капитализм и проект модерн, капитализм в прошлом и настоящем Опции

[Ratan]

В Манифесте, принятом на летней школе, дана картина социально-политической реальности, складывающейся сегодня. Понимание современ-ной ситуации требует наряду со всем прочим глубоких теоретических зна-ний, на каком бы уровне они не излагались. В частности, вновь и в встает во-прос о сущности и исторической роли капитализма. Цитата из Манифеста: С.4. «Для того, чтобы получить честный и глубокий ответ на этот вопрос, нужна новая аналитика капитализма, которая существенным образом переосмыслит все, что связано с его прошлым и позволить заглянуть в его будущее».
Полагаю, что будет полезно обсудить наше понимание этих вопросов. Здесь полезны усилия всех заинтересованных лиц на форуме, но хотел бы в осо-бенности пригласить профессиональных обществоведов для разговора по существу.
В качестве первого шага к такой дискуссии предлагаю собственные замеча-ния по поставленному вопросу.
На мой взгляд, интригующая тема для понимания современной ситуации за-ключается в вопросе о соотношении капитализма и проекта «модерн». Как сказано в Манифесте, проект модерн стал средством легитимизации капита-лизма в западном обществе, а отказ от этого проекта делает не лигитимным капитализм как таковой. Обсуждение темы, заявленной в этой ветке, требует разговора о том, что такое капитализм и как рождался проект модерн. Я бы поставил вопрос так: является ли проект модерн продуктом и заслугой капи-тализма, или же проект модерн и капитализм встретились на историческом перекрестке и поддержали друг друга, пока их пути не разошлись, пока внутренняя логика развития капитализма не заставила его отказаться от проекта модерн и обратиться по сути к проекту, который более всего похож на фашизм. Я склоняюсь именно к такому видению вопроса. Но прежде всего о сути капитализма.
По Марксу капитализм возникает с необходимостью как определенная ста-дия в развитии общества. Известно, что развитие общества К.Маркс пред-ставлял в духе исторического материализма как некий естественноисториче-ский процесс развития производительных сил. Капитализм предстает в таком случае (на начало 19 века) как высшая стадия развития производительных сил, на которой общественный характер производства вступает в противоре-чие с частной собственности на средства производства. Разрешить это проти-воречие должно коммунистическое движение, вырастающее столь же есте-ственным и необходимым образом внутри капитализма (он рождает своего могильщика). Устранение частной собственности на средства производства и ликвидации эксплуатации человека человеком должно стать результатом мировой коммунистического (социалистической) революции. Тем самым должно быть преодолено отчуждение человека не только от средств произ-водства, но и от своей человеческой сущности (творчество), возникающее в рамках капитализма.
Марксистская теория одномерна, она исходит из того, что есть развитие про-изводительных сил, рождающее капитализм в условиях частной собственно-сти и товарного производства. Структура общества и его динамика поставле-ны в зависимость от этого простого фактора, что делает теорию простой и понятной. Но эта простота обманчива. Русская общественная мысль, а в Рос-сии многие были увлечены марксизмом, подвергла критике эту одномер-ность, основанием которой оказалась и одномерная модель человека, кото-рым движет исключительно материальный интерес. Во всяком случае, в об-щественный процесс люди и классы вступают именно как носители опреде-ленных материальных интересов. Русская философская мысль не согласилась с таким пониманием истории, противопоставив ей видение истории, основанное на видении нравственных мотиваций в поведении и действиях людей.
Что нового привнес М.Вебер в понимание капитализма? Целый ряд черт, ко-торые можно обсудить. Но важнейшая мысль Вебера в том, что капитализму соответствует некий «дух», некое культурное начало, выражением которого на стадии его становления является трудовая этика протестантизма. Есть мо-тивации нематериального (сакрального) характера, которые способствовали рождению «духа капитализма», и вне этого духа не сформировался бы капи-тализм как некая общественная система. Этот дух и его становление пред-стают также как своеобразная рациональность, формирующаяся именно в западном обществе. В этом плане капитализм предстает как новая рацио-нальность, какой не было (каковая не доминировала) в феодальном общест-ве.
Можно ли соединить подход Маркса и подход Вебера? Конечно, они не складываются арифметически или как некие пазлы. Их сложение может оз-начать соединение культурно-исторического анализа сущности обществен-ных систем с анализом развития хозяйственной деятельности в человеческих обществах. Вне предметно-технического, т.е. хозяйственного, развития нет человеческой истории. Но мотивации, которые бросают людей в историче-ский процесс никак не могут быть сведены к сугубо материальным побужде-ниям.
Анализ современно капитализма должен принять во внимание большую ис-торическую работу Ф.Броделя, который оппонирует и Марксу и Веберу. Во всяком случае, нам сегодня важно ответить на вопрос, что есть проект мо-дерн и как он связан с капитализмом. А ответ на этот вопрос требует вхожде-ния как в сущность капитализма и его историю, так и в процесс развития ев-ропейской цивилизации в которой собственно родился и укоренился капи-талистический проект.

