской группки иудаистского мира. Сегодня таким прецедентом-поступком может быть только поведение народа, способного сказать «нет» этическому разложению, которым упивается запад и все те, кто хочет овладеть историей, сделав человека беспомощным рабом. Претендентом на роль спасителя может стать только та культура и тот народ, который пронес солидаристское сознание через всю свою историю, и который и сегодня в известной мере бессознательно сопротивляется бешеной атаке на человечность. Осмысление истории этого народа, проникновение в его мирочувствование, вербализация этого мировоззрения языком философии, культурологии и другими средствами сознания необходимо для обретения способности рационального осмысленного действия.
Основная исследовательская проблема, возникающая на этом пути, осмысление и рациональное обоснование солидаристского типа сознания русской общины, переходящее в раскрытие антропологического образа этой культуры. Сегодня как и в прошлом отличие русского сознания от европейского в том, что оно есть культурная программа общинной (родовой по Н. Федорову) организации жизни. Само по себе это обстоятельство не является исключительным. «Родовая жизнь», проникнутая солидаристской этикой, естественным и необходимым образом входит в организацию человеческих сообществ. Об общинном (солидаристском) сознании можно говорить как о культурном средстве, программирующем поведение сообществ. Программа, обеспечивающая кооперацию, координацию, узнавание своих и т.п., совершенно необходима сообществу. Социогенез совершался как выстраивание над биологической активностью людей культурных программ поведения, при которых биологические программы индивидуального или группового поведения отмирают или становятся инструментами более высоких форм поведения. Особенность русской истории в том, что доминанта общинного сознания сохранялась в ходе всей истории. На нее уповает народ в критические моменты. И что особенно важно – в России (в СССР) было построено промышленное общество, принявшее в основание именно общинный тип сознания в отличие от западного индивидуализма, провозгласившего конкуренцию как двигатель прогресса. Однако формы родового солидарного сознания не могут быть неизменными. Оставаясь по сути формами солидаристского сознания, они должны быть адаптированы к социальным условиям текущего момента. В частности, промышленное общество России (СССР) должно было направить интеллектуальную энергию на решение именно этого вопроса. Такой путь предполагал обращение к России, к истории ее сознания, к динамике ее культуры в соотнесенности с социальными формами жизни. Такую работу начинали русские славянофилы, встретив немедленное и энергичное противодействие петербургских интеллектуалов, критика которых сводилась по большей части к выдумыванию разного рода кличек, направленных на дискредитацию этого серьезного поворота мысли в русском обществе. Собственно, они и придумали кличку «славянофилы», закрепившуюся как исторический термин. В советское и в настоящее время усилия в этом направлении не могут оставлять без внимания интеллектуальный опыт прошлого. Наоборот, тщательный подход к истории русской мысли необходим для поиска в ней всего, что говорит о солидаристском сознании русской культуры и, что крайне важно, об опыте этого сознания, на который может опереться будущее других народов.
С древности и до нашего времени средствами обоснования всякого мировоззрения, в том числе и соладаристского, оказываются картина мира и картина человека, говоря философским языком – онтология и антропология, сопряженные друг с другом, ибо они никогда не ходят порознь. Их обособленность только внешняя, проистекающая из специфики их содержания. Картина мира на стадии родового общества есть мифология, стержень языческого сознания. Она мистифицирует реальность и опирается на коллективное мышление. В нем практически нет места для индивидуального личностного самосознания, личной свободы и т.п. Это отчетливо сознавал В.С. Соловьев, написавший в «Оправдании Добра»: «Итак, в чем же на самом деле могло выразиться в родовом быту принципиальное восстание лица против общества и возвышение над ним? Разве в том, что этот мнимый боец за права личности осквернил бы гробницы своих предков, надругался над своим отцом, опозорил мать, убил своих братьев и вступил в брак с родными сестрами?»
