2084: ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА
В магазине спрашиваю:
- У вас свежих генетически модифицированных продуктов нет? А то у меня что-то хвост плохо растет.
- Ну-ка, повернитесь, - говорят.
Глянули, головой покачали.
- Да, жидковат. Давно это у вас началось?
А стыдобище! Сквозь землю провалиться готов. Вокруг все люди, как люди: рожи красные, носы лиловые, хвостищи пышные. Один я как придурок. Как не России сын.
- Да знаете, - объясняю, - после того, как в деревню наведался, под Псков. Ел там морковку с огорода, луч репчатый, бабушкин борщ, холодец с картошкой и самогонкой эту дрянь запивал. С молодухами еще на свежем воздухе до зари кувыркался - по сеновалам целый месяц, как окаянный, скакал. В общем, нарушил режим, братцы, расслабился и вот результат - хвост еле дышит уже. Того и гляди, отвалится нахрен. Какой-то стручок из жопы торчит. Стесняюсь спиной повернуться.
Посочувствовали мне добрые люди: да, дескать, беда. К врачу бы тебе, сердешный, не опоздать.
Не люблю я по больницам таскаться, но кинулся, а что делать? В очереди, гляжу, у всех та же беда - хвосты поникшие, куцые, и лицом все бледны. Похоже, как и я, сталкеры, искатели приключений в аномальных местах. При этом кто с фонарем, кто под конвоем. Одного в наручниках на принудительное лечение доставили, чтобы народ не злил. И каждый второй валокордин рассасывает. А как не рассасывать? Самого, пока ехал, тридцать раз освистали.
Не знаю, как очереди дождался. Захожу к доктору, ни жив, ни мертв. Дрожь пробивает, в голове туман. Думаю: а если ампутацию назначат? Не переживу!
Тот (молиться за него буду до конца дней!) только взглянул и сразу рецепт писать.
- Тяжелый случай, - констатирует, - но попробуем излечить. Значит так. На первом месте, конечно, соя американская, предназначенная для имитации пищи, и окорочка. Финские арбузы в пищу чаще употребляйте. Пейте больше молдавского вина. Они виноградники пестицидами заливают. Раньше жалели химии, а теперь не щадят.
- Самое дешевое покупать? - спрашиваю.
- Нет, - говорит, - любое подходит. Еще яблоки голландские, зеркальные.
- Это от которых в животе концерты?
- Точно. Потом попробуйте байконурский кумыс. Правда, от него побочный эффект зафиксирован. Можете облысеть.
- Это ничего, - сообщаю. - Все равно мода в этом направлении движется.
- Сгущенка донецкая хороша - у них там коровы уже канцелярскими чернилами доятся. Только от нее зубы выпадают.
- И это нам нипочем, - уверяю. - На мягких продуктах жить буду. Как космонавт.
- Ну, и отечественную продукцию не забывайте: говядину из районов активного животноводства близких к радиоактивным отстойникам, воблу камскую пучеглазую, светящиеся ватрушки со штампиком «Арзамас-16», варенье норильское, богатое серой и углеродом, шоколад тюменский прессованный.
- Это тот, - уточняю, - что распадается в желудке на мазут и какао?
- Он. И смотрите - больше так организм не насилуйте. Еще один раз сорветесь, и помочь не смогу.
- Да, я, доктор, - кричу, - теперь из Москвы больше не выеду никуда!
Месяц точно рецепту следовал. Все, как назначено, принимал. К концу срока глянул в зеркало и повеселел. Великая вещь - медицина! Хвост - дыбом. Заблестел, распушился - приятно посмотреть. Словно у меня павлины в роду. Теперь из городской массы не выделяюсь ничем. Чего и всем желаю.
ОПЯТЬ ЖУРНАЛИСТ
Я журналист, но уже шесть лет как в завязке. Честно говоря, если б не детеныш и новая серия компакт-дисков «paper sleeve» с высоким качеством звука, я бы снова в это дерьмо не полез. Но памперсы и коллекционный рок недешево обходятся, и вот пришлось взяться за старое.
Штольц, бледный и кашляющий, сидел там же, где и шесть лет назад. Тесная контора, пыльное солнце лучится сквозь жалюзи, неубрано, гадко - все как всегда. Моему появлению тут не сильно обрадовались.
- Давненько тебя не было видно, Большой Джек, - изрек Штольц двусмысленно. - Что, опять на мели?
Я подошел вплотную к столу и сурово спросил:
- Есть работа?
Он помолчал.
- Плохо ты ушел тогда, Большой Джек. Ты хоть знаешь, что после той твоей статьи у меня спокойная жизнь кончилась? Мне за твою писанину уши отрезали и еще кое-что, чего уже давно не было нужно, но все равно жаль.
- Да, я что-то слышал об этом. Говорили, что тебе не поздоровилось. Но ты сам эту профессию выбирал.
- Так-то оно так, - согласился известный в нашем кругу оператор, - но я надеялся, что ты хотя бы выразишь мне сочувствие, ведь я тебя с деньгами никогда не обманывал. А ты просто взял и пропал.
- Не болтай. Кому в наше время нужно сочувствие? Ты же не баба.
- Да, сучьи времена, - смягчился он, а потом покряхтел, почмокал и, порывшись в ящике, бросил на стол глянцевый снимок, с которого широко улыбалось знакомое лицо. - Знаешь его? Уничтожить!
С Малышом мы были знакомы сто лет. Вначале писали про пионерские зорьки в молодежных газетах. Потом толкали в парламент представителей коровинской ОПГ, называвших себя «трактористами». Коровинцы, помню, действовали с веселым нахрапом - окучили Комитет по культуре, открыли дюжину фондов, куда слили бюджетные миллионы, но насладиться плодами своих трудов не успели - всех почикали. Никто не выжил.
Вскоре Малыш подался в политику, возглавил Комитет по защите моральных ценностей, но кому-то вовремя не откинул, и вот попал под разбор.
Встретившись, мы обнялись с какой-то отчаянной радостью, а потом начали вспоминать, и у обоих по раскрасневшимся щекам потекла влага. Что ни говори, золотое было время - юность, пора надежд. Наперебой все взлетало: «А помнишь?..», «А помнишь?..»
- А Лось-то где?
- Порешили Лося. Одного серийного убийцу все отмазывал от тюрьмы, а тот его возьми, да и кокни. Так и не успел порвать с журналистикой, бедолага.
- А Лева Гранатомет?
- Этот высоко парит. Меняет у папуасов наши ржавые танки на их героин. Вот кому покатило по-крупному - живет так, как нам и не снилось. К нему теперь на кривой козе не подъедешь. Не то, что ко мне. Я-то не забываю товарищей по профессии.
В тот душевный вечер мы вспомнили всех: стыдливого Марка Перо-молния, ядовитую Ларочку Стокобазу, гордого Ваху Индейца, не знакомого с орфографией, припадочную Алису Убей-убей, свирепого Василия Бью-два-раза, Гвоздя, писавшего стихи после работы, вечно голодного Костю Деньги-вперед - всех, в ком горела искра.
Прощаясь, снова крепко обнялись и договорились встречаться.
Через неделю Малыш позвонил среди ночи и признался, что не верит своим глазам. Просил сказать, что это не моих рук дело. Потом заскулил, что он никакой не «зоофил-подвижник» и никогда ничего подобного не совершал: не насиловал участниц детского духового оркестра, не участвовал в сатанинских обрядах с человеческими жертвоприношениями, не морил пенсионеров в приютах, не грел руки на пособиях для сирот, не продавал уран врагам родины, не душил в детстве кошек, не писал доносов на свою мать и никогда не показывал задницу прохожим с крыши своего особняка. Под конец завопил, что я сукин сын и подонок. Будто он чем-то лучше меня.
Он потерял все, что имел, в полнедели. А еще через пару дней его нашли в тенистом скверике повесившимся на веревке от детских качелей.
В тот же день старина Штольц со мной расплатился. Гонорар, как обычно, оказался урезан, но я не возражал. Это ему от меня небольшая премия за уши и за то, чего давно не было нужно, но все равно жаль.
- А ты не потерял формы, Большой Джек, - признал он и плеснул мне в стакан. - Молодец! Если честно, трудно работать с молодыми. Им дело поручаешь, а они квасят и по тусовкам слоняются. Я предпочитаю тех, кто остепенился, вполне счастлив в своей семье и жизнью проверен. Кстати, тут есть крупный заказ. Надо создать в народе уверенность, что все обстоит так, как надо. Возьмешься?
Чтобы не выдать интереса, я отогнул упругие жалюзи, посмотрел на бегущую толпу в давно немытом окне, а потом холодно спросил:
- Сколько?
Штольц ответил.
- Идет, - кивнул я.
2084: СЕРАЯ МЕССА
- Эта дорога ведет к гипермаркету? - допытывалась аккуратная старушка на улице. - Что это за дорога, если она не ведет к гипермаркету?
Умница бабка. Сразу видно - в жизни разобралась.
Мы вошли с ней в храм с поклоном и крестным знамением. Бог заполнял собой все, от края до края святилища, он был столь многолик, столь огромен, столь властен, что одна мысль об этом, наполнила наши души дрожью и сердца ликованием. Мы ощутили свое ничтожество, свою малость и бренность пред этим пребывающим во веки величием.
Глядя на бога и на священнослужителей, проплывающих вдоль тысяч его ипостасей, и на церковных служек, умело опекающих прихожан, мы приобщались к великому таинству культа. Вскоре неистовый восторг охватил нас, и пред лицом бога, пред красотой и силой его, потекли из наших сердец благодарственные очистительные слова.
- Господи! - взмолились мы со старушкой и все, кто там был. - Прости нас, грешных, прости! Долгие годы мы мечтали о чем-то, метались, строили новое, ломали старое, выдумывали системы ценностей. Мы оказывались в плену у опасных идей...
- Каетесь ли вы в этом? - был голос свыше.
- Каемся! - порывисто вскричали мы и сознались в совсем страшном грехе. - А еще мы тянулись к звездам, мы пытались взлететь. Нас грел и звал за собой огонь...
- Отрекаетесь ли вы от него? - строго изрек всевышний.
- Отрекаемся!
А потом он спросил нас смиренно и милостиво:
- Дети мои, агнцы мои любимые, предадите ли вы меня еще когда-нибудь?
- Никогда! Никогда, господи! Мы присягаем тебе и не будем более искать другого бога. Светись же вечно во славе своей! Аминь!
На кассе каждому вручали дисконтные карточки как просвиры - сие было тело его.
Просветленные и затаренные, мы покинули храм. И встретил нас на выходе день новый, ласковый, и жизнь светлая, легкая, не знающая мук и сомнений.
- Подсобил бы, милок. Помог бы сумочку донести, - изрекла старушка и посмотрела с надеждой.
Кажется, меня принимали за идиота.
- Пошла, старая. Сама дотащишь.
МЕМОРИАЛЬНЫЙ СОРТИР
Зачем? Кто это сделал, братья? Кому взбрело в голову в Российской Государственной библиотеке отремонтировать туалет? Лужков же обещал, что ни один культурный очаг в столице не пострадает. Соврал, предатель!
Боюсь, утрата невосполнима. Если называть вещи своими именами, то, конечно, совершено святотатство. Что там говорить - разрушен последний бастион свободной национальной дискуссии.
Когда-то здесь бурлила мысль, сталкивались идеи. А теперь - скучно, неуютно душе, всюду холодно блестят белые плиты. Бр-р-р! И фломастером их, чертей, не возьмешь.
Раньше-то бери перо и действуй, а теперь... Уборщицы еще шастают, шпионят. Шорохи, вежливые покашливание - не сосредоточишься. Отвлекают от мысли!
Еще недавно такого не было. Еще недавно все понимали, почему человек в кабинке застрял. У него мысль рождается. В муках.
Раньше вопрос из-за стенки: «Товарищ, вы шариковую ручку не одолжите?», - удивления не вызывал. Сразу было понятно - взволновало человека что-то, проняло. Он что-то оспорить жаждет или развить.
Зеленые стены вопили. Не скучно было в туалете присутствовать. Пованивало, конечно, доложу я вам, зверски, это придется признать, но зато мысль бесцензурная, ядреная, бесстрашная прямо из глубины души свободно изливалась на стены. Каждая кабинка знала сколько интеллектуального напряжения!
Бывало, заходишь и сразу чувствуешь - всюду умные люди сидят. Занимаются. Все занято и освободится нескоро.
В былые годы, оставшись наедине с унитазом, человек многое себе позволял. Он свободно мыслил в узком пенальчике - смело обобщал и делал интересные выводы. Его окружали примеры чужой интеллектуальной доблести, и он тянулся, он рос.
В одной кабинке, помнится, шла острейшая дискуссия по национальному вопросу. Туда очередь занимали с утра. Бывало, все унитазы свободны, а к заветной двери - толпа. Все терпят. И авторучки наготове. И глаза грозно блестят.
Я в национальном вопросе не шарю. Негра от белоруса еще отличу, но на большее не способен. Поэтому крайне интересно было узнать, как там у нас с дружбой народов? Скажу прямо, дружба эта переживала трудные времена. Помню, русские с евреями все договориться не могли, кто революцию замутил? Выходило, что вроде вместе были поначалу, за правое дело, а потом не срослось.
Бывало, сидишь, вникаешь в этот мат-перемат и чувствуешь, что в одиночку людям трудно осознать исторический опыт СССР. Их бы вместе свести. Тогда б наверняка осознали.
Про партию много писали, про лидеров, торговую мафию, колбасу и пути национального возрождения. По этой причине красили туалет неустанно. Старожилы утверждали, что если снять исторические слои краски, то будет видно: это не сортир, а цитадель духовного сопротивления. Как и ярчайше будет доказано, что всегда она у нас была - свобода. Только в виде фиги в кармане.
Иногда прессу изучишь, и ни черта не поймешь. Что в родной стране делается? А спустишься в подвал и все сразу узнаешь: и состояние экономики, и международное положение, и светские новости, и перспективы. Тебя стены вмиг просветят.
Мне скажут - не грусти, приятель, утешься. Теперь эти откровения перекочевали в газеты и журналы, на сайты и форумы. Признаю: мысли схожи. Но нет того накала, страсти нет. Длинно все, криво - без эмоций и внятной позиции. В сортире все было кратко и по существу: если посылают, то ясно кого и за что. Каждая надпись - как залп, как вопль камикадзе. А тут - аргументы, комментарии, намеки туманные. Не то.
Помню, в одной кабинке какой-то Гитлера похвалил. Так ему прямо ответили - пидор ты, мол. И все было ясно, и не понадобилось никаких комментариев.
Всю прессу реально-виртуальную кто-то содержит. Кто-то заказывает точки зрения и ссыпает их в общий мозг. Прав был Ильич, когда писал, что свобода в буржуазном мире - это стерва позорная и верить в нее - западло.
А в туалете кто тебе закажет публикацию? Не родился такой чудак, который за надписи на стенах сортира гонорары начнет выписывать. И подписей не было - никто имя не делал на разоблачениях и скандалах. Потому и воспринималось все по-другому - как движение истомленной души.
Так что газеты с журналами и сайты с форумами - это для дураков. Умному ясно, где люди подлинно свободны в выборе слов. Потому, видно, и долбанули по сортиру евроремонтом - отняли последнее место, где у человека совесть чиста.
Теперь все вырвано с корнем и свезено на свалку под снег и дождь. Кто это читает? Сохранилось ли хоть что-нибудь из нетленного? Бог весть.
В общем, обескультуриваемся мы, граждане. Утрачиваем. И бывают потери, которые ранят душу мыслящего человека. Нет бы сохранить былой сортир для истории как мемориал. Где там! Под корень...