[Ratan]

Дополнение к предыдущему
1.Методологические замечания. Серьезные общественные изменения начинаются с изменений в сознании. Многим полюбилась булгаковская формула «разруха начинается в голове». Но тогда нужно признать, что и пробуждение общества к жизни начинается с изменений в его голове, точнее, в его сознании, в данном случае – в общественном сознании. Можно также предположить, что в его системной организации, в его смысловом и психологическом поле есть некие узловые точки, воздействие на которые вызывает реакцию и перестройку всей системы. Такими «точками» могут быть простые принципы, определяющие функционирование системы. И в качестве пролога к обсуждению процессов в обществе и в его сознании хочется указать на подход к пониманию жизни больших систем, уже давно попавший в поле зрения автора этих строк. Г. Саймон, специалист по теории организации и системному управлению, в своей книге «Науки об искусственном» (1968) высказал простую, но довольно убедительную идею, что сложность поведения систем нередко оказывается отражением сложности среды, в то время как «поведенческий принцип», которым руководствуется система, может быть весьма простым. Внешняя сложность оказывается маской просты.
Можно ли такое представление экстраполировать на поведение социальных систем, в частности, на поведение систем, принявших некий смысловой принцип, например общинную или индивидуалистскую ментальность?
Конечно, необходимо учесть, что термины «общинный», «общинная ментальность» могут вызывать отторжение у интеллигентского ума, и для этого есть свои основания. Но пока не найдена более благозвучная терминология, приходится говорить на этом языке, тем более что глубинное основание нарастающего внутреннего напряжения в стране можно видеть, в числе прочего, в противостоянии названных выше системообразующих принципов жизни системы. Сложное многообразие его проявлений маскирует простоту исходных начал.
Действительно, люди и их социальная организация есть форма жизни, высшая для Земли (может и для Космоса), т.е. разумная жизнь, уходящая корнями в ее биологическую эволюцию. Множество живых видов различается по множеству морфологических и функциональных признаков. Но интегральной характеристикой, позволяющей понять жизнь того или иного вида, является его поведение, т.е. программы его жизненной активности, записанные в памяти вида и передаваемые биогенетические его особям. Знание (понимание) этих программ позволяет человеку выстраивать отношения с соответствующим видом. В этом ракурсе жизнь человеческих сообществ на разных уровнях их организации может быть понята через осознание принципов поведения, принятых сообществом или социальной группой в силу тех или иных исторических обстоятельств. При этом необходимо принять во внимание следующее. 1.Поведенческие начала, действующие в обществе, имеют историческую социокультурную природу. Их принято называть культурными архетипами, культурно-историческими типами, культурными кодами и т.п. Многообразие культурных типов определяет культурно-цивилизационное многообразие истории. Сложность проявления тех или иных поведенческих программ можно принять как «маску простоты», явленную красочным историческим рисунком жизни соответствующего сообщества. В нем отражена сложность «исторической среды» и, соответственно, реальные поиски и переживания человеческих сообществ. 2.Человечество есть доминантный глобальный вид, обреченный на выработку объединительной культурно-видовой программы, обеспечивающей ему сохранение на Земле и развитие (без развития жизни нет). С этой позиции История предстает как поиск такой программы, осуществляемый до сего времени «эмпирически» путем своеобразного естественно-исторического отбора. Христианство является одним из исторических решений в этом глобальном процессе. Глубинное основание этого эволюционно-исторического отбора предстает как борьба начала всечеловеческого (общинного), его можно назвать также культурно-видовым объединительным человеческим началом, с началом индивидуально-эгоистическим. Этот процесс происходит не от того, что есть люди злые и люди добрые. Он обусловлен эволюционно переходом от биогенетических видовых программ поведения, действующих в биологических сообществах, к культурным (искусственным) программам поведения индивидов и сообществ. Для человечества нет биологически наследуемой видовой программы, но его жизненный эволюционный процесс принуждает к поиску культурно-видовой программы, принципов и форм ее реализации. Исторический процесс такого поиска не одномерен, он может происходить во множестве различных сообществ, создающих различные социально-исторические формы. Альтернативой «общинным» программным принципам, возникающей на культурно-эволюционном основании, является поведенческая программа, строительство которой идет от поведения особи и которая может быть названа индивидуалистический. На неизбежное столкновение индивидуального и группового поведения указывают, например, социобиологи при обращении к становлению общественного поведения человека. Однако, если у животных согласование индивидуального и видового (группового) поведения обеспечивается соответствующими биогенетическими программами, то для человечества полем созидания такого согласования является его история. Отметим изначально тривиальное обстоятельство, что индивидуализм, принимаемый как самодостаточный принцип для жизни больших сообществ, ведет в конечном счете к тем крайним следствиям, которые принес Европе «дух капитализма» как последовательно проводимая форма индивидуально-эгоистического поведения. На этом пути «общинность» замещается корпоративными объединениями на основе совпадения интересов лиц (один из занимательных вариантов - религиозная протестантская община "предопределенных к спасению"). Одной из форм такой консолидации явился фашизм. Сегодня глобально-корпоративная консолидации «призванной к господству» элиты, возросшей на разрушительных смыслах «духа капитализма», направляет человечество к своеобразной форме «технофашизма», вообще стирающей индивидуально-личностное начало. В силу исторических обстоятельств Россия оказалась носителем альтернативного «общинного» принципа, защищаемого ею не только ради своей жизни, но и ради жизни человечества.