В этическом, да и в социальном контексте, вся история общества предстает как столкновение в культурных программах человеческого поведения индивидуализма и общественных солидаристских установок сознания. Этот индивидуализм мог выступать и как столкновение племен, цивилизаций, государств. Чем же особенным характеризуется современный период глобальной истории? Тем, что индивидуализм и эгоизм стали программой общества построенного в западном мире. Это общество разложило и поглотило гуманистические ценности, еще продолжавшие жить на стадии становления европейского промышленного общества, получившего позднее название «модерн». Ему противопоставил себя солидаристский тип сознания России, в советский период промышленного развития обращенный ко всему миру под неадекватной марксисткой оболочкой. В этом историческая роль русской культуры, указывающая на принципиальную историческую альтернативу капиталистическому западу. Сегодня этика человеческого братства не самоцель, но ценность, адресованная всему миру, что и обусловливает соответствующее отношение к ней западной элиты. Западная альтернатива выродилась до примитивного извращенного гедонизма как последовательного завершения индивидуализма потребительского общества. В этом нынешняя западный мир повторяет свою историю периода римской империи, историю разрушения личностное начало в римской элите неудержимым стремлением к удовольствиям.
Особенность текущего период в том, что этика солидарного человека может утвердиться лишь в формах светского сознания. Но переживание смыслов этой этики, необходимое для ее укоренения в психике людей, должно начинаться с нового антропологического образа, с нового человеческого идеала, сознаваемого на рациональном уровне в философской и культурной антропологии, и поиска реальных прецедентов реализации того идеала в русской истории и истории других народов. В 19 веке такую попытку предпринял Л. Фейербах антропологическим поворотом в философии, ставившим задачу преодоления официального христианства как формы сознания, объективирующей и отчуждающей человеческую сущность в виде бога. Преодоление превращенного видения человеческой сущности должно было стать возвращением человека к самому себе. Однако этот путь был по-немецки односторонним, упрощающим нравственную функцию христианства. В отличие от западной, русская философия в лице ее наиболее талантливых представителей не ставила своей задачей борьбу с христианством (В.В. Розанов – одно из исключений). Она стремилась найти образ человека, сохраняющий солидаристское начало, присущее христианскому сознанию. Центральным пунктом русской антропологии была несомненно этическая проблема, проблема личности (индивидуальности), сохраняющей объединительные человеческие начала в своем сознании. Это личность, поднимающаяся до глубокой всечеловеческой солидарности. Ю.Ф Самарин один из наиболее глубоких и умных славянофилов, характеризует ее так: «Это самоотречение каждого в пользу всех есть начало свободного, но вместе с тем безусловно обязательного союза людей между собой». Самоотречение, совершаемое свободно, не является нивелированием личности. Наоборот, оно есть возвышение личности в отличие от особи-индивида, не способной оторвать взгляд от собственного корытца.
Отметим еще раз, что абстрактный образ такой личности недостаточен. Необходимо обращение к ее реальному осуществлению, ее проявлениям в истории России и во всемирной истории. Но для такого обращения необходим теоретический образ солидарного человека, необходима возвышенная и гуманистическая антропология солидарной личности, способная стать инструментом осмысления прошлого, настоящего и будущего. И особую важность для нас приобретает исследование советской истории, ее осознанное или бессознательное следование антропологическим принципам русской культуры. Для философии же остается задача выявление культурно-эволюционных оснований солидаристского сознания как атрибута человеческой истории.


Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ratan
сообщение 14.9.2015, 17:45
Сообщение #40


Активный участник
***

Группа: Актив
Сообщений: 750
Регистрация: 3.6.2009
Пользователь №: 1534



Можно ли сегодня назвать крупномасштабные поисковые мировоззренческие задачи. Не в плане текущей политики, а именно в плане идейно-теоретическом. Здесь легко сбиться на текущие актуальные задачи конкретного характера, каковых может быть названо много. И они действительно требуют решения. Но взглянем на ситуацию следующим образом. Большевики победили потому, что имели исторический проект. Сегодняшняя власть проекта не имеет, а то, что она старается выдать за проект, является в лучшем случае прекраснодушным либеральным мифом. Верил ли Собчак в такой миф – нам неведомо. Его меркантильный прагматизм сам по себе не отменяет такой веры, поскольку в вере сам меркантилизм и получает оправдание. Наш первый руководитель скорее всего в такой миф «правильного капитализма» верит, но на пути этой веры внутри общества зреет напряжение, поскольку такая вера в конструктивную программу не преобразуется. Реальность совсем иная, нежели она мыслится в либеральном мифе.
Однако же… почему выдохся большевистский проект? Посмотрим на это с идейно-теоретической стороны еще раз, поскольку позиция автора неоднократно излагалась. По своему этическому наполнению проект опирался на общинное солидаристское сознание народной (крестьянской прежде всего) массы. Большевистская честность перед массой в принципиальных вопросах, соблюдавшаяся Лениным, Сталиным и его руководством, никнет в хрущевскую эпоху. Центральная тема угасает, на ее место постепенно приходит идея «гуляш-коммунизма». Кто должен был оказаться сопротивление этому сползанию? Руководители-государственники сталинской эпохи? Они могли сопротивляться и сопротивлялись на уровне политическом и уровне государственного управления при принятии конкретных решений. Но никто не произнес главного, никто не указал на ревизионистское уклонение от сути красного проекта. Не было такого формального и неформального органа ни в партии, ни в государстве, который бы сканировал идейно-мировоззренческую ситуацию и сверял бы ее с фундаментальными мировоззренческим положениями красного проекта. Его и не могло быть. Т.е. на эту роль мог претендовать некий неформальный «институт красной профессуры», способный быть хранителем и обновителем такой идеи. Но существовавшая идеология была простроена на марксистской догме, которая по сути своей не могла сопротивляться идее «гуляш-коммунизма». В ней материальный фактор ведущий, он толкает пролетариат на ликвидацию буржуазии в ходе его относительного и абсолютного обнищания. Но ведь до сих пор нет даже намека на такой ход вещей, ибо вопрос долен идти о смене ценностей, а не уровня материального достатка. А вопрос о смене ценностей готовится в обществе не произнесением лозунгов. Это сложный системный процесс.
Советский проект, адекватный русской истории и культуре, более того, проект некапиталистического развития для всего мира, не имел должного и необходимого мировоззренческого обоснования. Органическая связь с культурной генетикой, прочувствованная и выраженная языком философии, искусства, идеологии, жизненной практикой, всем строем гуманитарного и общественного знания могла дать мировоззренческую прочность советскому зданию. Но этого не было и не могло быть на почве марксистской теории общественного развития. Поздняя попытка всмотреться в гуманизм молодого Маркса не могла исправить положение. Упорно и упрямо элита этого общества совершала и совершает то, что О. Шпенглер назвал псевдоморфизмом, проще сказать, заимствованием чужих моделей общественного развития. Пирамида такого псевдоморфизма разворачивается на наших глазах, и падение этой «вавилонской башни», сооружаемой в России, может оказаться для нее последней катастрофой в летальном смысле. Однако же и сегодня оказалось совершенно невозможным обращение интеллектуального и политического строя к историсофскому осмыслению именно русского проекта. Сегодня слово «русский проект» отравляют псевдонационалистические организации, построенный именно для этой цели. Но тем тверже должна произноситься формула «русский проект», и тем более необходимо обращение к его реанимации, поскольку советский проект были именно русский проект.
Но здесь речь идет не о социальном проекте как таковом с его экономической, политической и прочими составляющими, но о выработке мировоззрения, которое должно давать ему жизнь, без которого не может состояться такой проект.
Примем во внимание, что мировоззрение, определяющее образ жизни человека и общества, принимается людьми на двух уровнях. Один этаж – это рациональный уровень, т.е. система осмысленных представлений мировоззренческого характера, обосновывающая и закрепляющая укорененные ценности и доминантные мотивации поведения. Другой уровень – совокупность переживаний, формирующих поведение. Эти уровни соединяют ценности, принятые на уровне переживания и на уровне сознания. В потоке фундаментальных переживаний наиболее значимы те, которые формируют гражданскую позицию, формируют высшие мотивации. Это образы, транслируемые всеми средствами культуры и получающие систематизацию через соединение их с постижением и переживанием истории общества и мировой истории. Формирование мировоззрения предполагает обращение к обоим названным уровням сознания. В этих условиях эффективность идейно-теоретической базы мировоззрения обеспечивается ее органическим соединением с историей и культурным базисом общества. Как уже сказано, такое соединение не было достигнуто в советскую эпоху вследствие неадекватной историософской модели, заимствованной в марксизме и превращенной в безжизненную догму, в то время как сфера искусства опиралась преимущественно на собственный культурный базис. Эффективность обновляемых идейно-теоретических представлений будет определяться по меньшей мере двум показателями: 1)степенью зрелости историософских и теоретических концепций, касающихся природы общества и человека; 2)качеством синтеза теоретических представлений и культурно-исторического контекста жизни общества.
Отметим при этом, что речь идет о светском мировоззрении (о его основаниях). Религиозное мировоззрение, способное поддерживать этические основания культуры, не дает и не может давать социального проекта (отдавайте богу богово, а кесарю – кесарево).
Отсюда некоторые задачи интеллектуальной работы.