Не пойду туда больше. Пусть сегодня в туалете есть все (бумага, освежители воздуха, жидкое мыло), но правды в нем нет.
ВИДЕНИЕ
Пятнадцать лет страна ждала, пока элита насытится, обеспечит себя на двадцать поколений вперед и ее богатство не начнет переливаться через край. И вот это время приходит. В стране начинает происходить нечто-то небывалое. Уцелевшие фронтовики потихоньку перебираются из берлог с буржуйкой и лампочкой Ильича в человеческие жилища с рабочей электроплитой и белым унитазом, туда, где душа и тело перестают изнывать от страданий, и где из щелей в полах не выскакивают хвостатые звери. Женщины, вопреки обстоятельствам стремящиеся стать матерьми, ощутили, что правительство им горячо симпатизирует, а не люто ненавидит, как раньше казалось. На деньги, конфискованные у финансового хорька средней величины, заложена термоядерная электростанция. По морскому дну потянулись газопроводы под привычные крики о нарушении демократических идеалов.
Вот и оборонная промышленность стала вооружать свою армию, а не соседние. Флот недавно обзавелся весельной лодкой с пулеметом «Максим» на корме. Не впечатляет, конечно, но все ж лучше, чем ничего. В воздушные силы поступил кукурузник для опыления противника ядохимикатами. Сухопутные войска ожидают новый броневик, созданный на основе малолитражного автомобиля для людей с ограниченными возможностями. И это только начало. Уже разработан особо прочный ручной гарпун для борьбы с ядерными субмаринами. Зеки наряду с сапогами производят для сил ПВО дальнобойные березовые рогатки. Из бездомных собак и кошек формируются батальоны переносчиков блох на вражеские территории. Просто дух захватывает от гордости за державу.
Кино стало другим. Раньше ведь как было: что ни русофобский фильм, так его создателю - медаль на грудь и премию в руки. Бывало, сидишь на кинофестивале и тихо сатанеешь, думая про себя: «Неужели наше русское говно так высоко ценится, если за его демонстрацию столь щедро вознаграждают?» Но теперь - все, прикрыли лавочку. Теперь если такое кино снял, сам его и смотреть будешь. Причем вдали от России.
И политический голос крепнет. Никто уже не подбирает носовых платков американского госсекретаря и не подает, как мальчик-паж, с подобострастной улыбкой.
Вообще, что ни день, то новая радость. То министра атомной энергетики пересадят с уютных заморских нар на более жесткие отечественные, то местного царька, построившего феодализм в отдельно взятой губернии, арестуют на глазах избирателей, вкусивших радостей крепостничества. Честно говоря, приятно смотреть, как центральная власть отменяет оброк, барщину и рабовладение. Спасибо ей за все это.
Одно жаль - регионы упорно тянут с индустриальным рывком. Тамошний элитарий еще не насытился. Еще не у каждого провинциального олигарха яхта размером с атомоход. Но скоро, верится, будет у каждого, и тогда...
Зажмурившись, вглядываешься в будущее, и удивительные вещи видятся там. Не узнаешь родной страны. Перед тобой уже не место, куда ссылают души грешников для мучений, а рай обретенный.
Первым делом отмечаешь, что Закон больше не считается сводом юмористических текстов. Он действует и одинаков для всех. Колхозник, укравший мешок комбикорма, чтобы загнать его и опохмелиться, уже не получает на суде больше строителя финансовой пирамиды, изъявшего сбережения у половины населения государства.
Милиционеры стали похожи на людей - не матерятся, не бросают алчные взгляды на женщин и не ведут нетрезвых граждан в кутузки с целью грабежа. И сами отделения - это уже не бизнес-центры, где в каждом кабинете проходят деловые переговоры. Если тебя обманули, ты уверенно обращаешься в органы, уверенный в том, что там примут меры, а не предложат мошеннику выкупить заявление.
Дороги смерти, украшенные венками в память тех, кто не доехал до дома, сменились безопасными автострадами. Городские автомобилисты упражняются в вежливости, а не в сквернословии, и не стремятся сбить пешехода, шагающего по «зебре» в полном соответствии с дорожными правилами.
Полный порядок в войсках. Призывникам уже не выбивают зубы для профилактики. Прапорщикам, приставленным к военным складам, разрешено служить до той поры, пока ноги ходят, а не пока руки носят. Новая техника летает, ездит и плавает с помощью двигателей внутреннего сгорания, а не мускульной силы рядового состава. И стреляет не желудями.
Телевидение прекратило воспевать алчность и низменные инстинкты. Писатели бросили глумиться над понятиями добра, долга и справедливости. С эстрады исчезли извращенцы, стремящиеся стать кумирами приходящих в мир поколений. «Тату» был последним символом подросткового ######ства. Школьницы перестали мечтать стать секс-бомбами. Роддома из обителей скорби и ужаса превратились во дворцы счастья, а молодые мамаши уже не овладевают искусством использовать один памперс в день.
Уже не достаточно доехать до столичного пригорода, чтобы своими глазами увидеть, как жить нельзя. Москва перестала быть островом капиталистической безмятежности, омываемым морем слез. Сбылась мечта поэта Башлачева - провинция стала третьей столицей. Причем самой красивой, самой лучшей из них.
Эх, пора прекрасная! Невероятные времена!
Но все это, конечно, нескоро сбудется, как понимаешь, когда исчезает видение. Может, к концу столетия. Году так в 2084-м. Не раньше...
ШИЗЕЕТ НАРОД
- Я что думаю, - вдруг заговорил попутчик в троллейбусе. - Войны между СССР и Германией могло не быть. Лидеры могли договориться, если б не окружение. Гитлер мог позвонить Сталину и сказать: «Иосик, извини за поздний звонок, но разговор не требует отлагательств. Я вынужден объявить войну. Меня мои мудаки-генералы подначивают. К тому же интересы бизнеса толкают на этот ложный путь. Я-то понимаю, что если нападу на Советский Союз, если покушусь на Весну Человечества, если замаю ваши святыни, через четыре года Германии копец. Егоров и Кантария водрузят Красное знамя над рейхстагом. У нас обоих народу поляжет уйма. Но мое окружение фишку не рубит в стратегии. Короче, положение безвыходное. Я понимаю, Иосиф, это гадко. Но за мной сила. Я вынужден напасть. Так что ты уж по дружбе отведи войска. Не лезь на рожон. Мои ребята пару лет под Смоленском покуражатся, баб ваших потрахают, а потом я их снова в фатерланд уведу. Все будут довольны». И Сталин бы, подумав, ответил: «Ладно, Адольфик, хрен с тобой. Куражься, сука. Два года тебе даю. Грабь нас, саранча немецкая. Баб наших, русалок светлокожих, лебёдушек стройных, насилуй. Но только потом я тоже в Восточную Пруссию войду - годок по######ую. Ты меня пойми. Я же страну в военный лагерь превратил. У меня все по струнке ходят. Я же за считанные месяцы заводы за Урал переброшу, бицепсы наращу и так тебе смогу вломить, что мало не покажется. Лады? А потом мир подпишем. Честь по чести». «Гут, - ответил бы Гитлер. - По рукам! По######уй и ты немного в пограничных областях. Для хорошего человека не жалко». Вот это была бы политика! И люди были бы целы и государства. Ты как полагаешь?
Я не сообразил, что ответить. Да и пора было выходить.
СЛОВА-ЭМИГРАНТЫ
Как быстро всё вспомнилось. Как стремительно вошли в обиход забытые слова. Первыми вернулись словечки из области бизнеса: «биржа», «вексель», «маржа». Они оказались самыми прыткими. Потом, несмело и осмотрительно потянулись назад архаизмы из области классовых отношений, слова-эмигранты: «миллионер», «прислуга», «имение».
Потрясающе! Годами расстреливали, пятилетками месили всех в одну глину, из которой лепили мечтательных и бескорыстных людей, но подули иные ветра и вот тебе - «господин», «вилла», «олигархическая верхушка».
Забытые слова строят забытый мир. Они призывают предать забвению красные смыслы, социальные грезы и реки пролитой в борьбе за новый мир крови. Они проповедуют забытые истины, которые просты и понятны: рви, строй свое счастье, кайфуй.
Самым наглым оказалось слово «комфорт». Оно вползло в границы рухнувшей советской империи и объявило себя монархом. За ним ринулась и утвердилась у трона свита слов-родственников, словесная камарилья: «богатство», «престиж», «люкс» и всякое прочее.
Вслушиваясь в звуки слов-победителей, отчетливо понимаешь, что дело не в них. Слова ведь явно несильные. Ими в атаку солдат не поднимешь. Дело в нас. Это насколько нужно ослабнуть, чтобы подчинится этой словесной дохлятине, чтобы ею плениться и все забыть? Но мы забыли не все и не от всего отказались.
Среди скопищ забытых слов одно вернулось гордо и, увы, одиноко. Это вспыхнувшее запоздалой зарей слово «нация». Слово, без сомнения, сильное, даже крутое, оно повисло над головами одинокой звездой, оправдывающей наши новые устремления. Глядя на эту звезду, наполняешься чувством, что все происходящее сейчас на Руси - это не пошлое рвачество и насыщение, а строительство национального дома. Лучшего среди всех.
Однако что-то подсказывает тебе, что эта звезда коварна и свет ее согреет нас ненадолго. Она зовет твою страну присоединиться к битве всех против всех, и это не битва за право говорить от имени мира. Это битва за право жрать больше других.
Мне довелось слышать невыдуманную историю о человеке, который долго и напряженно строил свой Дом Мечты, а, достроив его, повесился на балке чердачного перекрытия. Так вот, кажется, что эта одинокая звезда манит нас целью, которая принесет нам совсем не то, что мы ждем. Пока дом строится, мы понимаем, зачем живем. Но что делать, когда дом достроен? Русский человек вне цели жить не умеет. Ему скучно становится, и он плюет на жизнь вообще. Так уж устроена его черепушка.
Слова-эмигранты завоевали страну и ведут себя абсолютно бесцеремонно. Они высмеивают и вытесняют слова, которые когда-то их победили, а потом сотворили собственный мир, и эти высмеянные, угасшие слова исчезают. Уже забылись и ушли из жизни слова звонкие и отрадные («пионер», «спайка», «передовик»), слова сладкие и исполненные надежды («равенство», «путевка», «горком»), а также слова шершавые и прямые («товарищ», «эксплуатация», «стенка»).
Куда они делись? Канули насовсем или еще вернутся? Кто знает, чем удивит нас грядущее. Глядишь, сменится ветер и вспомнится всё, что так быстро забылось. Одни слова прорастут из земли хмурыми великанами, а другие махнут крылом и двинут в путь перелетными птицами.
ДЖУНГЛИ ПОДМОСКОВЬЯ
Удивительное чувство возникает у человека, переехавшего из Москвы в Подмосковье. Я долго не понимал, что же это такое? А потом понял: ты чувствуешь себя лохом.
Когда это внезапно осознаешь, веселеешь. Тебе становится по-настоящему хорошо. В теле - легкость. В душе - радость. В голове - пустота. Ты ощущаешь себя в полной гармонии с местом жизни, с той дырой, где оказался, и ее обитателями. В общем, ништяк полный.
Но счастье, как ни старайся, недолговечно. Мешает Москва с ее очагами культуры. Ты в очаги эти уже лет двадцать не заходил, но они на тебя как-то тайно влияют - не дают одичать. И вот счастливая улыбка идиота постепенно сползает с лица. И как-то многое начинает тебя раздражать. И вот уже из робкого протестного огонька разгорается пламя.
Ты начинаешь войну. Сначала просишь, чтоб не курили и не матерились на детской площадке, а потом - чтоб не гадили. Местные фигеют, когда слышат такое. Им это никто никогда не говорил, и, напрягая извилистый мозг, они выдвигают железные аргументы.
- А если курить хочется?
Объясняешь:
- Бывает, и какать хочется. Терпеть надо.
Новые дома, где массово гнездится москвич, стоят рядом с лесом. У новичка его вид неизменно вызывает эстетический шок. Метров на сто вглубь тянется сплошная полоса мусора.
Летом новоселы не выдержали - вспомнили советский исторический опыт и организовали субботник. За три часа ударного коммунистического труда с кромки леса было собрано несколько тонн бутылок, пакетов, фантиков, пластиковой посуды, презервативов, шприцев, разбухших памперсов и еще много клёвых вещей. Этот результат жизнедеятельности вывозили три дымящихся самосвала. И ровно месяц понадобился местным, чтобы привести любимое место отдыха в привычное состояние.
Теперь мусор я собираю один. В выходные, бывает, затариваюсь мешками и валю на субботник. На меня смотрят, как на полного дурака. Но я держусь - чувствую, что это мой личный Афганистан.
Сочувствует мне один дворник, Борыс Станиславович, в чьем лице я давно угадывал некие милые мне черты. Худое, обветренное лицо, грустные, близко посаженные глаза, усы колючей подковой - такие лица окружали меня в игналинском костеле, куда однажды на Рождество, оторвав от соломенного стола, повела меня моя любимая тетка.
Как я и подозревал, дворник наш оказался поляком, причем стопроцентным, в отличие от меня, полукровки. Милейший старик, всегда тепленький, потому что, не выпив, в этой должности служить трудно. Иногда Борыс Станиславович оглядывает пейзаж, и его губы беззвучно трепещут: «Matka bozka!»
- Опять один? Ну, у тебя и позиция, - качает он головой и помогает тащить мешки.
- Такая вот, блин, позиция, - говорю и закидываю это дело в контейнер. - Ладно, на сегодня всё. Dovidzenia!
Вообще, аборигены ясно дают понять, что не сдадутся без боя. Они на новоселов сильно обижены. Мы виноваты в том, что разбили надежду. Еще немного, и здешние дома поглотили бы джунгли... ну, то бишь лес. Он подступил совсем близко. Да и сами жилища уже романтично заросли зеленью. Местные почти скрылись от мира. У кого-то уже хорошо пошли в рост шерсть и когти. И тут мы. А с нами - асфальт, бетон, тротуарный кирпич, опиленные кроны деревьев.
Аборигены формируют батальоны сопротивления и диверсионные группы. Кто постарше отправляется в лес с полными руками жратвы и пива. А кто помоложе спешит к новым домам, где отрывается по полной программе. Вообще, местная молодежь живет племенами - люберецкие, лыткаринские, островецкие... Сиу, пауни, чероки... Наши (чероки) воображением явно обделены. Самое тупое племя в районе. Набор элементов эпатажа негуст - ночные поездки вокруг домов с протяжным сигналом, уголовный фольклор, врубаемый на полную мощь, ну еще бутылкой залепить в дверь подъезда. Всё. Но случаются интересные эпизоды. Как-то в полночь один малец сосредоточенно двигался по новенькому асфальту с расстегнутыми штанами и дорогу перед собой заливал мочой. Сзади шла восторженная группа поддержки, которая фиксировала рекорд. И рекорд состоялся! У мальчика запас жидкости оказался, как у авиалайнера. Утром из любопытства начали выяснять, откуда такой креативный? Оказалось, не наш индеец, а пауни - из Лыткарино причапал тропой войны. Дерзкий чертенок. Вроде бы, даже писька раскрашена в боевые цвета.
Особый восторг у шпаны вызывает то, что ближайшая ментовка - в Быково. Ехать ей до нас полчаса, но она не поедет. Почему, объяснять без надобности. Вы же не иностранцы.