2.Россия: общинность и индивидуализм. В самой России также осуществляется борьба двух названных начал, исход которой не предрешен и от исхода которой зависит глобальная судьба человечества. Проявление такого противостояния можно найти в глубине русской истории. Немногим меньше 200 лет назад А.С. Хомяков, о котором шла речь в предшествующем сообщении, отметил два начала государственного строительства Руси. Одно из них государственно-объединительное, его можно назвать собственно государственническим, шло от княжеской дружины. Другое начало исходило от территориальной общины того времени, оно порождало соответствующие формы социальной организации, от крестьянско-дворовой сходки до городского веча и организации городской жизни в целом. Хомяков отмечает по ходу своего анализа, что дружина несла в себе то, что можно назвать индивидуально-личностным началом. Действительно, дружинник был свободен в выборе князя, которому он служил, а успех его службы зависел от его индивидуальных усилий. Проблема, возникавшая в ходе государственного строительств, заключалась не столько в принципах организации дружины, в общем-то естественных для этого исторического этапа, сколько в соединении дружинного и земского начала при решении вопросов государственной жизни. Говоря языком современным, это была проблема взаимоотношения властной элиты и общества (народа), в котором утверждалась государственная власть. Проблема общества (народа) и власти содержала в себе не только неизбежную социальную границу между ними, но и границу ментальную, т.е. различие двух названных жизненных (поведенческих) принципов.
Дискуссия от том, кто такие Рюрики и откуда они пришли по призванию новгородцев, не завершена до сего времени. Но, судя по всему, между ними и «землей» не было принципиального языкового и культурного различия. Тем не менее «земля» и «дружина» несли в себе разные внутренние начала общественного устройства. «Земля» несла в себе этику территориальной поземельной общины с ее доминирующим принципом совместного мирного проживания и консенсуса в принципиальных решениях. Напротив, жизнь дружины как социальной группы выстраивалась по принципу подчинения вертикали власти, исходившей от ее руководителя (князя). Здесь доминировало корпоративное единство интересов наемных дружинников, свободно выбиравших себе властного хозяина. Поле, на котором мог достигаться и достигался успех князя и дружины, было поле государственного строительства с подчинением подвластного населения, включая и действия героической защиты Русской земли как территории, на которую приходила княжеская власть. «Земля», на которую приходила княжеская власть, жила по преимуществу общинным сознанием, мало склонным к государственному строительству с его единоначалием. Земля и власть должны были находить какое-то ментальное согласие между этими двумя принципами. «Посредниками» в этом процессе оказались христианство и христианская церковь. Принятие христианства стало средством ментального объединения, по необходимости соединяющим государственную власть и общинные начала жизни земли. Этим среди прочего объясняется возникшее на Руси двоеверие, в котором под оболочкой христианского обряда всплывали также языческие верования и языческие ритуалы.
Суждения А.С. Хомякова о «земле» и княжеской дружине дают основание высказать предположение (во многом спорное), что противоречивое взаимодействие общинного и индивидуального начал в истории России приняло болезненную форму прорывающегося время от времени социального и ментального противостояния народа и власти будь то княжеская власть, феодально-бюрократическая царская власть и даже политическая власть поздней советской эпохи. Здесь следует отметить, что само по себе противостояние общественного (общинного) и индивидуального начала является естественной и неотъемлемой стороной социогенеза, процесса становления и развития общественной жизни людей. Оба принципа необходимы в жизни обществ. Общественное начала (в жизни животных – видовая программа) есть принцип, реализуемый культурно-видовыми программами поддержания и развития жизни сообщества, исключающим его распад по причине неконтролируемого индивидуально-эгоистического поведения. С другой стороны, развитие общества, его деятельный и культурный прогресс совершается благодаря развитию личности и посредством усилий личностей, вошедших в общественную жизнь. Проблема заключается в том, каким будет консенсус этих принципов, какие принципы поведения окажутся доминантами для организации общественной жизни, станут ее ментальными основаниями. Эти культурно-смысловые основания являют себя не только в тех или иных рациональных формах, представленных философскими рассуждениями. Они формируют мирочувствование т.е. строй переживаний человека, регулирующих его социальное поведение, отношение к другим людям и социальным институтам. Иначе говоря, они многообразно фиксированы в культуре, во всех ее формах, обращенных к чувствам и мыслям людей и транслирующих тем самым фундаментальные основания социального поведения, называемые (весьма неточно, на наш взгляд) также культурными кодами. При этом программа индивидуализма, превращаемая в базовый принцип общественной организации, стремится к ослаблению или даже полному стиранию «общинных начал», замещая их корпоративным единством, начинающим выступать в форме политического принуждения, дополняемого принуждением культурным. Полное (абсолютное) воплощение такого принципа невозможно, хотя нынешние процессы в западном мире являются яркой иллюстрацией подобной попытки. Напротив, общинное (братское) начало как социально-этический принцип общественной жизни не требует ликвидации индивидуальных начал. По своей природе оно лишь гармонизирует индивидуально-личностные переживания и формы поведения с видовыми началами общественной жизни по принципу, на который указывал в числе прочих В.С. Соловьев: «общество есть расширенная личность, личность есть концентрированное общество». Разумеется, принципы общественного поведения, закодированные в культурном типе, осуществляется в социальном строительстве через отношения общественных групп, они поддерживаются общественным устройством. Заметим, что идея всечеловеческого братства была одной из вдохновительных идей Октябрьской революции прошлого века, прозвучавшей в поэзии тех, кто принял революцию, и в целом в советской культуре. Церковный клир того времени не сумел отозваться на эту сторону социального процесса и проявил скорее узкокорпоративное единство, отказавшись от участия в строительстве нового общества. С другой стороны, идеология марксизма настаивала на братском объединение пролетариев, которое по самой постановке вопроса можно рассматривать скорее как корпоративное единство угнетенных масс. Советская идеология дополняла идею пролетарского единства идеей братства народов, которая сохранялась в идейном багаже советского периода вплоть до начал перестройки. Западная идея мультикультурализма в этом свете предстает как эрзац, не способный нести идею братства народов.