1.Требуется концепция истории, способная убрать недочеты марксистской историософии, апеллирующей исключительно к динамике материальных потребностей человека (к животу, проще говоря). С точки зрения науки эта тема еще долго не будет закрыта. Но она может быть «закрыта» на текущий момент в идейном плане. Это значит, что та или иная концепция истории должна содержать в себе ответ на вопрос о ценностях (смысле) истории и давать видение исторической перспективы, т.е. понимание текущего момента и ее следующего этапа.
2.Теоретической основой такой историософии дола стать концепция общества и соотнесенная с ней концепция человека. Что есть общество? Основанное на праве сосуществование эгоистичных индивидов, каждый из которых конкурирует с другими индивидами в поиске максимизации пользы для себя? Это «либеральный вариант». Или же в истории живут сообщества, организовавшиеся для удовлетворения своих растущих материальных потребностей в ходе производственного процесса? Это марксистский вариант, также опирающийся на процесс удовлетворения материальных потребностей иным общественно-организованным способом. Или же необходимо указать на иные фундаментальные факторы, обеспечивающие системную организацию общества. Понятно, что от этого не исчезнет процесс производства, хозяйственный прогресс и пр. неотъемлемые обстоятельства человеческого развития.
В общем, представляется неизбежным включение культурного (смыслового) фактора как необходимого условия системной организации и самого существования общества. В теоретическом плане это выстраивание концепции социогенеза, в рамках которой и будет оценена исключительная роль культурных (искусственных) программ поведения. Культура как основа программирования неврожденного социального поведения, ее внутренняя организация и ее роль в социогенезе и в истории в целом. Построение социогенетической концепции должно опираться на результаты разного рода гуманитарных исследований, прежде всего в области культурной антропологии, естественнонаучной антропологии и т.п.
3.Теоретический синтез подобных исследований должна обеспечить философия, с момента своего возникновения выполняющая функцию культурной рефлексии. Ее итогом будет антропологическая концепция и концепция общества, как реализующего с необходимостью определенные принципы поведения, т.е. определенные этические принципы. В этом контексте может даваться оценка организации предметной (хозяйственной) деятельности в ходе социогенеза (хозяйственной этики). В конце концов, именно философия должна дать обоснование высшим ценностям и мотивациям человека как мотивациям на сохранение и продолжение жизни в рамках сообщества, глобального человечества и как космического явления.
4.Две особо актуальных темы. Одна их них обращена к истории и сущности капитализма, рассмотренная в рамках широкой концепции социогенеза и современного исторического развития. Капитализму должна быть дана оценка культурно-нравственная, оценка тех ценностей, которые он внес в западное общество. Другая тема – русская история с ее драматическими разрывами. В частности, история советского периода, ее этические основания и социальная практика их реализации. Проблема русской элиты в свете поражения советского проекта.
5.Практическим осуществлением подобных теоретических основаниях должна быть конкретная работа с сознанием и социальной энергией всех, заинтересованных в продолжении русской истории, а ее продолжением неизбежно должно опереться на этические основания советского проекта.
В рамках таких исследований должно быть выявлены механизмы соединения культурных начал с социальными формами общежития, т.е. конкретные периоды в история народов и сообществ. Но это так сказать оперативный простор, на который должна выводить концепция социогенеза. В идейно-теоретическом плане достаточно указать на основные факторы, организующие общество, в частности, на программы социального поведения, имеющие культурный (искусственный) характер. В этих программах неизбежно обнаружится фундаментальный фактор – этика, программирующая взаимоотношения людей (внутривидовые). Т.е. выход к простой истине – основание всему – начала нравственные, придающие смысл человеческому существованию.
Человеческие сообщества системно организованны и в этом они подчиняются некоторым системным законам. Такого видения общества более всего боится западная общественная мысль, сводящая все в жизни общества к рефлексам индивида. Потому сегодняшняя гуманитарная мысль Запада не может дать социального рецепта. В конечном счете, центральная категория есть Жизнь. Культурные сообщества суть высшая форма жизни и этика (поведение) таких сообществ есть этика сохранения и продления жизни (Н.Федоров), этика делания Добра (В.С. Соловьев). Причем ответственность, принимаемая человеком за жизнь, есть ответственность космического масштаба.
В общем – больше поле для теоретических исследований с опорой на историю человеческой мысли (философию). Когда-то несколько единомышленников (названные их противниками славянофилоами), способных самостоятельно и национально мыслить, имели всего лишь доступ к публикации журнальных статей, но они оставил глубокий след в русской культуре. Сегодня иная ситуация, иные пути к сознанию общества. Публикации одиночек ничего не решат, если нет организации, способной активно вносить фундаментальные идеи по всем направлениям, ведущим к обретению смысла и жизненной позиции. Организационный центр, деятельно пробивающийся в сферу общественного сознания и текущей социальной практики, либо уже имеющиеся авторитетные организации, способные втянуть в себя эту работу.
Нужна объединительная концепция, объединительная в некоторых опорных пунктах, непосредственно соприкасающихся с этическими основаниями и несущих эти основания в общество. Ждать ее полного теоретического завершения нет необходимости. В конце концов, все определяет ценностная (этическая) позиция исследователей. Именно ценностная ориентация (этика человеческого родства, всечеловеческой солидарности) окажется фактором, формирующим убеждения и порождающим «страсть». Веру в эту этику укрепит концепция общества и социогенеза. Разумеется, мировоззрение будущего неизбежно должно быть светским. В политической и иной социальной практике оно может и должно взаимодействовать с религиозным сознанием и религиозными организациями. Основания здесь главное в единстве жизнеутверждающей этики человечности и человеческой солидарности.

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение

5 страниц V  < 1 2 3 4 > » 
Ответить в данную темуНачать новую тему

 



Текстовая версия Сейчас: 29.3.2024, 0:06