Сами новоселы организованный отпор наладить не в силах. У них воля парализована. Просто здесь такой воздух, что приезжие только через полгода начинают вспоминать, что существует что-то еще, кроме секса.
Короче, в бой идут одни старики. Иногда из окна вылетает железный будильник или цветочный горшок. Местные отвечают на это ассиметрично. В соседнем подъезде дверную ручку вымазали дерьмом.
Я когда об этом узнал, призадумался. Согласитесь, как это технологически сложно! Это надо пойти, напрячься, потом эту субстанцию доставить к месту назначения... Кто-то должен стоять на стрёме, потому что если увидят, из окна не будильник вылетит, а топор. Нечего сказать - сильный поступок. Я бы так точно не смог. Мне застрелиться легче.
Вот так и живем. Приезжайте.
ВСЕМИРНАЯ МИГРАЦИЯ МЕРТВЕЦОВ
Люди! Средь бела дня покойнички летают. Не знаю, как кого, а меня это пугает всерьез. Я содрогаюсь всякий раз, как приземляется на родной земле очередной долгожданный покойник. Другим - ничего, с караваями навстречу бегут, а я боюсь этих скелетов из прошлого. Видно, несмелый я человек.
Недавно Деникин шуму наделал. Вернулся. Его Михалков в аэропорту встречал. Генерал, следует отдать ему должное, был немногословен. Сразу проследовал к месту захоронения и тихо в могилу лег. Провожающие же оказались речисты. И столько мы всего услышали: и стыдили нас, и пальцем трясли, и намекали, чтобы шли и кланялись как святому.
Я лично кланяться Деникину не пойду. У меня оба деда были за советскую власть. И отец с матерью. И не у меня одного в России такая родня. Полагаю, у большинства населения. Этой родне, живой и усопшей, как-то верней кланяться. Все-таки люди о новом мире мечтали.
Михалкова всегда любил и люблю, но в одном вопросе не пойму, как ни силюсь. «Я не интеллигент, - говорит режиссер. - Я аристократ». От таких признаний я со стула сползаю. Потому как творец отрекается от интеллигентности, а интеллигентность увязана с человечностью, с тоской по идеальному миру. Что же такое аристократия, прекрасно известно. Это для себя и во имя себя, любимых.
Если нежелание Михалкова называться интеллигентом проистекает от глубокого отвращения, которое вызывает наша кухонная интеллигенция, тюкнутая в темечко либеральными ценностями, это понять можно. А если это воинственный дребезг белых костей и мечты об «именьицах» и «людишках»? Тогда пора, мой друг, пора!.. Искать могилу Василия Ивановича Чапаева.
Я так понимаю: если покойники летают, значит, это кому-то нужно. Это ведь идеи к нам в гости спешат. И самая модная сегодня идея - это восстановление монархии и покаяние народа-подлеца. Может, я заблуждаюсь? Объясните, я готов понимать.
Летят покойнички отовсюду. Из Америки, Швейцарии, Франции... Житья от них нет. Одного встретили-проводили, а на таможне уже другой. Радость-то какая! К нам приехал Иван Ива-аныч до-ро-гой! Только бледный немного.
А может, вот оно, началось? Всемирная миграция мертвецов. Светопреставление! Обмен костями. Завтра сионисты наши родимые из могил встанут и двинут в Землю Обетованную новой волной эмиграции. Потом немецко-фашистские оккупанты в фатерланд строем. За ними - армия Наполеона, околевшая в русских снегах.
Куда вы, чудаки? Зачем? Что несет вас в мир человеческий? Стойте, сукины дети! Цурюк!
На монголо-татар одна надежда. Те у нас останутся - точно. Некуда им переть. Всюду нынче она, Расея. Куда ни глянь. Родина-мать! И правильно. Не надо на свет выползать. На хрен? Мы здесь, на земле, уже другие. Мы за полтыщи лет уже один братский народ. Сам на татарке женат, чему страшно радуюсь.
А то ведь черт знает что начнется. Глядишь, зашевелится земля - ходуном под ногами. И полезут из нее все, кому не в лом.
Долбануло вдруг - а если негры вылезут? И в Африку. Штабелями на грузовых пароходах. Чума! А потом вообще все, кто на чужбине кони двинул, восстанут и - в поезда с самолетами. Нервы нужны будут железные, чтоб в общественном транспорте ездить.
Тронется всемирный прах в путь-дорогу. И мы с цветами навстречу кинемся. Всех расцелуем: белогвардейцев, буржуев, князей, дворецких, гофмейстерин, ######ей напомаженных, разложившихся еще при жизни - всех, кого метлой век назад вымело. И к лику святых приставим.
И помяните слово, все живчиками окажутся, активно себя поведут - начнут шуметь, митинговать, правду свою резать устами сторонников. Учебники заставят переписать. И кланяться себе велят - в пояс. И у каждого в кармане будет исторический счет. К оплате.
Живых начальников у нас мало. С кредиторами. Эти еще.
Про Ленина тут вспомнили. Вот нет у власти других проблем. Нет митингов, вымирающего населения, протеста против диких реформ. Все хорошо. Только Ильич мешает. Лежит и упорно напоминает о том, что, как шутил Чарли Чаплин, «в современной жизни есть одно маленькое неудобство, именуемое революцией». Скорее закопать подлеца! А других, которые о неприятном не напоминают, а гораздо лучше себя ведут - выкопать и ввезти! Господь-вседержитель!
Я теперь среди ночи кричу. Раньше такого не было. Мне все покойники мерещатся. Кажется, что ломятся в дверь.
- Ребята, вы куда? - вопрошаю у мертвецов.
- В Россию! - отвечают. - К тебе! Отворяй!
- Не пущу, - ору, - падлы! Чур!
И просыпаюсь в горячем поту. И тут же, сев на кровати, спрашиваю свою татарчу:
- Слушай, Чулпан, или как тебя там. А что, если к нам Че Гевара поедет? Захочется ему на родину Ленина. Посиять в земле русской несколько лет. Ему, смекаю, визу ведь не дадут. Сто пудов - откажут. А Троцкий? Если он по Отечеству затоскует? Не пустят ведь! А почему? Что ты обо всем этом думаешь?
Но молчит жена, таблетки горстями глотает и к матери собирается.
- Так, - говорит, - жить нельзя! Это ж дурдом какой-то!
Согласен.
ОБЩЕЕ ДЕЛО
Сливаясь в экстазе, правые партии выбрали неправильное название. Им бы назваться «Общее дело». Ну, только не по Фёдорову (дабы мертвые воскресли), а по Чубайсу (дабы живые окочурились).
Парня, конечно, оторвали от увлекательного занятия. Он лампочку Ильича уже почти отвинтил и в карман спрятал, а тут новое назначение - нанотехнологии продвигать.
Однако новый пост Толик воспринял радостно. Нано же чем для Чубайса важны? Главным образом, тем, что их невооруженным глазом не видно. Это он быстро смекнул. Тут мощный микроскоп нужен, чтобы разглядеть достижения. Такой микроскоп, которого у нас нет и, возможно, не будет.
А вообще, у них там, справа, все славно складывается. Во всяком случае, на первых порах. Во главе Общего дела - Чубайс. Он теперь что ни день, то в Белом доме с докладом. И Гайдар где-то рядышком. В президиум не лезет, робеет. В тени стоит («как шизофреник с бритвою в руке»), смотрит. Ждет, пока народы России его снова полюбят. Но для этого требуется какая-то сильная встряска. Какое-то особое бедствие. Ядерный взрыв, например. Все же помнят, как недавно в стране раздался вздох великой надежды - пришло сообщение, что Гайдар отравлен и доставлен в иностранную клинику. Эта новость сплотила нацию. Кто бы ни был этот таинственный отравитель (благородный чекист или гад-цэрэушник), народы России были ему благодарны. Страна ждала, что свершится возмездие. Увы, вскоре пришла действительно грустная весть - выжил, просрался. По стране прокатился вздох разочарования.
Только не говорите, что страна в своих ожиданиях не права. Не надо. Гайдар - это не Горбачев, благодаря которому у нас нет великой страны, но есть пицца. Это намного хуже. Это по масштабу разрушения - Гитлер.
Новая правая партия наследует свои же идеи. И данной идеологии название не придумано. Ведь это даже не социал-дарвинизм с его лозунгом: «Выживает сильнейший». Здесь лозунг круче: «Умрите все!»
Сегодня правая болтовня уже совсем не канает. Все ж помнят, как ребята втюхивали про «либеральные ценности» и под эти песни разрушали страну. Либерализм на Руси прочно ассоциируется с кошмаром. Чем он и был. Но, может быть, завтра...
Про ядерный взрыв неслучайно вспомнил. У нас реформы начались после чернобыльской катастрофы. Они стали результатом сложной мутации. Значит, новая волна либерализма, если накатит, то только с ядерным ветром. Если полыхнет по мозгам радиацией, любовь еще возможна.
В этом смысле Чубайс, конечно, неточно сел. Ему бы атомную промышленность возглавить. Тогда бы правые с нами быстро разобрались. Здесь ведь всё намного легче и веселей - атомный аукцион, новый Чернобыль и полная победа демократии. То бишь Общего дела.
КОЗЛОРЕПЫ
Во времена перемен в газетах была популярна рубрика «Репортер получил задание». Журналисту поручали сделать что-нибудь героическое - проехаться на трамвае, сдать ботинки в ремонт или пообедать в столовой. Вернувшись с задания, он описывал свои подвиги и испытания, которым подвергся. Так вот, иногда кажется, что лет пятнадцать назад все репортеры России получили задание стать козлами. Кто-то, конечно, не стал - сохранил критический разум, смирившись с отсутствием перспектив, или оскорбился и сбежал из профессии. Но многие задание выполнили.
Репортер, ставший козлом (козлореп) - это целое явление нашей жизни. Причем явление массовое и не имеющее аналогов в мире. Люди журналистской специальности охотно впадали в предложенное состояние. Их влекла легкость, которая ему сопутствовала. Отныне не надо было ни думать, ни сомневаться, ни служить обществу, ни оберегать ценности, ни искать смыслы. Нужно было забить на все болт и транслировать шумный восторг идиота. Лишь одно обязательство все-таки оставалось - надо было прославлять свободу. Ту самую - которая без границ. Свободу от целей, от иллюзий, от сентиментальных чувств - от всего.
Затвердив необходимые истины («рынок все сам регулирует», «дайте нам не величие, а комфорт», «русская литература есть бред»), козлорепы полтора десятилетия ржали над попытками управлять экономикой, хлопотно защищали иностранных производителей, в любом усилении государства видели империализм с тоталитаризмом, стеблись над пафосом недавнего прошлого, пили, жрали, тусовались, в общем - провели время весело и с огромной пользой для себя.
Потом одна эпоха тихо сменила другую. Тот, кто давал задание, впал в маразм, и перестал узнавать свою журналистскую паству. Все то, что козлорепы твердили, теперь оказалось не нужно и не могло обеспечить им жизнь. Их перестали читать. Или читали с нарастающим недоумением, поскольку тупость делалась очевидна. Да и сами они изменились: остепенились, раскормили лица, отпустили животы и обросли привычками. Бегать по заданиям им стало скучно, тяжело и неловко. Они с тоской осознали, что вышли из журналистского возраста, впервые ощутив жалость к себе, поскольку уйти из журналистики было некуда - они умели только то, что умели.
Козлорепоры стали толпами сваливать в туман, составляя кроссворды и осваивая литературную критику, и только лидеры этого редеющего движения, пораскинув оставшимися мозгами, поняли, как уцелеть. Они решили стать гуру. То есть двинулись в путь от козла к козлищу.
Гуру сейчас в большом дефиците. Никто ведь не верит никому ни фига и никому не внимает. Козлорепы сами немало постарались, чтобы так было. Но все же есть одна дорога, где можно преуспеть в этой новой для себя роли. Тебе будут внимать с радостным трепетом, если ты начнешь обеспечивать общественную потребность в смерти.
Потребительскому обществу свойственна такая потребность. Его основной составляющий элемент, филистер, наполнен смертью, как рыба водой. Он постоянно о ней думает, ощущает ее присутствие, он считает дни, оставшиеся до смертного часа, и это наполняет его яростным возбуждением. Он хочет каждую минуту своей жизни до отказа наполнить кайфом, чтобы ни одна не пропала зря. И в это «зря» включается все, что в принципе связано с человеческим - восхождение, осознание реального мира, поиски ответов. В «зря» попадает все, что не связано с напряженной жратвой.
При этом филистерам требуется какое-то обоснование их стремлению бессмысленно насыщаться, потому что в глубине души они осознают, что схожи со свиньями. Сами они обосновать ничего не могут, и здесь на подмогу им поспешают козлища.
Новые гуру уверяют: общественная жизнь подвластна законам физики, и важнейший среди них - это, конечно, Второй закон термодинамики. То есть человек подобен печке: его внутренний огонь гаснет, жар чувств, обжигающих мир, сменяется теплом смутных желаний, не способных обогреть никого, а вскоре от всех надежд и иллюзий остается зола. А потому напрасны стремления, как личные, так и общественные. Все это надо выбросить из головы, и помнить лишь о том, что есть одна ценность - время, которое отсчитывают часики, тикающие на полке. И значит, надо быстрее жевать.
Окрыленные тем, что их слушают, гуру продолжают вещать. Они рассказывают про пятое состояние вещества, недавно созданное руками ученых. В этом состоянии движение атомов прекращается, и они становятся прекрасны в своей неподвижности. Они больше никуда и ни к чему не стремятся и ничего не хотят, пребывая в долгожданном покое. Они красиво и холодно сверкают под микроскопом, радуя души козлищ.
Применяя это открытие к миру людей, получаем возможность того, чего так давно хотелось - жизни в смерти. В этом спасительном пятом состоянии люди, эти глупые атомы, наконец-то отбросят иллюзии социального переустройства и разом угомонятся. Наступит великий покой в царствии человеческом - ни тебе войн, ни революций, ни демонстраций. Придет великое счастье безмолвия.
Однако счастье это, продолжают гуру, еще далеко, его еще придется достичь. И для этого прежде всего необходимо преодолеть коллективность, сбросить этот пошлый груз русской традиции. России надо прекратить грезить соборностью, смело вставая на путь накаленного индивидуализма. Человек только тогда сможет обрести покой, когда останется один как перст и когда одиночество это ему станет желанно.
Это сказано и услышано, написано и прочитано - вчерашние козлорепы снова на высоте.
ПАМЯТИ «НОВЫХ РУССКИХ»
Это негры придумали. Они же талантливые. Для тех, кто не в курсе: негры придумали джаз и рэп, голливудскую улыбку и молодежную революцию. Они скрестили богослужение с аэробикой. Без них бы не было демократии, спортивные стадионы заросли сорняками, а музыкальные телеканалы работали полчаса в день. Без негров мир был бы уныл и однообразен. Всюду, куда приходили негры, становилось радостней жить. Я знал негра Васю, который торговал подмосковными огурцами. На рынке он был звездой. Его детям показывали. Никто не продавал огурцов больше, чем Вася. Кавказ отдыхал.
Неграм, пришедшим на Русь в период перестройки и гласности, здесь многое нравилось: снег, девушки, мороженое «Пломбир», непосредственная реакция населения. Но одно им не нравилось страшно. Им не нравилось, как их у нас называют. И негры попросили называть их иначе - «новые русские». Это звучное сочетание слов было у негров украдено. Его совершенно бессовестно присвоило наше бизнес-сословие. Едва родившись, оно пожелало как-нибудь оттопыриться, дать себе нормальное погоняло. Но на это своего ума не хватило. Вот автомат Калашникова разобрать - это пожалуйста. А мозгами пошевелить - так просто беда. Короче, кинули наши негров, оставили с тем, что есть.