3.Текущее положение. Внутренняя слабость текущего момента в том, что в процессе разрушения советского образа жизни попран общественный интерес и «общинная мотивация». Слоган «раньше думай о Родине, а потом о себе» замещен обывательской заботой об индивидуальном процветании, навязчиво демонстрируемой толпе ее «кумирами». Доминантой социального поведения был объявлен личный успех, достигаемый любым законным способом. Кстати, эти «законные способы» стали прикрытием аморального ограбления соотечественников, перед которым тускнеет пушкинский «скупой рыцарь», пренебрегший мольбами вдовы об отсрочке долга. Безжалостное и отвратительное мошенничество на всех уровнях, смешанное с уголовщиной, стало бизнесом с первых шагов перестройки. Первыми его жертвами стали и остаются до сего времени пенсионеры, люди преклонного возраста. Обществом до сего времени владеет этос беспардонного личного (корпоративно-личного) успеха, в разных формах разнесенный по всем слоям общества, и в наиболее вызывающей форме глумящийся над нами с экранов телевидения, транслирующих разухабистую гламурную тусовку «звезд искусства». Вопрос должен быть поставлен о том, как это стало и остается возможным. Ответ простой: Россия приняла формулу этоса капитализма в ее откровенной и примитивной форме. В Европе в свое время она вживалась в ее христианский контекст, постепенно, а иногда и революционно, (опыт Великой французской революции) вытесняя его. Она была сакрализирована религиозным движением протестантизма и философски, т.е. мировоззренчески, проработана Просвещением, создавшим адекватную этой формуле антропологию. Заметим, что альтернативная антропология общинного сознания (антропология человеческого братства) возникала в русской философии 19 века, но она не утвердилась в русском обществе. В то же время русскому обществу и его крестьянскому миру был совершенно чужд рационализм капиталистического обогащения. Он был совершенно чужд культурной традиции и потому представал как сугубо «рваческое» обоснование индивидуального обогащения, не ограниченного теми или иными моральными и социальными порогами. Этим определялось отношение крестьянского мира к кулачеству еще в досоветской истории. Неудивительно, что в перестроечный период яркой формой его проявления стало обогащение криминальное. Однако сообщество, принимающее такой образ жизни, обречено на вырождение и смерть, и, если таковая еще не наступила, то потому, что этос (дух) капитализма не принят обществом в глубине его чувств. Есть внешние «экономические» правила, утверждающие разъединительный принцип индивидуального обогащения без границ, которые не стали внутренними правилами духа. Однако текущий момент обнажил правду, суть которой в том, что личное обогащение не может быть регулятивным правилом общественной жизни России. Но тогда нужно признать, что путь строительства капитализма принципиально разрушителен для общества, он может лишь обеспечить обогащение и бегство (слияние) на Запад ограниченной обогатившейся группы, которая, впрочем, будет обречена на «раскулачивание» самим Западом, что собственно уже и происходит. Принципиальный вопрос, который должен быть поставлен, это вопрос об отказе от мнимого строительства капитализма, который все еще видится частью элиты в романтичной оболочке свободного предпринимательства и свободной конкуренции. Создание России как национального буржуазного государства, построенного по неким лекалам «классического капитализма», просто невозможно. И даже не потому, что нет такого универсального лекала и капитализм есть продукт сугубо европейской истории, претендующий на глобализм в силу европейской (англосаксонской) претензии на мировое господство. Фундаментальная суть в том, что национальные основы русской истории несовместимы с буржуазностью, и это находит сейчас в период СВО совершенно отчетливое выражение. Должен быть поставлен вопрос о некапиталистическом пути развития и, полагаю, именно такого решения подсознательно ждет от нас та часть мира, которая уже вполне вкусила приносимые капитализмом плоды. Историческая правда «русского коммунизма» (Н. Бердяев) в том, что он шел некапиталистическим путем, пока бессильная партийно-хозяйственная элита, не поддалась на приманку конвергенции и обманку потребительского изобилия. Наши исторические родственники и соседи до сих пор бьются головой в бетонную стену «европеизации», обозначенную еще в советский период. Но тогда марксистскую критику капитализма необходимо дополнить анализом его ментальных оснований, начатых М. Вебером. Если же наш социальный проект остается проектом рыночной экономики и рыночного (потребительского) общества, то известный ответ красноармейца Сухова («лучше помучиться») теряет смысл.