Так у русского делового сообщества появилось название, которое ему очень льстило. «Новые русские» - это же, типа, новые люди, типа, диво дивное.
«Новые русские», надо отдать им должное, удивили мир. Особенно в девяностые годы. И удивившись, мир попытался сравнить их с чем-то подобным. Ближе всех были арабы, торгующие сырой нефтью и золотыми изделиями. То же тяготение к броской роскоши, та же спонтанная щедрость. Но арабы были другие. Они были сонные, мягкие, как пластилин, и их не хватало надолго. Эти отличались от арабов принципиально. Они были моторные, агрессивные, и они не останавливались никогда.
У «новых русских» имелась диковинная черта. Они стремились скупить все без разбора, а потом выбросить. Они покупали дорогие автомобили, антиквариат, эксклюзивные вещи и ширпотреб. Все эти приобретения годами пылились на купленных ими виллах, а потом продавались задаром, вместе с наскучившим домом, как хлам.
Новые русские господа были порождением страны, еще недавно закрытой. В сторону этой страны западный житель смотрел с опаской. Она как-то странно совмещала дикость и просвещенность, покой и порыв. В ней жили медведи и Достоевский. Лежа в вечной мерзлоте, она двигалась в коммунизм.
Жителей этой страны на Западе ждали. Все понимали: рано или поздно они придут. Русских ожидали с опаской и любопытством. Казалось, явится из этих просторов окрыленная беднота, которая, отодвинув в сторону здешние безделушки, панибратски треснет по плечу и позовет за собой - к звездам. И западный человек, в глубине души страшно боящийся звезд, вздрогнет и устыдится. Он поможет пришельцам деньгами и технологиями, а сам останется дома - помашет с крыльца. Однако вместо окрыленной бедноты явилось нечто иное, нечто такое, отчего трудно было не офигеть. Это приперлось исключительно за безделушками. Для этого безделушки были всем - смыслом, целью, судьбой, мерилом успеха, тем, что дороже отца и матери, дороже снежной страны, оставшейся за спиной.
И это дорвалось. С испариной на лбу и разгорающимися глазами, оно стало потреблять все самое дорогостоящее из того, что производил Запад. Все, что гости видели, делилось ими на «круто» и «не круто». Покупая, они соревновались в крутизне. С каждой покупкой они возносились в потребительскую высь, становясь все круче и круче.
Новые гости привозили на Запад деньги своей страны, и Западу это было полезно. Но, глядя на насыщающихся гостей, здешнему человеку постепенно становилось обидно и неприятно. Обидно, потому что Запад - это не только безделушки. Это еще искусство, наука, традиции. Но эти его стороны новых русских господ не трогали совершенно. А неприятно было от того, что они швырялись деньгами. И деньги считали бумагой. Между тем, деньги бумагой не были. Деньги были платой за труд и талантливость. Они требовали к себе уважения. По тому, как гости обращались с деньгами, Запад вскоре все понял. Он понял, что за люди зачастили в его края, что ими движет и чего от них ждать. Запад не понял лишь одного - откуда это взялось? Как страна, которая строила коммунизм, это породила?
Мы тоже мыслим: как и откуда? И видится нам, что это появилось тогда, когда страна уже не строила ничего. Когда страна, под названием СССР, уже погружалась под воду. Ее топили все: диссиденты (по велению сердца), ЦРУ (по долгу службы), русский рок (по дурости), элита (из-за презрения к принципу социального равенства), а также простые граждане, осатаневшие в погоне за колбасой и иностранными джинсами. Ее топила коммунистическая партия, которая делала вид, что историю движут решения съездов и пленумов. Ее топил КГБ, жаждущий власти и гегемонии.
И Советская страна в итоге ушла под воду; намного раньше, чем об этом было официально объявлено. Она стала градом Китежем, утонувшим вместе со своими достижениями и просчетами, вместе со своей великой мечтой и космическими амбициями. И над водами, накрывшими новый Китеж, начал носиться дух. Все считали, что это правильный дух, который сотворит «русское чудо» - накормит, обустроит, внедрит. Что это дух свободного предпринимательства. Оно так и было, но только с поправкой. Это был дух не просто свободного предпринимательства, а самого свободного предпринимательства в мире. Нигде этот дух не был так свободен, как здесь. Здесь он освободился от всего. У него не оказалось никаких тормозов - ни религиозных, ни моральных, ни этических, ни государственных. Это был дух-дикарь, дух-отморозок.
Носителями этого духа стали не протестантские общины, не русские старообрядцы. Они и не могли ими стать в силу богобоязни и наличия совести. Его носителями стали «новые русские» - социальная мешанина из вчерашних студентов, скучающих у окошек НИИ, бывших фарцовщиков и криминальной братвы. Это все очень быстро срослось, перемешалось, заговорило на одном языке и зажило по понятиям. Оно выработало систему ценностей, где первые места заняли бабло и понты.
Оно, конечно, себя показало. Оно вывезло, разбазарило, распилило всё, что возможно. Для него всё было товаром на экспорт: цветной лом, извлеченный алкашами из высокоточных станков, оборонные технологии, намоленные иконы, красивые девушки. Оно внедрило сотни способов воровства из бюджета.
Русское чудо не оттопырилось. Страна ждала его зря. С такими ребятами чудес не бывает. Русское экономическое чудо было в другом. В том, что страна вообще уцелела.
«Новые русские» никогда не скрывали, что их мечта - уйти по желтой кирпичной дороге в волшебный западный край с его изумрудными городами, где крутых пальцанов ждут обожание и почет. Но с этим вышел облом. Очень скоро выяснилось: сколько ни кидай денег в морды вежливым господам, покупая себе уважение, они все равно презирают.
Однако презрение - полбеды. Это еще стерпеть можно. Вежливые господа покусились на святая святых - вывезенные из родной страны бабки. Они начали выяснять происхождение капиталов и морозить счета. Кого-то даже арестовали посреди привычного отдыха, который обеспечивали пятнадцать ######ей, и бросили в обезьянник.
Это всё очень обидно. И главное - не сделаешь ведь ничего. Ни братву не нашлешь, ни ментов не подтянешь. Раньше казалось: распахну лопатник, отвешу капусты и потребую продолжения банкета. А сейчас ясно: может, и не сработать. Вышвырнут из пентхауса за непристойное поведение и не посмотрят, что миллионер. Мало ли на свете миллионеров.
В общем, в конце девяностых до «новых русских» дошло: надо меняться. Хотя бы внешне. Как-то уходить от образа отморозка - одеваться иначе, учится правильно говорить, не скандалить. И они стали меняться - выбросили малиновые пиджаки, притухли, насторожились.
И вот нет уже «новых русских». Они исчезли, оставив после себя россыпи анекдотов, которые давно устарели и мало кого веселят. Теперь «новыми русскими» никто называться не хочет. Сегодня это весьма сомнительное сочетание слов. Даже обидное. Состоятельные граждане морщатся, если их по старой памяти так называют. Им хочется, чтобы это звучное определение забылось или приросло к кому-то другому. Причем навсегда.
Так, может, оно снова к неграм вернется? В конце концов, они это придумали.
3084: НОС-НЕВОЗВРАЩЕНЕЦ
Носы крадут редко. Обычно пропадают конечности. В иных местах с этим просто беда: на минуту прикорнешь на скамеечке, и обязательно в убыток введут. Глаза открыл, а рука по локоть отвинчена или ступня - тю-тю. Но это в бедных кварталах, где людям не карману сигнализация или «глонасс». В престижных такого почти не случается. Там хозяин уже через минуту узнает, где его ноги гуляют.
Если обокрали, делать нечего - пойдешь на рынок, своё и купишь. Но лучше к нам, в челосервис. Мы обслужим с гарантией. Денег это, конечно, стоит немалых, но как иначе? Это же легальный бизнес, здесь тебе ворованное не толкнут.
Впрочем, и у нас бывают сбои, вот как сегодня, когда полдня работы не было, а потом народ набежал. Пять челов в ряд выстроилось. С первыми четырьмя проблем не возникло: у одного ногу заклинило, у другого интим износился, третьему масло поменять, четвертому продуть пищевод. Все как обычно. И вдруг - нос. Я пятнадцатый год по этому делу, и за эту эпоху носы ставил раза, наверно, три. У меня есть коллега, он рабочем квартале открылся. Так там бывают дни (рождество, куран байрам или футбольные матчи), когда он только носами и занимается. А у меня тихо. Поэтому я держу стандартный набор: пять вариантов. Он всегда клиентов устраивал. Но этого... Этому был нужен нос типа «шнобель». Вот подавай ему его любимый дизайн и всё. Без «шнобеля» своего жить не в силах - затосковал.
Где я ему «шнобель» возьму? Их давно с производства сняли. Коллеге позвонил, и тот подтвердил то, что общеизвестно: не нужны такие носы никому на всем свете. Положили все на них! Интересно, кто на его «шнобель» позарился? Только полный придурок мог такое украсть. Или коллекционер.
Весь бизнес испоганил, засранец. На мою беду он уже обошел все окрестные челосервисы; мой оказался последним. В моей шарашке его надежда окончательно рухнула. Мне всё и досталось. Впечатляющий он устроил скандал. Я убедил его примерить нос типа «кря-кря», который полчеловечества носит. А он глянул в зеркало и взорвался. Орал, что все вокруг мудаки, что он не хочет терять индивидуальность, что у них в роду у всех были «шнобели» и он его будет носить до конца света. За ним уже очередь выстроилась, а он всё орет. Всех из себя вывел. Наконец, кто-то громко предположил: «Гражданин, может, у вас масла в голове не хватает или мозг проржавел?» И что б вы думали? Безносый прямо с разворота - раз и человека в убыток ввел. Гляжу: второй нос замены требует. И печально осознаю: этим не ограничится. Надо было запасаться носами на такой случай. И точно. Тут такой бой начался, что запчасти посыпались. Все клиенты на безносого бросились. Все захотели, чтоб он ушел. А он не уходит, паскуда. Его вся очередь бить пытается, а он стоит. Видно, злость накопилась.
Весь сервис бы мне разнесли, не нажми я тревожную кнопку. Слава богу, менты быстро приехали. Безносому сразу разрядили батарею питания (одним ударом), а этим всем приказали явиться в участок после ремонта.
Но я ими заниматься не стал. Работать совсем расхотелось. Думаю: разбирайтесь сами, козлы, ползайте тут, ищите свои уши и челюсти, берите ноги в руки и дуйте в другие сервисы, а с меня на сегодня достаточно. Закрыл шарашку, подзарядился и пошел погулять.
Хожу по улицам, жизни радуюсь, но как-то не в полную силу. Не идет из головы этот клиент. Пытаюсь забыть о нем, а как-то не удается. Странная все-таки вещь подчас с людьми происходит. Загадка. Кажется, уже все заменено на механику, только мозг в питательном растворе болтается. Нервы у всех железные (из суперволокна со стальными прожилками), а в руках себя держать народ так и не научился. Чуть что - срывы, крики. Или слезы текут; из искусственных глаз по искусственной коже. Настоящие слезы, соленые. Откуда?
Казалось, отличная была идея - соединиться с машиной. Чел, наконец, бессмертен. Ни болезней, ни старости. Ему больше не нужно ежечасно думать о своем теле. Гуляй целыми сутками, если денег хватает на подзарядку. Водку пей ведрами, хочешь за высоковольтный провод подержаться - пожалуйста, или на Северный полюс отправляйся в одних трусах. Удивительные открылись возможности! Ни в воде ни тонешь, ни в огне не горишь. Всё продумано. Челу понадобились только ремонтные мастерские. Вроде бы, вот оно - счастье, дожили. А счастье выскользнуло из рук. Начался полный бардак с запчастями. Каждому же хочется того, к чему он стремился. Реклама на это и напирала: каждый чел изменится к лучшему. Нет предела для совершенства. Но промышленность не справилась с объемов индивидуальных заказов. Если что-то ломается, лет двадцать в очереди стоишь. В итоге народ сам стал выкручиваться. Теперь у того уши разные, у этого - две правые ноги. Я тут чела встретил. Так у него ног нет вообще. Никаких. Только руки в количестве четырех. Власти пытались решить проблему: открыли пункты обмена, прокат и толкучки, чтобы чел с челом договориться мог. Потом поняли: это не выход. Грабители руки берут в аренду - на дело ходить. Неимущие сразу всё с себя продали. Теперь на каждом втором подоконнике голова одиноко стоит, глазами хлопает и пылится. Или матом орет. Жутковатое зрелище. На толкучках появились левые черепа, без сертификата. Хрупкие, как скорлупа, воду пропускают и плавятся. С ними никакой жизни: ни в драке поучаствовать, ни в речку нырнуть, ни в бане попарится. Куча народу из-за этих черепов пострадала. Недавно власти решили: так жить нельзя. Началась унификация. И вот результат - драма на драме.
Не желает иной чел с индивидуальностью расставаться. За нос свой немодный с превосходящей силой сражается. В соседний сервис мужик пришел за своей ногой, а ему не вернули. Затерялась конечность. Тоже устроил скандал. Продавец предложил ему сорок пять ног на выбор, включая свою. Не взял. Разорался про безобразный сервис. Жалобу накатал. Потом притащил адвоката. А всё почему? Душа. Это всё она виновата. Всё ей неймется чего-то. Всё у неё какие-то привязанности, предпочтения, поиски. Так ее и не вытравили. Уже всё отбросили, чтобы душе этой проклятой жить было негде. Всё уже механическое: сердце, кишки, органы деторождения. А она жива. Ютится где-то, паскуда, где-то скрывается. По искусственному телу кочует.
Помню, приходил один чел - зарядить аккумулятор. Пока сидел, рассказывал о себе, о жизни своей непутевой и вдруг разрыдался. Я даже денег с него не взял, как-то меня его драма торкнула.
Другой клиент стопу попросил поменять. На любую другую. Ему и менять ничего не надо было, а просто поговорить. Но мне что - я поменяю, заказ оплачен. А ему лишь бы кому горести свои выговорить. Тоже налил кружку пива за счет заведения.
Странно всё это. Отчего-то не получается у человека обрести полное счастье. И не получится, видимо, никогда. Не истребить ему в себе душу, как ни старайся. А с ней какое счастье? Расстройство одно. И лишь подумал об этом, как вдруг накатила чувствительность. Как-то жалко стало разом всё человечество с его пустым устремлением. И захотелось, чтобы хоть на минуту всем стало радостно. Чтобы произошло какое-то чудо (пусть совсем крохотное), чтобы разнеслось какое-нибудь трогательное известие, и всем от этого стало хорошо. Например, нос вернулся к этому дураку, и по земле прокатился всеобщий вздох облегчения. Как он там, кстати? Лежит, поди, бревном, в потолок глазеет, и всем на него наплевать. Теперь отключат бедолагу лет на сто пятьдесят. Выйдет на свободу, мир не узнает. Ведь Дума уже приняла предложение. Теперь человеческий облик необязателен. Можно страусом заделаться или крокодилом. Даже трехголовым драконом, если с корешами договоришься. Через полтора столетия мир станет другим. Парень откроет глаза и, как пить дать, свихнется.
Пришел в участок. «Отпустите его, - говорю. - Я от показаний отказываюсь». Внес залог, и вскоре встретил своего клиента на выходе.
Стоит передо мной, дурачок, топчется, слова какие-то ищет. «Ты меня, - шепчет, - прости, а?»
Посмотрел я на него, и сердце сжалось. Ему бы от радости скакать, а он под ноги смотрит и всем телом дрожит.
«Да найдется твой нос, - убеждаю. - Ты главное жди и надейся. Хочешь, я тебе пока «шнобель» из дерева вырежу? Из сосны или карельской березы?»
Он головой кивнул и заплакал.
И я вместе с ним.
НАЛИВАЙ!
В памятные закатные годы советская культура напоминала прилавок винного магазина. Перед глазами ряды бутылок с красным и белым, наверху, под мигающей лампочкой - запыленные коньяки, под ногами, в грязных тарных ящиках - бормотуха. Бывало, топчешься в смутных желаниях и не можешь определиться. Вроде и того охота, и этого, но денег мало и здоровья не хватит на все.
Из красного имелось сухое - это советская классика, десертное -кинобоевики, юбилейные романы и пьесы, ну и «чернила» пошлые - ярмарочный лубок.
Белое было как сухим, благородного сорта (культурный посев Михаила Булгакова), так и сладким столовым (агитки, рожденные воспаленным антисоветским умом).
Была, конечно же, водка. Это творения почвенников, родниковый продукт: Белов, Распутин и другие задумчивые творцы из гущи народной. Был кагор, вино церковное - творчество Ильи Глазунова. И не надо говорить, что Глазунов - это мадера белая высокоградусная. Это кагор - магистральное православие, где большевики это сила бесовская.
Шампанского было, помнится, хоть залейся - «Юнона и Авось», Набоков, «Аквариум», театр Виктюка, «Соломенная шляпка» и все, что ярко сверкало гранями пофигизма. При этом все развлекухи шипучие были в разной ценовой категории - для эстетов и для лохов.
В особом ряду стояли благородные марочные вина из дореволюционных запасов, разные по цвету и крепости - русская классика, опора сознания. По соседству горделиво и отстраненно толпились вина из-за границы, сухие и сладкие. Это западный культурный прорыв: Ремарк, Феллини, «Эммануэль» на кассетах.
Имелась наливка, тягучая и приятно пьянящая - Стругацкие. Ну и разные настойки горькие от перцовки до мухоморовки - диссидентское творчество от Александра Солженицына до Ерофеева Вити.
Как-то отдельно и одиноко стоял скромный «мерзавчик» с пахучей жидкостью - Венедикт Ерофеев, кумир пьющей интеллигенции.
В то далекое время эстеты, как правило, потребляли коньяк - Тарковского, Параджанова, Питера Брука. Народ попроще лакал портвейн - истории об одиночестве, мужской неверности, женской доле, рассказанные безымянными авторами.
В общем, ассортимент имелся богатый, на любой вкус. Выпьешь, бывало, красного и вспомнишь, ради чего все начиналось. Кровавое воскресенье помянешь, военные поражения и Гришку Распутина. И как-то остро поймешь, что большевики были правы, поскольку угнетали же, суки, народ!
Хлебнешь белого и затоскуешь по чему-то ясному, правильному, по какой-то нормальной жизни. Нехотя вспомнишь про счастье былое, а вслед за этим - про красный террор, лагеря и колхозы, и вот уже закрадывается в душу справедливая мысль: вырезали же, суки, генофонд!
Потом вздрогнешь. Получается, что и там суки, и здесь. Как со всем этим жить? Выход один - смешивать. Откушаешь красного и тут же белым запьешь, или наоборот, и сразу хорошо делается - чувствуешь, как и снаружи, и изнутри розовеешь. Прямо на глазах оба конца счастливо соединились, и все устаканилось. И сразу поднялось настроение, и пробудилась уверенность в завтрашнем дне. Тут ведь сколько ни пей, не упадешь - имперский стержень удержит.
Шампанское утверждало в мысли, что жизнь коротка. От него хотелось лишнее из головы выбросить и «раскумариться наглушняк».
Благородные марочные вина пробуждали чувство стыдливости - будто ты стоишь на мощном фундаменте, но сам ростом-то невысок. Заграничное, дешевое или дорогое, счастливей тебя не делало - все это было умно и мило, но не про нас. Наливка «стругацкая» вызывала приливы странного смеха и высокомерия. Казалось, что ты значительно умнее других. От настоек диссидентских хотелось выть. «Мерзавчик» наполнял странной надеждой. Вокруг, свинство, конечно, неописуемое, но сам же ты не такой - ты внутренне лучше. Коньяк, как правило, дарил встречу с прекрасным. Сидишь, бывало, в кинотеатре и наслаждаешься. Двое в зале - ты и Тарковский, остальные давно ушли. Картина кончилась, а вы с режиссером еще долго рядом идете и разговариваете - о душе и ее странных метаниях. Портвейн порождал мысли о том, что в жизни все как-то неправильно, что все и у всех через жопу.
В общем, кто чем хотел, тем и грелся, и каждому было по-своему хорошо. Бывало, человек только рот откроет, и сразу видно, чего бухнул. В расчете на убежденных трезвенников работал только театр «На досках». Но поскольку страна сильно пьющая, широкие массы обтекали его стороной. У нас вообще непьющих не любят, и ясно, почему. Ребята эти в трудных вопросах без бутылки разобраться хотят, а это как-то не принято. Душа же томиться и сказок просит. Поэтому давай, наливай!
КРИК СЦЕНАРИСТА
Таджики не умеют делать кино. Но если научатся, если прижмут к реке, - крышка. Все без работы останемся.
А научиться могут легко. Вот есть в мире кино такое искусство - документалистика. Здесь таджики могут уже начинать. Тут овладеть профессиональными навыками - дело совсем пустяковое. На телецентре в Останкино существует кафе, где сообразительному человеку, немного понимающему по-русски, достаточно посидеть два дня, чтобы во всем разобраться. Просто надо набраться терпения и послушать, что говорят за соседними столиками.
- У него папа маму тюкнул по черепу. За то, что «Спартак» в финале продул. Старая копыта откинула.
- Потрясающе!
- Он подхватил сифилис, а догадался об этом не сразу. Заразил всех любовниц и родную жену.
- Очень хорошо! Превосходно! Что ещё?
- Всё.
- Как это всё? Этого мало. Сам он кого тюкнул?
- Никого.
- Плохо. Ужасно. Он что - даже не гомик, не извращенец? Ну, хотя бы пионерку разок за задницу ущипнул?
- Нет, вроде.
- Кошмар! Чем цеплять будем? О чем кино?
- Как о чем? Такая фигура!
- Плевать на фигуру. Может, ты еще о творчестве этого урода рассказывать собираешься? Месяц материал изучал, а ничего не нарыл! Папа маму тюкнул, сифилисом болел. Подумаешь! Я тоже сифилисом болел и сейчас болею. Кого он отравил и зарезал? Кого растлил? Как он предавал, стучал, подличал?
Случайный человек услышит и подумает: больные разговаривают или садисты? Кто такую дикость несет? А это продюсер со сценаристом обсуждают будущий фильм. Здесь такие подходы.
Никогда не забуду день, когда чуть не погиб Караченцов. Авария породила волнение на телецентре. Не подумайте, что творческие люди опечалились в связи с происшедшим. Наоборот. Все возбудились оттого, что звезда при смерти. А это тема. Можно сляпать кино, которое срубит рейтинг, потому что Караченцова народ любит и фильм о погибшей звезде будет смотреть. Да еще если интересно подать... Да найти интересные факты...
Документалисты ждали новостей и гадали: когда умрет? Очень хотелось, чтоб не затягивал. Но Караченцов всё жил и жил. И в итоге пошел на поправку. А фильмы уже готовы. На телевидении люди быстро работают, за годы рука набита. Что делать? С глубоким вздохом всё это выпустили на экран раньше времени. Дескать, сочувствуем народной звезде, следим за здоровьем любимца, болеем вместе со всей страной, верим в лучшее.
Таджики не умеют делать кино. Но скоро научатся. Вот, например, игровые сериалы. Их делать не намного сложнее, чем плитку класть. Если спортсмены в кино снимаются, то почему работяги не могут? Да у них и лучше получится, поскольку они от реальности не оторваны. В них жизненной правды хоть отбавляй. И режиссурой этих сериалов легко овладеть можно. Включил камеру - отдыхай. Потом монтажеры материал как-нибудь слепят. Или, как говорят деятели телевизионных искусств, «заговняют». Сценарии? Ерунда. Существуют же тренинги. Их начинающим авторам рассылают. Вот эти тренинги, между нами, страшная вещь. В них все тайны раскрыты: как кино варганить, чтобы удовлетворить телеканал. И инструкции настолько просты и понятны, что только полный чурбан не справится. Их бы засекретить, чтоб на Варшавском шоссе не пронюхали. Если эти бумаги туда попадут, привет горячий - мы с гастарбайтерами местами поменяемся точно. Будем стоять вдоль дороги с табличками на груди: «УМЕЮ ВСЁ!» Это будет ложное утверждение, но нужда заставит врать не хуже таджиков.
Скоро, очень скоро, прижмут к реке. Большое кино, говорите? Думаете, таджикам это не потянуть? Сомневаюсь. Хожу я в кино время от времени. Отечественные драмы смотрю и комедии. На драмах хоть бы слезинку пролить. А на комедиях всегда испытываешь одно сильное чувство. Убить хочется всех, кто это делал. Четвертовать. Отрубить руки и ноги, а головы выставить на всеобщее обозрение. Примеры приводить не стану. Сами в кино ходите.
Часто после сеанса выхожу на улицу в душевном смятении. Жопой чувствую: еще немного и прощай жизнь в искусстве!
Кстати, как стяжку пола заливать, унитаз долбанный ставить и прочее? Ни у кого тренинга нет?
2084: ВОСКРЕШЕНИЕ
- Он открыл глаза! - разнеслось по Департаменту воскрешения. - Здравствуйте, мистер Оруэлл. Добро пожаловать в 2084 год!
Воскресшего бережно поставили на ноги и, покачиваясь, он огляделся. Вокруг толпился яркий народ.
- Меня зовут Бэнкс, сэр, - прорвался к телу деловой парень. - Мне поручено сопровождать вас и объяснять: кто есть кто и как у нас всё устроено. Знакомьтесь, наш президент, мистер Буремглой. Специально прибыл, чтобы вас встретить. Как всегда немного под кайфом. А это его жена, кобыла по кличке «Валькирия». Победила на нынешних скачках в Эскоте. Теперь первая леди Англии. Внимание: сейчас он что-то отколет.
Глава государства напрягся и сурово изрек:
- Когда я слышу такие слова, как «мораль» и «нравственность», у меня сразу встает.
Вокруг энергично зааплодировали.
- Браво! - выкрикнул Бэнкс и пояснил: - Это его новая шутка. Ну да фиг с ним. Идёмте. Вот наши нобелевские лауреаты, надежда нации. Мистер Забыл-как-зовут. Мистер Тоже-не-помню. Мистер Как-же-его. Мистер Вылетело-из-головы. Награждены за выдающиеся открытия в области производства наркотиков и способов их применения. Великие люди. Мы от них еще многого ждем. Далее всякая шушера: политики, звезды, спортсмены. Я вам представлю эту банду после небольшой прогулки по городу.
Воскресшего вывели на улицу.
- Сегодня Интернациональный День Избавления От Тоталитаризма, - болтал Бэнкс, горделиво оглядывая шумный, пестрящий Лондон. - Праздник свободных стран. Вас воскресили к красноречивой дате, чтобы вы увидели будущее своими глазами и успокоились. Вы же в своей книжке нарисовали кошмар. Вам почудилось, что английская элита способна отойти от гуманистических идеалов и организовать диктатуру похуже сталинской. Но эти страхи оказались пусты. Вот он, наш мир! Никакого тоталитаризма. Ни намека на ущемление личности. Поди тронь кого-нибудь! Не то, что у человека, у бактерий - права. У глистов - адвокаты зубастые. Тут один втихаря принял антибиотики и получил полтора миллиона пожизненных сроков. Курс правительства Англии: удовлетворение всё возрастающих потребностей населения. Они возрастают, а их догоняют и удовлетворяют. Очень увлекательно. И общество движется, поспешает все дальше, потому что потребности хрен догонишь. Растут они, множатся, принимают оригинальные формы. Вот обратите внимание на аппарат - уличный скоростной мастурбатор. Разработан по заявке офисных клерков. Всё просто. Инструкции не нужны. Сунул и кнопку нажал. Не желаете? Есть такие же машины для дам, но они сложнее устроены. Вникать надо, иначе эта штуковина окажется не там, где хотелось. Аппарат, правда, иногда выходит из-под контроля. Черт знает, что с ним начинает творится. Несколько человек задрочил насмерть. Ну, идём дальше. Вот, например, потребность в самовыражении. Сами видите, что народ вытворяет. Думаете, свихнулись сограждане? Не угадали. Просто мы не желаем напоминать людей прежних эпох. Поэтому книжки пинаем, какашками швыряемся, оскверняем святыни, обращаемся в скот, - в общем, соревнуемся в дебилизме. Вы не проголодались? Вот «Фаст Фаллос». Можно взять фаллобутерброд, пиво «Фаллос ин айс». Нет? Как хотите, а я возьму. Мода заметно продвинулась. В этом сезоне, как видите, преобладает стиль попугая, но на части лондонцев из одежды одна только обувь. Классика не стареет! Или взять потребность в насилии. Для этого к нам баржами свозят различный сброд: латиносов, негритосов и русских. На них законы Англии не распространяются. Мы их мочим стальными прутьями прямо в порту. С каждым годом жить становится веселей. Вот покойничков оживлять начали. С учеными и мыслителями возиться не стали. Они же зануды. А вот диктаторы разные, тираны - это другое дело. Каждый, кто что-то мутил в огромных масштабах, теперь фигней занимается. И это прикольно. Интересно, что и они не в обиде. Ожили и сразу к делу пристроились. Калигула служит контролером на транспорте. Тамерлан укладывает асфальт. Иван Грозный состоит посыльным в отеле. Муссолини развозит пиццу. Генрих Восьмой травит крыс. Мао чинит мобильные телефоны. Пиночет в рекламе себя нашел. Он теперь ходячий тюбик зубной пасты. Адольф Гитлер тоже прижился. Работает в супермаркете продавцом-консультантом. Сама любезность. Одни похвальные отзывы. Обязательно речь толкнет на банкете. Вы там, кстати, всех и увидите. Каждый что-нибудь брякнет о тоталитаризме, покается. Ленина, между нами, воскрешать не решились. К чему рисковать? А вот Сталина оживили прямо перед вами. Но вышел промах: он в нашем мире гостил недолго. Всё звал Лаврентия. А потом повесился. Вот на этом шнурке. После того, как узнал, что русские обменяли его на линию фасовки сметаны. Этого тирана тоже я сопровождал, и вот оставил на память.
Воскресший заинтересовался шнурком.
- В принципе, это обычный кусок проводки, - заметил Бэнкс и полез в брюки: - Одну секунду, я отолью. Тоже потребность, видите ли. Кстати, вас не удивило, что в Англии президент? Монархия самоупразнилась. Сбежало семейство и адреса не оставило. В Букингемском дворце сейчас сдают комнаты. Прейскурант на воротах. Можно шлюху притащить в королевскую опочивальню, на час. Нет уже Великобритании - развалилась и вошла в Европу частями. И процесс продолжается. Следом Англия спешит разделиться - сначала на графства, потом на города-государства, а потом, наверно, флаги взовьются над каждым скотным двором. Ну, а дальше что-нибудь придумаем, чтобы не загрустить. Интересная эпоха, не правда ли? Сегодня не то, что раньше, когда жизнью управляли ветхие законы и правила поведения. Сегодня всё в наших руках.