Возврат к доминированию «общественных начал» в жизни общества не может решиться пропагандой соответствующего «морального облика». От требует общественных перемен. Требует ли он тотальной деприватизации и огосударствления всего и вся? Нет, разумеется, и ни в коем случае. Нужен разворот решительный и плавный. Решительный в смысле отказа от этоса индивидуального самообогащения как доминаты всякой индивидуально-общественной активности (от экономической до культурной и политической). Сегодня всякое создаваемое предприятие (бизнес) заявляет в своем уставе получение прибыли как системообразующую цель его активности. И, поскольку экономика в соответствии с концепцией экономического материализма (равным образом и марксистского и буржуазного) воспринимается как священная корова, несущая всем потребительское обогащение, то ее этический принцип проникает во все поры жизни общества. Политическая карьера, начинаемая с дипломов и побед в конкурсе лидеров, ориентирует на политическую деятельность как личный успех в особом бизнесе, называемом властью. О коммерческом массовом искусстве и говорить не приходится. Общественная польза («раньше думай о Родине»), которая не ограничивается денежной мерой (это лишь одно из возможных, но не решающих измерений), должна стать доминантной и сделать зависимым от нее принцип получения прибыли. Приносимая общественная польза открывает путь к пользе личностной, которая неизбежно не ограничится индивидуальным обогащением. В новом культурно-смысловом пространстве изменится шкала оценки личности, ее формального и неформального положения в обществе, ее взаимоотношений с обществом и т.д. В этой шкале изменившихся оценок исчезнет общественная привлекательность сверхбогатства, гламура и сверхпотребления, не изжитая элитой и парализующей ее волю к борьбе.
Попытку строительство общества, основанного на идее вхождения в западную (мировую) цивилизацию, можно рассматривать как вариант массового помешательства. Этот психологический феномен в истории не исключение, сегодня поражают его масштабы, явленные как у нас, так и в еще более страшном виде на Украине. Для выстраивания нового проекта, основанного на ментальных основаниях русской культуры, нужно осмысление оснований нового сознания, продолжающего русскую традицию. Без него не будет новой элиты, способной говорить с обществом. Но тогда нужно объединение интеллектуальных усилий по его осмыслению и созданию языка, способного его выразить. Эта задача может быть решена только коллективно. Власть не будет помощником в том деле. Нужно общественное объединение со своими каналами связи с обществом, способное говорить с обществом, давать ему соответствующее образование и культурное воспитание. Объединение интеллектуалов в России крайне трудная задача, сталкивающаяся как правило с индивидуальными амбициями и потому почти неразрешимая. Она требует какого-то гениального менеджера, способного встать над гвалтом этих амбиций до появления объединяющей концептуальной структуры. В свое время очень не большая, но идейно крепкая группа русских интеллектуалов, названных по недоразумению славянофилами, имела влияние на русское сознание и оставила глубокое наследие, актуальное и сегодня. Новая элита должна мыслить и чувствовать сообразно масштабу глобальной задачи, вставшей перед Россией. Должны быть созданы интеллектуально-образовательные средства, необходимые для ее решения. Осознание роли и значения «общинного сознания» в русской истории, исследование жизни этого начала в культуре, образовании, политике и т.п. – одна из задач этой работы, которая не может быть выполнена усилиями одиночки или одиночек.

[Ratan]

Ризома западничества в России. Часть 1.
Идеология, о необходимости которой нередко можно услышать даже в государственных СМИ, не может быть построена без обществоведческой теории, точнее, без раскрытия тех или иных закономерностей, отражающих общественную необходимость. В рамках понимания объективно совершающегося исторического процесса могут быть обоснованы стратегические цели общества и средства их достижения. Движение к синтетической модели требует обращения ко многим частным вопросам общественной жизни, в частности, общественной жизни в России. В данном случае речь идет о живучести западничества в ее общественном сознании.
Автор использует постмодернистский термин «ризома», поскольку не нашел другого выразительного термина для описания культурных процессов, не контролируемых социальной структурой. Можно рассматривать употребление термина как фигуру речи, сознавая однако то общее, что роднит ее употребление с постмодернистским контекстом, именно, обращение к «неструктурным» явлениям, возникающим в структуре и воздействующим на нее.
Ризома западничества. Сегодня есть простая и очевидная для понимания практическая задача текущего дня, это задача защиты Отечества. Ему брошен не первый в истории, но, возможно, самый могущественный вызов. Задача очевидная для всех, кто своим Отечеством принимает историческую Россию, какой бы конкретный образ она ни принимала. Но в России есть огромное количество лиц, для которых она отечеством не является, и это обстоятельство не специфический продукт нынешних обстоятельств. Это давняя болезнь общества, которая обостряется время от времени. Ментальной формой, которую с давнего времени приняла эта болезнь, есть русское западничество. В его адрес сказано много слов разных слов, в том числе, гневно-осудительных. Нас интересует не столько бессмысленная потребительская толпа западничества, этот вторичный продукт заражения, но его проявление как вполне осознанное отрицание России и русского Отечества. Укажу еще раз на несколько характерных жизненных проявлений этого мирочувствования. Конец 18 века - «золотого века» русского дворянства. В январе 1793 года (еще в екатерининский век) осознанно застрелился дворянин Опочинин Иван Михайлович. Причину, сформулированную в оставленной им посмертной записке, можно назвать как полное разочарование жизнью в России. Она не соответствовала идеальному образу, сформировавшемуся у него при чтении европейских просвещенческих книг, к которым оказался привязан его душевный мир. Сам прецедент дает богатый материал для психологического анализа, которому здесь нет места. Факт скорее единичный, но в нем можно увидеть частную форму проявления более общей проблемы, именно, состояние дворянского сознания конца 18 века. Через полвека молодой и подающий надежду профессор московского университета В.С. Печерин не стал стреляться, он эмигрировал, точнее, бежал в Европу, обманув и родителей, и руководство университета. Основание – полное разочарование жизнью в России. В этом случае оно было изначальным, проникшим в его жизненный мир практически с подросткового возраста. Эту «изначально» принимаемую установку сознания в конце 19 века отметил В.В. Розанов, сказав, что у нас нет мечты своего Отечества. На ее месте появилась беспочвенная мечтательность и, как ее результат, «проклятая Россия», - эта установка сознания человека, окончившего русскую гимназию или русский университет. По своему на это указал Ф.М. Достоевский словами Смердякова о том, что лучше бы французы нас победили: умная нация покорила бы нацию глупую, и это было бы хорошо.