Закончив, сопровождающий увидел, что его красноречие растрачивается впустую. Присмотрев подходящий фонарь и приставив к нему тарные ящики, воскресший деловито мастерил петлю.
- Мистер Оруэлл! - взвизгнул Бэнкс. - Ну, от вас-то этого никто не ожидал! Вы же не деспот какой-нибудь из полудикой страны. Вы английский интеллектуал, умница, наша слава и гордость. Вы первейший борец с тиранией, гуманист и человек с юмором. Как вы можете? К тому же вы испортите праздник. А вам непременно надо быть на банкете. Какой без вас День Избавления? Без вас это будет Праздник Оживших Чудовищ. И потом я еще столько планировал вам показать. Я же специально готовился.
Воскресший просунул голову в петлю, и бедолага Бэнкс сдался.
- Что ж, ваше законное право, - произнес он досадливо. - Выбор личности превыше всего. Только метод вы выбрали диковатый. Вешаться больно и не эстетично. Лучше поручите это нам. У нас прекрасные специалисты по эвтаназии. В Англии ежегодно кончают с собой тысячи человек. По первому классу - более десяти тысяч, по второму...
Мистер Оруэлл не дослушал. Тихо покачиваясь, он висел на уличном фонаре и выпученными глазами смотрел на мир, который чтил его имя.
«КРОКОДИЛ»: ПОСТИЖЕНИЕ ПУСТОТЫ
Хорошая была идея - оживить «Крокодил». Только зачем для этого позвали могильщиков?
«Крокодил» умер вместе со страной его породившей и вместе с ее мечтой. Покойный строил рай на земле. Его целью было беспощадно высмеивать то, что чуждо социализму. Он стоял на своем посту - с зубастой пастью и вилами сатиры в руках. Таким и изображался. Он был солдатом своей страны, бравым и исполнительным. И светлая ему в этом качестве память!
Когда СССР околел, «Крокодил» был еще теплым, потому что людям, которые в нем работали, умирать не хотелось. Они упорно скрывали факт его гибели. Но когда издание стало печатать телепрограмму и рекламировать ширпотреб, факт этот стал налицо. Вскоре «Крокодил» сгинул, однако три года назад вдруг вынырнул из реки, уносящей туда, откуда не возвращаются, и поплыл к берегу. Вышел, обсох и взялся за вилы. Так что же вернулось?
Новый «Крокодил» - это не «возвращение легенды», как сообщила реклама. Этим даже не пахнет. Легенда осталась там, где была, - в архивном склепе, под слоем исторической пыли. Вместо нее пришло, натурально, другое. По виду схожее, а по сути враждебное всему, что олицетворял и любил покойный. А олицетворял он праведный гнев, испепеляющий все, что враждебно его любви - его советской социалистической Родине. Причем милей покойному был не земной СССР, а небесный, идеальный, по образу которого надлежало строить здешнюю жизнь. За любовь свою «Крокодил» сражался вдохновенно, яростно, до конца. На этой войне и погиб. Теперь некий коллективный автор взял его имя и заявил: «Я вернулся».
Здравствуй, дядя. Ты кто? Ты случайно не тот, кто ненавидел все коммунистическое и кричал «Не дай Бог!» в период избирательной компании Ельцина? Вроде, ты - это оно самое. Ну, так в этом случае дядя, упавший с известного дуба, и «Крокодил» - две вещи несовместные. У покойного была мечта, а дядя эту мечту видел в гробу в белых тапочках.
Оружием «Крокодила» была сатира. Та самая сатира, которая всегда боролась - с чем-то и за что-то. С одряхлевшим феодализмом за новое буржуазное общество. С осатаневшим капитализмом за новое советское общество. С процессами окостенения и разложения внутри социализма, преграждающими путь в коммунизм. Эти с чем борются и за что? Они стебутся.
Стёб - это превращенная форма, когда сатира превратилась в свою противоположность и из инструмента борьбы за земной рай (буржуазный или советский) превратилась в инструмент обессмысливания, в орудие убийства всего, что восходит, наполняется какой-то амбициозностью. Это мгновенно выстёбывается, выставляется мрачной силой, напирающей на свободную личность, которой хочется заслуженного отдыха и легкости бытия. Стёб - это средство заклясть историю, обратить все идеи в труху, и любую человеческую устремленность выдать за психическую болезнь. Стёб - это борьба с борьбой, это утверждение скотского равнодушия как естественного человеческого состояния. Наконец, стёб - это творчество Пришедшего Хама, осознавшего свое величие и правоту.
«Крокодил», думаю, перевернулся в гробу, когда от его имени начали писать, что всё задолбало и надо на всё насрать. Когда от его имени стали стебаться над Парадом Победы, патриотизмом (конечно, избыточным), символами веры былых поколений, и прочим, что не только в советской культурной традиции, а даже во вражеской было под жестким табу. Причем было и остается. «Крокодил» в страшном сне не мог представить, что от его имени будут утверждать, что социальная критика - это порождение социальной ненависти, и что солнце есть порождение тьмы (а вовсе не светило, освещающее обитель жизни в раздвинутом хаосе). Ладно бы одно это. Но дядя, взявший его имя, еще и делится своими открытиями. Он доказывает, что температуру общественного тела можно опустить до нуля, и тогда не будет никаких озарений, порывов и, боже нас упаси, революций.
Всякому сатирическому изданию нужен враг. Не бывает иначе. Есть он и у нового «Крокодила». Этот враг - глянец, гламур. Этого врага новые «крокодильцы» выбрали себе сами и с ним сражаются. Война эта вызывает недоумение, поскольку атакующий и атакуемый - это одно и то же. Это одно богемное стадо, вялые персонажи из мира фуршетов и презентаций, у которых общая философия - гедонизм. Не случайно, и цена на их издания одинакова. Она показательно высока, чтобы человек с низким доходом не дергался. Разница между врагами ничтожна. У одних бумага матовая, а у других - глянцевая. Но матовая не от бедности. Матовая бумага - это пиар, связывающий с историей «Крокодила» и утверждающий: мы другие, богаче умом. Возможно, про ум верно замечено, только от этого атакующие не краше, а наоборот. Интеллектуальный гедонист всегда омерзительней заурядного. Разве не так?
Достаточно вчитаться в заметки, атакующие глянцевый мир, чтобы увидеть: это не критика, это клизма для коллективной Ксюши Собчак. Причем клизма очистительная и полезная для здоровья. Смысл этой критики в следующем: все клёво, вот если бы еще Кох не называл ######ью Оксану Робски, было бы вообще замечательно. Такие вот «вилы в бок».
Глянец для нового «Крокодила», конечно же, ложная цель. Это элемент заигрывания с массовым читателем, который настроен по отношению к глянцевому миру враждебно. Истинный враг нового «Крокодила» не глянец. Истинный враг - это смыслы, это восходящее человеческое движение. Поэтому он так яростно долбит по всему, что серьезно, по всему, над чем смеяться как-то не принято. Поэтому в каждом номере главный редактор обычно сообщает читателю о своем очередном озарении. От имени «Крокодила» он делится тем, что понял. А понял он, что нужно на всё забить, нужно жрать и трахаться, осознавая: часики тикают, и уже скоро кирдык. Образ тикающих часов навязчив. Как навязчива и демонстрация своего гедонизма. «Крокодил», излагающий эти идеи, превращается в жутковатый символ. Получается, что у гедонизма сегодня огромные и сильные зубы. С зубами у нас гедонизм.
Не знал бы я людей, возглавивших данное начинание, подумал бы, что просто агентура резвится в рамках новых задач. Раньше указанной целью были советские смыслы, сегодня - смыслы вообще. Но поскольку это не спецпровокация, а другое, то хотелось бы понять, что.
Видимо, мы имеем дело с творческим самоутверждением коллектива, который наслаждается свободой слова и раздвигает ее границы. Делает их всё шире и шире. Но зачем их так расширять? Зачем их расширять до утверждения, что один из великих людей русской истории - Чикатило? Чикатило убивал детей, которых и сегодня оплакивают. Представь своего ребенка на одном из мест его преступлений, и если ты не полная мразь, то задумаешься, за руку себя схватишь. Это пацан, у которого мозг еще формируется, может ни о чем не задуматься. Пацан хочет самоутвердиться. За счет чего - для него вопрос двадцатый. Но новый «Крокодил» не пацаны основали, а дяди пузатые. За сорок уж мальчикам, а всё хулиганят, причем отморожено, упиваясь отсутствием берегов.
Так зачем, нафига так безмерно стебаться? Чтобы жить стало веселей? А кому-то весело от таких шуток? Зачем мочить все, что связано с болью, с порывом, с верностью социальной мечте.
Складывается впечатление, что таким образом стебущийся коллектив пытается что-то из жизни изгнать. Это «что-то» - трагическое. Это «что-то» - глубокое сопереживание драме. И это «что-то» - надежда на Перемену, на то, что жизнь исполнится смысла. Если трагическое не изгнать, если оставить зоны под названием «не тема для шуток», то мир, который утвердился в России в девяностые годы - мир тотальной жратвы и потребительского безумия - может сгинуть. В принципе он уже под ударом. Уже начался откат назад, к проклятой идейности. Пока - к идее сильного государства. Что, конечно же, очень гадко. А дальше... Принимая во внимание триумфальное возвращение марксизма (стебанного-перестебанного), об этом даже страшно подумать. Вот уж, действительно, не дай Бог!
Чтобы остановить этот ужас, творческий коллектив очень старается. Но у него хреново выходит. За три года со дня «возрождения» издание популярным так и не стало, и в этом виновата не только «Союзпечать» с ее непомерными аппетитами, как официально объявлено. Просто непонятно, кому нужен такой «Крокодил»? Зачем люди читают глянец, понятно. Они пленяются образами жизни, которая им недоступна. Зачем читают таблоиды, тоже понятно. Ради сплетен. Но зачем читать новый «Крокодил»? Ради смеха? Там его нет. Тот, кто листал «Крокодил», знает, насколько это безотрадное чтение. Изредка улыбнешься над удачной карикатурой или стихотворением. В принципе, сатира и не обязана быть смешной. Вилы - штука серьезная. Но здесь - другое. Здесь - отсутствие вдохновения. Целые полосы пустой болтовни, которую даже не редактируют. Кажется, что заниматься всем этим влом. Чтобы издание по-настоящему ожило, людей надо чем-то зажечь. А чем? Одной зарплатой не получается. Здесь надо произносить какие-то слова, быть немножко Лениным: пусть не с броневика, но ежедневно кричать о своем идеале. Но как о нем скажешь? Скажешь, что твой идеал - это общество потребления (оно же «общество смерти»), так у тебя половина сотрудников убежит. Поэтому зажигают народ другим - идеями защиты демократии, а это уже не цепляет, поскольку под флагом демократии в России еще недавно правила бесчеловечность.
Одно из самых любимых новым «Крокодилом» слов - «пустота». Его глава любит пошутить в эту сторону.
У меня сосед - буддист. Иногда он приходит в гости и рассказывает про пустоту. Он говорит о ней так много и с таким увлечением, что я понимаю: этой пустоты для соседа просто не существует. Он ее уже словами заполнил, описал, он ее осмысляет своим религиозным чувством. И от этой его пустоты веет какой-то странной надеждой.
Эти ребята о своей пустоте не говорят ничего. Они ее никак не описывают. Ей просто шуточно присягают. Поэтому понять, что имеется в виду нелегко. Можно только строить предположения. Это, случайно, не та пустота, которая еще называется бездной? Нет?
P.S. Сейчас в издании пересменка. Главный редактор разочаровался в слове, в читателях и ушел на покой. На вакантное место требуется человек вздорный и отмороженный. Как найдется, контора приступит к работе. Начнет писать.
МОЛЧАНИЕ МЕНТОВ
Помните, покаяние было в моде. Все каялись: сначала коммунисты, потом демократы. Одни менты молчали, словно святые. А им бы снять грех с души. Гаишникам выстроиться вдоль дорог, бухнуться на колени и вымаливать прощение у водителей, которых они обдирали десятилетиями. Или сотрудникам ППС извиниться перед всеми ограбленными, изнасилованными, брошенными в беде. Или следователям райотделов - перед невинно посаженными, измордованными, искалеченными, перед жертвами преступлений, следы которых удалось замести. Но молчат менты. Ни слова из них не выжмешь. А что им? Они же власть.
Меня всегда остро интересовало: где их только таких находят? Как-то приехал в один райотдел. Вдруг дверь открывается и на улицу валит толпа: рожи волчьи, свирепые, глаза подбитые, беспощадные, из глоток - расписной перемат. У постового спрашиваю: «Это что - проблемная молодежь?» Я решил, что освободили группу задержанных. «Нет, - отвечает, - это наши курсанты на стажировке». Мама родная! Не дай Бог на таких в темное время суток нарваться. Живым не уйдешь.
У ментов много работы: ловля преступников с целью ограбления, приём податей у ларечников, сутенеров и наркодельцов, рэкет, обмен положенного наказания на денежные знаки по прейскуранту.
И глядя на этот беспредел, народу всё чаще и всё отчаяннее вспоминается Дядя Стёпа. Эта всеобщая жирная ностальгия рождает призрак, который начинает бродить по городам и пугать. Он пугает ментов, отнимая у них покой, вселяя страх и задумчивость. Он приходит к ним белым радостным днем и тёмной беззвездной ночью. Он не дает жить.
Долговязое хмурое привидение является менту, когда он протягивает руку за взяткой. Оно проявляется перед ментом, когда он покупает престижный автомобиль. (И мент врезается в дерево.) Оно тащится следом, когда мент волочится домой после забав с проститутками.
В Дядю Стёпу стреляют. Ему угрожают противоестественной расправой. Его посылают по матушке и осеняют крестом. Но он не исчезает, а только увеличивается - растет, становится выше и выше и достает до небес.
Менты начинают видеть соратников Дяди Стёпы в своих товарищах по оружию. Им всюду зрится предательство. Им кажется, что коллега вдруг заделался честным. Все признаки налицо: не дергается, не бухает, явно спит хорошо и даже помолодел. С удовольствием мчится на помощь и запрещает называть себя «мент». Чудится им, что вот-вот расколется вся милиция на своих и чужих, на ментов и милиционеров. И сойдутся они в схватке кровавой, не щадя живота своего. И в белом венчике из роз во главе своей рати двинет на ворога известный субъект.
Дядю Стёпу бояться больше всего на свете: больше министра и президента, больше братвы и службы собственной безопасности, больше СПИДа и сифилиса, больше молнии и архангела Михаила.
Его нельзя убить. На него не наедешь. Его не посадишь в камеру с гомосеками, не опустишь, не очернишь и не сглазишь. Вроде отстал, ты его усилием воли сумел подавить. Ан нет. Раз - и опять проявился. Только ты студентку смазливую повел в линейное отделение, где никто не мешает, и где кричи - не кричи, как вдруг в знакомых дверях - Дядя Стёпа.
Или стоишь в суде, даешь ложные показания, и тут внезапно помутнелся рассудок, потом дымка развеялась, а на месте мирового судьи - Дядя Стёпа.
Доходит до того, что иной мент к ребенку родному ночью подойти не решается, одеяло поправить. Подойдешь, а там лежит и лоску сосет Дядя Стёпа.
Кто-то вступает с привидением в путанный диалог: что-то пытается ему доказать, как-то перед ним оправдаться. Дома, мол, дети малые, а зарплаты на жизнь не хватает. Или: «Беру, но последний раз. Чтоб мне сдохнуть! Клянусь!!» И все молят Дядю Стёпу, чтоб он больше им не являлся.
Но молитвы не действуют. И даже в церкви самой от него, подлеца, не укрыться. Подчас купишь свечку самую толстую, к иконе на дрожащий ногах подойдешь, поднимешь бесстыжие глаза на Спасителя, а там... Ма-а-ма-а-а!!! И бежишь, бывало, через весь город, нарушая все его законы и правила. Тебя ужас гонит. Пинает в задницу здоровенный сапог. И осознаешь на бегу, под чувствительными ударами, в тумане безоглядного драпа, что нет тебе ни спасения, ни защиты, ни оправдания. Нет места, где можно спрятаться и отдышаться на огромной этой земле. Даже на могилку к матери с охапкой пыльных придорожных цветов не придешь, памятник холодный её, покрытый росой, не обнимешь и горести свои не выговоришь. Знаешь точно - Он там сидит и с мамой твоей о тебе беседует. И мама тобой недовольна.
В этом главная причина ментовской свирепости. Бегающие глаза, истеричность, жгучее желание выстрелить - это всё Дядя Стёпа виновен. Он довёл.
Что делать ментам с этим кошмаром? Не представляю. Только молчать. Молчать и терпеть в ожидании неизбежного.
А как не молчать? А кому об этом расскажешь?
МЕЧТАТЕЛЬНЫЙ ТАНЕЦ
Иногда я спрашиваю себя: слушай, зачем тебе танго? Что на тебя нашло? Что тебе нужно от этого танца, а ему от тебя? Как ты мог так попасться? Почему тебя так влекут эти грустные мелодии, навевающие мысли о скоротечности жизни, и оставляют равнодушными веселые и буйные танцы народов мира, в которых столько огня и задора? Почему тебя не привлекают полька, гопак и половецкие пляски? Почему ты сторонишься ламбады? Отчего не идешь туда, где звучит рэп, и не дергаешься, как австралийские аборигены, выпрашивающие дождя у своей небесной матери Кунапипи? Почему ты не крутишься на голове и водишь хороводы, как все нормальные люди? Куда ты движешься под эту фатальную музыку?
И вот, что я сам себе отвечаю. Наверное, я не кручусь на голове и не хожу хороводами, потому что не нахожу в этом ни малейшего эстетического удовольствия. Все эти румбы и краковяки, джиги и казачки - танцы, конечно, восхитительные, но не глубокие. В них много дури и мало нежности. В них много света и мало тени. В них много пустозвонной бравады и ни на грош дипломатии. В них нет того, что я ищу и в чем хочу публично сознаться.
В танго меня очаровывает то долгожданное женское смирение, которое Джон Апдайк в своем эссе о Лане Тернер назвал «жертвенной капитуляцией перед мужчиной». Танго - танец правильный. Он все возвращает на свои места. Именно возвращает, поскольку люди, ушибленные цивилизацией, падки на эксперименты. Им все кажется, что они умнее природы, и они пытаются ее обмануть, исповедуя феминизм, женоненавистничество и занимаясь противоестественным сексом.
В танго вся эта передовая философия просочиться не может. Если мужчина слишком женственен, а женщина слишком мужественна, у них ни черта не получится. Конечно, танго способны станцевать и гомосексуалисты. Но это будет не танец, а слезы матерей.
В танго мужчина ведет, а женщина следует. Так определено природой этого танца. Феминистке станцевать танго сложнее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Я однажды дерзнул пригласить феминистку. Дама осталась недовольна. Более того - она была взбешена и заявила прямо: «Мужчина, так нельзя! Вы мной станцевали!»
Так можно, мадам. Так заведено. Так было и будет, пока у людей не стерлись половые различия и Земля не превратилась в планету гермафродитов. А потом, я не станцевал вами. Я бы себе такого никогда не позволил! Я вел вас и был настолько деликатен, насколько это было возможно. Ведь у мужской деликатности есть пределы, которые опасно переступать.
Я не считаю, что женщина должна смириться с судьбой, со своей тяжкой долей. Я знаю по личному опыту, что этого не произойдет никогда. Да оно и не нужно. Просто следуйте. Иначе наш танец будет вольной борьбой и останется только выключить музыку и пригласить судей.
Не надо сопротивляться. Следуйте за нами. Обманите нас этим неожиданным и убийственным миражом воплощенного женского смирения. Мы знаем, вы можете. Мы сделаем вид, что приняли это на веру. И уверяю, все у нас получится.
ЧЕЛОВЕК ИЗ ГОВНА
Меньше всего в этой жизни мне хочется разбивать кассеты об стену. Но вот довелось - вышел из аппаратной, и что-то нашло. Это был «мастер» фильма «Марк Твен. Атакующий ангел», мой дебют в качестве режиссера. Я, вообще, сценарист.
Кассету я разбил после пятой переделки, когда осатаневший звукорежиссер заключил: все, брак по звуку, ОТК не пропустит. Это означало, что нужно заново начитывать текст, прокладывать шумы, музыку и все сводить. И это был итог двухмесячной пытки, связанной с учетом поправок и замечаний.
Когда то, что было фильмом, стало пластмассовыми обломками, я пошел прогуляться в Ботанический сад, где воздух, птицы, редкие типы растений и скамейки в опавшей листве. И вот, что я там понял.
Есть люди из мрамора. Есть - из железа. Есть - из дерева. А есть - из говна. И именно такое чудило выступает в роли приёмщика. Этот скучный чиновник телеканала, уполномоченный ставить первую визу, принимает фильмы в полном соответствии с сущностью. Когда приносишь свою работу, на тебя узкими глазками смотрит равнодушная, циничная и бесконечно влюбленная в себя рептилия. Метод издевательства над авторами отработан за годы. Сначала автору указывают на два-три недостатка фильма, которые тот радостно исправляет. Но эта радость, увы, преждевременна. Потом выкатывается десяток новых претензий, которые автор вносит уже скрепя сердце, потому что частично разрушается замысел. А потом начинаются основные сюрпризы - шквал претензий чисто вкусового плана, тупых и туманно изложенных. Тебе предлагают угадать, что имелось в виду, а, не угадав, переделать. Рано или поздно ты понимаешь, что товарищ над тобой потешается. Что не в фильме дело. Дело в тебе. Ты, горящий и дергающийся, объект тонкой игры и издёвки. У человека из говна (чегиста) две задачи и обе важны: 1) доказать начальникам, что он нужен (а лучшее доказательство - это стоны авторов), 2) самоутвердиться в сладкой роли приёмщика. И вторая ощутимо отдает патологией, получением странного удовольствия.
Неважно чегисту пошлому, что череда бессмысленных переделок приводит к разорительным результатам для студии, к изматыванию чьей-то психики. Это не его проблемы.
Там, на скамейке, среди редких растений, я предался мечтам. Я представил, что вместо человека из говна назначили кого-то другого. Не из мрамора или железа. Понимаю: этот материал в дефиците. Хотя бы дали человека из дерева. Уже было бы лучше, уже можно дышать. Дерево имеет корни, листву. Есть версия, что дерево мыслит. Во всяком случае - способно чувствовать. Даже сухое дерево, если его поливать, может зазеленеть и начать плодоносить. Говно же говном останется. Это окончательная субстанция.
Зашел к должностному лицу, чтобы прояснить отношения. Дверь открыта, никого нет. На столе толстая папка с записями, кажется, тот самый гроссбух, из которого чудак зачитывал список поправок и замечаний. Выкинул в форточку, потоптался и поехал домой. Не успел порог перешагнуть, звонят со студии: фильм принят. Обломки кассеты собрали, заменили сломанные части на новые, кое-где подправили звук и всё - эпопея закончилась. Сообщают, что чегист даже смотреть не стал, когда узнал, как поступил автор. Заявил, что фильм ему сразу понравился, просто он стремился его немного улучшить. Жаль, что авторы у нас такие нервные. Кстати, спрашивают, вы не знаете, куда подевался его гроссбух, он его всюду ищет? Откуда мне знать?
СУЧЬЕ ПЛЕМЯ
Хороший продюсер - это мертвый продюсер. Вот он лежит в лакированном ящике, а рядом коллеги топчутся, ожидая, когда можно будет выпить и закусить. И в этот трогательный момент ты понимаешь, что он тоже был человеком и осознаешь его драму. Она, конечно же, в том, что он хотел преуспеть. Перед его глазами пестрили те, кто получил всё и сразу, и это наполняло его вожделением и заставляло страдать.
Отсутствие творческих способностей породило в нем ненависть к капризным творцам. Ему приятно было их строить в ряды, ставить на место и обворовывать, видеть, как они гнутся, теряют лицо, как улетучиваются их гонор и принципы. Но главное - ему было радостно наблюдать, как они вписываются в нужные рамки, в простые задачи, как становятся винтиками его механизма холодного заработка, как вся их пресловутая система ценностей меняется под давлением обстоятельств. Давлением не таким уж и сильным. Это доставляло ему невероятное наслаждение. Это было лучше, чем секс.
А еще он считал себя «папой» и учил жить. А еще утверждал, что он есть «рука дающая», а не наоборот. Он мыслил себя полубогом и раздувался как шар, но вот лопнул. Что-то съел или оступился на пороге собственной дачи. Нет, его не убили, он сам с собою как-то управился. Может, провалился под лед, который не выдержал веса туши. Не важно. Важен простой факт - продюсер попал в телевизор, как герой выпуска новостей, он лежит и навивает воспоминания.
Ты вспоминаешь, как он себя вел, как его колбасило всякий раз, когда нужно было платить за работу. Как он сетовал на трудные времена и что-то из твоего гонорара все время пытался высчитать. Как раздражался на то, что ты такой вот упертый и ни хрена ничему не учишься. Как торговал твоими идеями и делал круглые глаза. Как врал, что нет денег, тянул с расчетом и в итоге, невиданно изощрившись, крал, прикрываясь липовым договором, охраной и связями. И ты на него больше не сердишься.
Конечно, тебя искушает желание послать венок с надписью «Он бился за бабки до последней минуты». Но ты такой венок не пошлешь. Ты поймешь, что все расчеты с ним кончены. Он уже там, по ту сторону, в черной бездонной пропасти, он стерт, как файл. Его уже сегодня забудут. Вот те самые люди, которые томятся в предвкушении выпивки, через час будут болтать о своём, о чем-то там договариваться и ржать в полный голос. А он как-то сразу исчезнет. И, честно говоря, тебя такой поворот не устраивает. Тебе хотелось бы, чтобы о нем помнили. Чтобы не забывало о нем хотя бы то сучье племя, к которому он принадлежал. Чтобы хоть кто-то из них хоть на минуту задумался о Другом: о какой-то посильной ноше, которую ты должен нести на плечах, если считаешь себя человеком, о мире, который меняется под воздействием идей и заявленных прав, о великих амбициях и той пылающей, негаснущей мысли, которая отрывает нас от всей здешней пошлости и соединяет с бессмертием.
МУДИЛА, БИЧ БОЖИЙ
О чем вспоминает типичный мудила, проснувшись ранним субботним утром? Он вспоминает, что у него есть дрель, и она пылится без дела. Он начинает корить себя за то, что купил её поздно - только полгода назад, когда ремонт в квартире был завершен. Рабочие приносили дрели и давали ему посверлить. Потом он пару раз брал дрель у соседа. Но всё это было не то. Чужая дрель не пробуждает в душе нужных чувств. И вот он купил свою, которой почти не пользуется. Нет для неё работы. Мудила начинает ходить по комнатам и страдать. Он ищет глазами место, где можно сделать дыру. И, наконец, он это место находит. Дрель впивается в стену, дом становится временно непригодным для жизни, и в этот момент мудила испытывает долгожданный восторг: его душа наполняется блаженством и сладостным чувством властвованья. Она исполняется долгожданного трепета. Удивительное наступает мгновение. Ради такого мгновения можно плюнуть на всё: и на то, что дыра не нужна, и на офигевших соседей, долбящих в дверь. Хрен с ними, пусть долбят. Дверь прочная, её только тротиловой шашкой взять можно. И пусть орут. Не слышу я ни хрена! Дрожит дрель в руках моих и глаза мои ярко сверкают. Вот вам, суки, за всё: за жизнь мою не сложившуюся, за всех баб, что не дали, за то, что выперли из училища, за спизж...ный в городе Саратове кошелек, за то, что «очко» драил в армии, за маленькую зарплату, за жену мою страшную, паленую водку, вонючие валенки, грыжу, коррупцию, золото партии, которого не нашли, мировой финансовый кризис и альтернативные газопроводы! За то, что нет правды на любимой русской земле! За грехи ваши тяжкие! За всё получайте, паскуды!
ВРАГ ГОСУДАРСТВА
Возрождаемся, парни. Поднимаемся и скоро рванем. И я бы хотел с Русью своей возродиться, подняться, рвануть. Не могу. Меня из патриотов исключат, наверно, в ближайшее время из-за происхождения. Я же поляк по матери. То есть враг. А как иначе, если День революции заменили Днем освобождения от поляков?
Одно утешает: я не народа враг, а враг государства. Это ж государственный праздник. Не народный. Государство его придумало, а народу похер когда отдыхать. Но государство с праздничком своим новоявленным мне крови попортит точно. Если режиссер Хотиненко еще пару фильмов, типа «1612», создаст, за мной соотечественники с дубьём бегать будут.
Может, в Польшу уехать навек? Всё-таки все корни оттуда. По отцовской линии - бородатые староверы, когда-то в Польшу бежавшие от царских новин. Так, может, и мне драпануть известной дорогой?
Но в Польше свои перекосы. Там вон генерала Ярузельского скоро на костре сожгут. А потом меня, за компанию. Я же генералу всей душой благодарен, и скрыть своих чувств не смогу. Как мне его не благодарить, если он советских солдат попросил не портить газоны своей Отчизны. Я тогда на польской границе служил в зеленой фуражке и должности «стрелок КГБ». Так было написано в военном билете. Мы уже в шинелях спали, с автоматами у кроватей двухъярусных. Чтобы по приказу вскочить и в соседнюю страну ехать без визы. Спали три ночи, а потом нас построили на плацу, разбудили криком «Равняйсь! Смирно!» и сообщили, что Ярузельский просит в гости не приезжать. Ни нас, ни танкистов.
Честно говоря, и не особо хотелось. Нет, страна, конечно, интересная: блондинки и прочее. Но туда же налегке ехать предполагалось: без патронов, гранат, штык-ножей. Про снаряды даже думать не полагалось. Там же везде памятники. Культурное наследие человечества - куда ни прицелься. Скучная предстояла командировка. Ни пострелять, ни по бабам, ни выпить. Убьешь кого ненароком - под трибунал. С девчонками познакомишься - под трибунал. Стакан поднимешь за дружбу народов - под трибунал. Нафиг надо! Что мы, роботы, в самом деле?
Тем более, исторический опыт твердил: в Польшу без патронов отправляться не следует. Опрометчиво это весьма. Там и с патронами не особенно тепло принимают, а без патронов даже не надейся на сервис. Поэтому спасибо пану Ярузельскому от всех бойцов нашей части и меня лично. Пожал бы руку ему перед казнью, да, видать, не судьба. Самого скоро толпа разорвет. Когда, точно не знаю. Это уже от режиссера Хотиненко зависит.
Так бежать мне куда-нибудь или остаться на Родине - смотреть фильмы про польских захватчиков, которые по всем каналам пойдут, и hуеть. Я ж ведь такое кино совершенно иначе воспринимаю. Как увижу крылатую конницу, так волнение нарастает. Во мне материнская кровь кричит: гляди, наши! И сразу вспоминается Ченстохова, лицо актера Ольбрыхского, тетка любимая, чьим именем дочь назвал, ржаной хлеб на знакомом столе и древний костел, где пахло соломой, свежим лаком взлетающего распятия и потом крестьянских рубах.