В общем, «ризома западничества» есть матрица, на которой уже веками воспроизводится не столько драма Опочинина, сколько «смердяковщина» и интеллигентская «печеринщина». Можно клеймить это туземное западничество, но его матрица сама собой не рассосется. Это давняя болезнь общества (а с ним и государства), для лечения которой нужен социальный диагноз. К его пониманию стремились многие, в частности, В.О. Ключевский дал свою социально-историческую картину его появления. Но есть интересный вопрос: нельзя ли взглянуть на появление западничества социогенетически, т.е. через некие фундаментальные о собенности жизни культурно-деятельных сообществ? Понятно, что такой подход будет обращением не столько к западничеству, сколько к социальным и ментальным процессам формирования всяких устойчивых мировоззренческих установок, не продиктованных «структурой», т.е. не требуемых осуществлением социальных функций той группой, к которой принадлежит индивид.
Общие положения. Есть две фундаментальные детерминанты социогенеза. С одной стороны, развитие предметной деятельности, порождающей новые материальные условия для жизни гоминидных сообществ, и, с другой стороны, развитие культуры как сферы «программирования» поведения гоминид на уровне особей и сообществ. Такой взгляд на социогенез требует внимательного анализа категорий «поведение» и «деятельность» для обоснования их фундаментальной роли при описании общественных процессов, поскольку в широком смысле слова и та и другая сторона жизни общества принимает культурные (искусственные) формы. Мы оставляем в стороне динамику технологической культуры и обращаемся к смысловой символической культуре, в которую так или иначе погружена психика человека, его переживания, мотивации, жизненные цели. Культура хранит и транслирует поведенческие мотивации, и становится «программным средством», воздействуя на чувства и мысли людей. Это воздействие смыслов, овладевая которыми человек овладевает своим поведением и обретает способность ставить цели для социального и предметного действия. В исторической динамике каждая из названных детерминант социогенеза изменяет свою историческую форму. Довольно легко прослеживается развитие целесообразного предметного действия, имеющего рационально рассудочный характер. Оно являет себя через историю предметно-технического развития, т.е. через историю создания технологий и технических средств. Сегодня эта предметно-деятельная сторона человеческой эволюции приняла форму так называемой постиндустриальной революции, изменяющей средства производства и материальные условия жизни.
Однако предметное действие как таковое не порождает мотивации к жизни, не порождает смысла жизни. Управление «энергией жизни» находится в сфере управления поведением, т.е. в сфере символической культуры, Эта сфера, как и сфера предметного действия, не прописана с необходимостью в биологической природе человека. Она создается им самим на пересечении деятельного преобразования материальных условий жизни и построения надбиологических программ поведения. Процесс формирования поведенческих программ есть в конечном счете процесс становления образа жизни и культурных типов, содержащих в себе основные поведенческие принципы. В самой общей форме они выражаются через отношение к миру и человеку, через переживание и понимание таких отношений. В реальных поведенческих актах происходит синтез ума, переживаний (страстей) и воли. Шпенглеровская морфология истории в образной публицистической форме отражает этот процесс, разумеется, в его авторской проекции.
Индивидуальное и видовое поведение. Есть фундаментальная проблема, решаемая во всех сообществах в ходе становления культурных форм поведения. Это проблема соответствия видового и индивидуального поведения индивидов (особей в биологических сообществах). В животном мире эта задача решена эволюционно, и ее решение практически исключает конфликт индивидуального и видового в поведении животных. Фактический поведенческая программа особи есть видовая программа, написанная эволюцией. Лишь на высшей стадии животного развития в сообществах высших позвоночных может возникать конфликт индивидуального и видового. Обычно он имеет частный (локальный) характер, не угрожающий жизни сообщества. Скорее он может угрожать жизни особи и легко пресекается сообществом, или завершается гибелью особи.
Автономия индивидуального поведения. Ситуация радикально изменяется по мере вступления гоминидных сообществ в социогенез. Важно, что антропосоциогенез включает в себя интенсивное развитие психики как той сферы, которая обеспечивает усвоение смысловых значений, рождающих в социогенезе и необходимых для управления символическим поведением. Психика гоминид на ее качественно новом этапе развития становится «пространством размещения» искусственных поведенческих программ. В ней соединяются чувства, разум и воля, обеспечивающие человеческое поведение. При этом искусственные поведенческие программы не могут быть вписаны насильственно неким внешним субъектом. Они должны сформироваться в психике под воздействием всей суммы обстоятельств, складывающихся в социогенезе. Внешним «субъектом программирования» поведения индивида становится теперь сообщество, в котором доминируют культурные (искусственные) правила и формы поведения. Иначе говоря, субъектом программирования становится культура. Ее правила, кодируемые системным набором смысловых значений, должны быть приняты индивидом на уровне его переживаний, т.е. на уровне чувств, и превратиться в осознанное поведение, т.е. быть приняты на когнитивном уровне. Формирование переживаний, соотносимых с поведением, осуществляется внесением смыслов, осваиваемых на первых ступенях в коллективном действии (ритуал). Коллективное действие, вольно или невольно возникающее для закрепления поведенческих установок, способно порождать эмоционально-переживательную сплоченность, гарантирующую единство в расшифровки смыслов (смысловых кодов) и действий индивидов. Эта глубинная социально-генетическая форма программирования поведения стала в современных условиях одним из инструментов психологических технологий («кто не скачет, тот москаль»), обеспечивающих подавление и разрушение личностного самосознания. Здесь важно поставить акцент на том, что поведенческие смыслы закрепляются через индивидуальные переживания, возникающие через причастность образам культуры (проза, поэзия, музыка и т.д.), порождающим разносторонние и тонкие переживания. Вырожденной архаической формой эмоционального включения в упрощенные смыслы становятся примитивизированные действия массовой культуры и «массовых скачек». Так или иначе, та или иная совокупность внешних воздействий и восприятий формирует психику, в которой происходит системный синтез, соединяющий ее внешние и внутренние факторы. Попытка сформировать (переписать) системно организованные психологические образы, кодирующие смысловые константы поведения, с помощью чипов, воздействующих на нейронную сеть в мозге индивида, есть технологический «прикол» современных усилий расчеловечивания человека. Автономия индивида, проявляющаяся в автономном (свободном) выстраивании его поведения, вытекает из внутренней динамики социогенетического процесса, совершающегося путем социокультурного программирования поведения индивида и «намечающего» траектории развития через модификации социального поведения. Разумеется, в процессе формирования индивидуального поведения, так или иначе вписывающегося в социальную поведенческую матрицу, всегда имеются те или иные принуждения со стороны социальных субъектов, например, в виде наказаний за неадекватное ей поведение и в виде принуждения к тем или иным действиям, соответствующим социальной матрице. В конечном же счете все сумма внешних воздействий формировала психику индивида как автономное системное целое, дифференцированно взаимодействующее с обществом через активность индивида. Индивид мог принимать или не принимать в своем субъективной мире те или иные мотивации, ценности, формы поведения. Он всегда обладал, говоря высоким слогом, той или иной степенью свободы, т.е. названной поведенческой автономией как необходимым для развития общества свойством.
Индивидуальное поведение и социальная группа. Социальная группа предстает обычно как общественное организованное объединение лиц. Основания для объединения могут быть различными, например, социальное положение и обусловленные им общественные связи, а также на ментальном уровне сознание общности интересов и общественного положения. Однако нас интересует другой ускользающий процесс формирования общности индивидов, именно, не всегда актуализированная в групповом действии, но потенциально или актуально существующая ментально-поведенческая общность, не закрепленная в административном или правовом поле. Речь идет об объединяющем начале, исходящем из поведенческих оснований, и о роли таких объединительных начал в развертывании социогенеза, или, в более узком смысле, в конкретных социальных процессах прошлого или настоящего. Развитие таких оснований ментальной общности можно гназвать прорастанием «ризомы» внутри структуры. Поскольку поведенческие установки непременно отражены в мирочувствовании людей, в их психическом строе и в их мышлении, то поведенческие основания, объединяющие людей, внешне выражаются прежде всего в их ментальности, хотя его глубинные основания имеют специфическую поведенческо-психологическую природу, далеко не всегда сознаваемую индивидами. Здесь обнаруживает себя подсознательное, формирующееся в точке встречи социальных смыслов и природно-индивидуального. Собственно, такие неформальные и не проявляющиеся до определенного уровня созревания общности представляют собой некие мутации, которые по мере их когнитивного и эмоционально-психологического созревания начинают воспроизводит себя в общественном теле. Их появление можно назвать мутациями, разрастающимися в соответствующую модификацию доминирующего видового поведения или же в его отрицание. Собственно, термин «социальная группа» не является адекватным для таких «поведенческих мутаций». Скорее они претендуют на роль ризомных структур, воспроизводящих некоторую мутацию.
Такие поведенческие флуктуации могут быть как позитивными для динамики общественной системы, так и негативными, порождающими соответствующие системные болезни. В отдельных случаях они формируют устойчивую поведенческо-психологическую патологию, в том числе, неспособную удержаться (прижиться) в общественной структуре. Ее примером может рассматривать поведенческий психотип человека из подполья в одноименной повести Ф.М. Достоевского. Появлению этого литературного персонажа мы обязаны вопросу, который мучил Ф.М. Достоевского: насколько глубоким может быть падение человека и почему оно происходит? Можно с некоторой определенностью сказать, что подобная патология рождается на границе встречи программ (принципов) индивидуального и видового (культурно-видового, в данном случае) поведения. В случае «человека из подполья» мы сталкиваемся с патологическим вариантом, когда происходит почти полный отказ от видовой программы в пользу индивидуальной, доходящей до по своему уровню до принципов индивидуального биологического существования в социуме. Характерно, что принадлежность человека из подполья к той или иной социальной группы уловить трудно, характерные признаки той или иной социальной группы не прописаны и, главное, они не важны в раскрытии самого феномена. Житель города, так или иначе адаптированный к его условиям. Нам все-таки важны не выморочные патологии, но устойчивые поведенческие вариации (включая мутации), которые проникают во все, во всяком случае, в большинство сложившихся социальных групп. Примером подобной программы, способной вести к объединению социальных действий лиц, причастных к ней, является так называемая «элита» как некая неформальная и трудно уловимая социальная группа. Правильнее всего относить к этой «группе» не по принадлежности к политической власти или к иным средствам воздействия на общество, но по ментальным установкам. Ортега-и-Гассет противопоставляет элиту массе, называя элитой людей долга, способных служить идее, внутренне призванных этому сужению, а не служению личным или групповым интересам. Важно, что индивиды такой «ризомной группы» не ограничены горизонтальными связями. Она существует в «вертикальном измерении», т.е. в нее вне рамок социальных барьеров входят представители всех социальных групп снизу доверху. В конкретных социальных группах может происходить выделение собственных элит, наиболее полно и последовательно осуществляющих идею социальной группы: дворянская аристократия, выразители творческих течений, люди военной службы, преданные ей, и т.п. Это конкретные проявления поведенческих установок «людей долга». Единство социального действия подобных ментально родственных групп осуществляется в критические периоды существования общества.
Нравственность (мораль) как диалектическое соединение индивидуального и культурно-видового начала.
Ризома, т.е. распространяющиеся по ментальному пространству общества «ризомные феномены», являются пространством модификации человеческого поведения. Социальные структуры требуют всегда вполне определенного социального поведения, осуществление которого ведет к соответствующему психоэмоциональному оформлению. Поэтому внутри структурных социальных групп складывается соответствующее мирочувствование и миропонимание, свои стандарты реагирования на внешнюю среду. Человек, занесенный в такую группу, должен принять их, иначе будет вытолкнут из нее. Но всегда есть пространство внутренней свободы, зона совмещения требуемого социального поведения и всей суммы индивидуальных переживаний и мотиваций. В отличие от адаптации, требуемой социальной структурой, «ризомное проникновение» (пространство «внутренней свободы») не требует социального оформления и может жить под принятой социальной оболочкой. Оно проявляет себя в ситуациях критических, в ситуациях выбора социального действия, возникающих для индивида в социальной динамике. Однако остается важный вопрос: действует ли какой-то принцип отбора для «ризомных мутаций», избавляющий человека и человечество от смертельных раковых опухолей в организме его поведения?
Ответ на этот вопрос вновь обращает нас к проблеме индивидуального и культурно-видового. На уровне социально организованных групп защита видовых программ может осуществляться жесткой регламентацией поведения индивидов. Такой путь используется практически всегда, но условием его эффективности является определенная социальная стабильность, в пределах которой сохраняются стандартные ситуации, для которых прописаны рецепты соответствующих действий. Рецепты ситуативны в том смысле, что они привязаны к ситуациям социального действия, изменяющимся при структурных изменениях. Между тем, культурно-видовой отбор должен совершаться на уровне неформализуемых принципов, соединяющих видовое и индивидуальное поведение. На уровне культурно-биологического вида «человек» эти поведенческие принципы образуют мораль, проявляющуюся в формах, называемых нравственностью.
Эти основания суть моральные принципы, регламентирующие внутривидовые отношения. Стремление выразить эти принципы в виде вербально формулируемых правил представляется оправданным, но лишь частично успешным, поскольку такие правила всегда соотнесены с культурной и социальной средой и не могут быть сведено к набору конкретных ситуативных рецептов действия. Ситуативные условия в целом бесконечно разнообразны, на них не наложены ограничительные условия. Поэтому положительный синтез названных крайностей предстает в виде неких поведенческих принципов, бессознательно и образно усваиваемых на прецедентах реальной поведенческой активности. Они регламентируются скорее неосознанными и не осознаваемыми в полном объеме эмоциональными образами, сформировавшимися в психике и определяющими действия индивида по отношению к внешнему миру, к природной и социальной среде и к особям своего вида, т.е. как к особям своего культурно-биологического вида, так и к культурно-биологическому виду «человек». Мораль ставит барьеры, закрывающие проникновение крайних и патологических поведенческих решений в социальную среду. Поэтому повесть о «человеке из подполья», эту своеобразную исповедь социогенетической патологии, трудно читать без брезгливого отвращения. Моральное чувство реагирует на почти полное выпадение литературного героя из моральной сферы, всегда треуюзей самоограничения, на пренебрежение человеком, ценностью его жизни, порождаемое отрицанием человеческого смысла жизни.
Заметим, что победа индивидуализма над культурно-видовой программой не сводится к личностно-индивидуальному эгоизму, принимающему патологическую форму. Это может быть осознанный и когнитивно обоснованный индивидуализм социальной группы, разрастающейся до больших социальных масштабов и превращающих ее в организованное зло. Этот процесс шел в недрах философии Просвещения, его крайней формой стал индивидуализм Ф. Ницше, противопоставившего себя Просвещению. Во всяком случае индивидуализм сам по себе не есть зло, требующего искоренения. Это одна из сторон социогенетического процесса, одна из составляющих диалектического синтеза. Камертон, по звучанию которого улавливается этот синтез, есть нравственное чувство, иначе, моральные основания, чувствуемые и осознаваемые в контексте той или иной культуры. Собственно, эти основания должны получить выражение в чувствах и обоснование в разуме в рамках социального действия, в особенности, в рамках действия революционно-реформаторского. Разрушение общества начинается с разрушения морали, что показал Ф.М. Достоевский в «Бесах» и что столь наглядно демонстрирует современная Европе, ее политическая элита.