В местной библиотеке отыскал потрепанные книжки Сенкевича, ровесники моей юности. Сейчас обложусь и буду читать. Пошли все на фиг!
ЮРИСТ-ПОБЕДИТЕЛЬ
Они встретились, как всегда, чтобы выпить и вспомнить юность. Гоббс тоже выпил и вспомнил, но весь вечер вёл себя странно - всё томился какой-то мыслью, всё дёргался и порывался толкнуть речугу. Но это было как-то некстати. Вечер тихо плыл в тумане хмельной ностальгии. И вот, когда, наконец, заговорили о главном (о том, кто и как, с помощью каких уловок, вырвал победу в судебной схватке) Гоббс яростно хлопнул подтяжками и энергичным рывком возвысился над столом. Более он был не в силах молчать.
- Братья! Коллеги! - провозгласил он, и его подвижный лоснящийся подбородок задрожал, как желе. - Мир изменился. Он изменился необратимо. Горе тому, кто это не осознал. Пришла новая эра. Эпоха юристов. Всё замкнулось на нас. Без нас ничего невозможно. И мы всё решим за переговорным столом, выдвигая и принимая условия. Мы всех опутаем строками договоров, свяжем по рукам и ногам. И всё это дерганье, наконец, прекратится. Всё успокоится. Наступит окончательный, вечный порядок. Утвердится тысячелетнее царство бумаги, диктатура юридической формулировки. И на троне в этом царстве будем восседать мы. Ведь кто, как ни мы, знает законы и способы их применения. Кто, как ни мы, знает, как измотать бунтаря судебным процессом. Как его психологически надорвать, вдаваясь в тонкости документа. Мы с вами не раз наблюдали, как в этом мертвом обсуждении иссякает любая протестная энергия. Как истец, исполненный силы и вдохновения, постепенно сдает все позиции. Как тот, кто хотел тебя задушить, становится мягким и смирным. Как он ждет решения, уже ни на что не надеясь и желая лишь одного - чтобы кто-нибудь ободрил его добрым словом. Это тончайший момент, мгновение истинного наслаждения! И ты, победивший в сражении, за дверью судебного зала бросаешь это утешительное словцо. Ты похлопываешь его по плечу, и он исполняется благодарности. А бывает, и плачет. И пусть плачет, дурак! Вообще, к черту эти слезы и жалобные стенания! Плевать на все эти взывания к каким-то нелепым понятиям. К какой-то справедливости и состраданию. Нет ничего этого. Есть документы и пункты. Кто победил, тот и взял, а проиграл - отойди в сторону. Может, повезет в другой раз. - И вдруг оратор раздался вширь, вырос до потолка, озарился чудесным сиянием и захохотал, указывая на квадрат окна, за которым мелькали скучные тени. - Они ничего не поняли! Ничего! Они дёргались, обманывали себя, думали не о том, и вот результат. Они - ничто, пыль под ногами. И потому они наши законные данники. Плачь же, стенай, толпа дуралеев. Склони голову и пади на колени. Пред тобою твой господин, перед тобой - юрист-победитель! Так за наш ум, коллеги, за наши знания, которые дали нам власть без войны и кровопролития, без шума и пыли! И власть эта пребудет вовеки!
- Аминь!!! - вскричало собрание и шумно соединило бокалы.
Где-то через месяц все они собрались у входа в районный морг и траурной колонной поплыли к погосту. Гоббса хоронили в закрытом гробу, потому что смотреть на него было немыслимо. Он был изуродован весь. Ему нанесли более ста ударов ножом. Убийца явно не мог остановиться, не мог утолить своей ненависти, кромсая и кромсая уже бездыханное тело. На поминки никто из них не пошел, несмотря на то, что обед обещал быть обильным. Мерцающая, бриллиантовая вдова не поскупилась на угощения. Какая-то странная мысль погнала всех их с сырого, туманного кладбища. Какой-то непонятный, нарастающий страх пред тем, что никогда не обуздать пунктами договоров, вдруг заставил их съежиться и торопливо разъехаться дорогами этого снова ставшего неподвластным мира.
БИЗНЕС-ВЕДЬМЫ
Словосочетание «бизнес-леди» в России как-то не приживается. И, наверное, не приживется никогда, потому что бизнес и женщина здесь сразу соединяются в нечто звероподобное. В исчадье ада. Имя этому явлению русской жизни - бизнес-ведьма.
Чаще всего встречается эта особь в двух видах. Вид первый: толстая задница, мясистые щеки, перстни на пальцах-сосисках, мутный взгляд, неторопливость движений, показное радушие. И вид второй: худая, как вилка, череп обтянут увядающей кожей, глубокие морщины у яростно сжатого рта, змеиные глаза за стекляшками прямоугольных очков, вечное ожидание нападения. Общие черты: усы и офигевший муж-алкоголик.
Раньше они были просто ведьмами, эти поношенные сучки с угасающей сексуальной потребностью. Сегодня энергия, с которой они сживали со свету близких и дальних родственников, получила иное применение. Они нашли себя в деле.
Бизнес-ведьма - это калькулятор с ушами. Она постоянно считает: вычитает и складывает. При этом люди в её расчетах - ничто. Важно лишь то, что она может поиметь с каждого.
Бизнес-ведьме известно, что ничего, связанного с разделенной любовью и нормальной семьей, быть в её жизни не может. А потому ей остается одно - бабки. Это её последняя страсть.
Обман заменяет бизнес-ведьме оргазм. Всякий раз, когда она обманывает кого-то, лишает заработанных денег, по её телу пробегает знакомая дрожь, на щеках выступает румянец. Обман повышает тонус, горячит кровь и добавляет самоуверенности.
Жить в наше время для бизнес-ведьмы - величайшее удовольствие. Сегодня люди приобрели невиданный страх и осознали свою беззащитность. Это сделало их мягкими, как пластилин, и легко управляемыми. Они все стали кроликами. Даже мужчины, плечистые и квадратные, стали пушистиками, тварью дрожащей. Только нахмуришься, слегка сдвинешь брови, и они сгибаются, уменьшаются, сходят на нет. Эта всеобщая податливость позволяет бизнес-ведьме наглеть и давить из себя харизму - такое вещество самоутверждения, имитирующее твердый характер.
Приземлившись на новом месте, в кресло начальника средней руки, особь сразу начинает искать, кто здесь «Биг Босс»? Уяснив это, она начинает свой танец страсти. Нет, она не срывает бюстгальтер, поскольку это бесперспективно. Она берется за дело иначе. Коллектив начинают сотрясать карательные удары: штрафы и увольнения. Дамочка начинает демонстрацию своей беспощадности, понимая, что это кратчайший путь к сердцу «Биг Босса». При этом в считанные месяцы всё омертвляется. Если бизнес-ведьма вливается в творческий коллектив, творчество кончается быстро. Сплоченное человеческое сообщество превращается в свору собак, коротающих время в грызне, интригах и доносительстве.
Шаг за шагом бабёнка приближается к предмету своего обожания, становится в глазах начальника незаменимым сотрудником, который строит всех так, как даже он не способен. И вот настаёт миг триумфа. «Биг Босс» наделяет её особыми полномочиями. Он вручает ей бразды правления, а сам начинает ездить на пьянки с однокурсниками и летать на курорты.
Сбылось. И с этого дня начинается полоса куража. Всё всплывает: все узелки, завязанные на память, выкладываются на стол и поочередно распутываются. Первым делом бизнес-ведьма избавляется от тех, кто пытался с ней конкурировать за место у уха «Биг Босса». Не зря она вела с ними душеспасительные беседы. Она давно собрала компромат на каждую бабу в офисе. Затем будут измотаны истерикой и придирками все без исключения мужики. И тот, кто не падет на колени, будет выставлен вон. Так она отомстит за своего муженька, который никак не может повеситься, хотя для этого созданы все условия. Затем наступит черед смазливых девчонок. Они будут демонстративно унижены, обвинены в чудовищных преступлениях, а потом изгнаны. Так она отомстит им за свою дряблую кожу, отвисшую грудь и мерзкий сорняк под носом.
В этих трудах основной вид деятельности компании быстро отходит на второй план. Вся энергия коллектива отныне тратиться на другое. Это грозит проблемами в будущем, но бизнес-ведьма живет сегодняшним днем; для нее завтра не существует.
В наши дни такие бабы густо садятся на должности. Почти повсеместно в нового человека упираются эти холодные, безжизненные глаза. С фальшивой улыбкой особь заводит с новичком разговор, сканируя чужой мозг и выискивая в нём нечто опасное - личностные черты. Если она видит, что новичок - не кролик и не серая мышка, он становится её личным врагом, проблемой, которая требует устранения. С этой минуты она теряет покой, и вся её энергия направляется в одно русло.
Мечта бизнес-ведьмы состоит в том, чтобы создать такую систему, при которой все работают, а ты отдыхаешь. Здесь её вдохновляет пример «Биг Босса», который, разок напрягшись, навек погрузился в нирвану. Но беда бизнес-ведьмы в том, что такую систему она создать не способна. Причина проста: её руками всё и убито. Чтобы дело спорилось, одной подлости недостаточно. Тут нужна креативность. А где ее взять? Люди способные выжиты или сбежали. Осталась шваль: мелкие, бесконечно запуганные подобия её же самой. С такими работничками ничего невозможно. Но понять это бизнес-ведьма не может и потому впадает в истерики, частота которых стремительно нарастает. В итоге уже все вокруг, включая уборщиц, признают её фантастической дурой, и с тонущего корабля бежит даже безликая шушера.
В ситуацию «Приплыли» бизнес-ведьма приводит каждый корабль, на который ей удается пробраться. «Биг Босс», как правило, узнает о катастрофе последним. Обычно эта новость застает его на таможне. Когда всеми мыслями товарищ уже на гавайском песке, ему вдруг преграждают путь. Сообщают, что перед тем, как ехать на отдых, следует оплатить исполнительные листы. В цветных шортах и майке с пальмами босс врывается в офис и не узнает коллектива. Перед его глазами - стая странных существ с бессмысленными глазами.
Кончается всё, как в сказке Пушкина - разбитым корытом. Бизнес-ведьма сидит на бреге и смотрит в даль. Это в чем-то трогательный момент, потому что она вдруг вспоминает, что по документам числится женщиной, и роняет слезу. Она уверяет своего повесившегося мужа, что ей, слабой и беззащитной, выпало тащить тяжкий воз, и при этом ей все мешали.
Какое-то время дама сидит у своего корыта в тоске, но это длиться недолго. Лишь только на горизонте мелькает далекий парус, печаль проходит. Появляется новая цель.
ПОhУИСТИКА КАК ТОЧНАЯ НАУКА
Бывает, гуляешь по Интернету, слушаешь Led Zeppelin, и душа пребывает в таком полете, что не хочется никого обижать. Просветляет классика, умягчает, делает каким-то толстовцем. Но попадётся наглая публикация, и душа, вернувшись в хлипкое тело, уже просит другого. Она ведь живая, да еще просветленная божественным хэви-роком. Её ранить несложно совсем. Душа просит к прочитанному тут же письменно отнестись.
В своем интервью папа нового «Крокодила», который здесь интересен не сам, а как явление жизни, наболтал немало фигни. В числе прочего он сообщил, что разочаровался в своей профессии и что уже невозможно создать текст, который кого-то тронет и вдохновит на акт творчества. Журналист ошибся в потенциале русского слова. Он этот текст создал. Это текст его интервью.
«В итоге самопознания, - заметил оратор, имея в виду самопознание человечества, - выяснилось, что ничего приятного в человеке нет, это ленивая, жадная скотина, которой кроме покоя, бабла и удовольствий ничего, по большому счету, не нужно».
Был один сатирик, который произносил вещи очень обидные для человека и человечества. Это Марк Твен. Еще раз: МАРК ТВЕН. За плечами сатирика была длинная и трудная жизнь. И почти всю её освещала мечта. Она была связана с образом его любимой Америки. Молодая, веселая, поднимающаяся исполином держава, которая несет миру свободу и избавление от гнёта ветхих тираний, - вот чем была для Твена его Отчизна. Однако потом, уже пожилым человеком, Твен увидел то, что ему не понравилось. Он увидел, что его страна насаждает свою гегемонию и становится держимордой. Старость Твена неотделима от великого разочарования. Он предъявлял один счет за другим: американцам, евреям, людям вообще, но самый большой счет он предъявил самому себе. Он понял, что не имел право поучать других, потому что подчас вел себя не образцово. Его терзал стыд. Он не знал, зачем жить, и хотел смерти. Извинительны для Твена его высказывания или нет – вопрос открытый и спорный. Но когда что-то схожее произносит современный дядя, беспечальный и далекий от самокопаний, возникает вопрос иной: «А у этих ярких высказываний откуда ноги растут?» Чтобы ответить, следует совершить экскурс в прошлое.
На закате социализма стал распространяться по Руси этот специфический запах. Вдруг ощутимо пахнуло гнильцой. Именно в эту эпоху берет начало поhуистика, одна из точных наук.
Первыми ею заинтересовались юные журналисты. Передовая их часть, вооруженная опытом своих отцов-диссидентов, внезапно учуяла: существует заказ на поhуизм. На все остальное он отменяется, а сюда идут щедрые инвестиции. Заказчиком выступает будущее правящее сословие, которое скоро заменит КПСС.
Это сословие, трусоватое и таящееся в тени, хочет, чтобы власть сама упала ей в руки. Для этого оно делает из общества жующее стадо. Оно общество это (читающее, мыслящее, спорящее) спешно обыдливает. Оно стремится всё перевернуть – раскрепостить низ и возвысить низменное. Заявить, что миром правит бешеный член и ненасытное брюхо. Для этого оно зажигает россыпи звёзд - на эстраде и телевидении, в литературе и журналистике. Причем журналистику это сословие ценит особо, потому что та бьёт по мозгам мощнее других.
Тогда и появился журналист-поhуист (ЖП). Стебущийся, очаровательно наглый, он начал кричать о том, что ему поhуй всё. В те годы это было непривычно для слуха. Поэтому все поражались: как это «всё поhуй»? Неужели, действительно, всё? «Всё, абсолютно!», - сообщал передовой человек. Лично у меня, как провинциала, увлеченного журналистикой, это вызывало искренний интерес. Провинциальное сознание занятно устроено: оно не торопится осуждать. Ему всё любопытно, потому что в глубинке такого нет. Вот сидит некто на профессиональной тусовке и орёт, что положил на все эти ценности, не им придуманные, на слово «должен». А оно, это сознание, удивляется: «Надо же, и такое возможно. Как богата столичная фауна!»
Однако вскоре эта передовая коллективная личность стала пробуждать неприязнь, поскольку весьма агрессивно заявила о себе, как о потребителе. Она всё время повторяла слово «хачу». Вот нет у нас высококлассных автомобилей, а если я хачу?! Вот нет у нас престижного ширпотреба, а если я хачу?! Хачу то, хачу сё. Дайте, дайте, дайте! Тряпок, еды, бытовой техники! В этом содержалось что-то надрывное, истеричное, бабье. Вот вынь да положь. Открой границы для импорта, убери все барьеры, чтобы ЖП, наконец, отоварился, ужрался, упился, насытился, а что будет со страной и ее пикирующей экономикой, где заняты тысячи голодранцев, – до фонаря. Казалось бы, поездишь на русской машине – не сдохнешь. Ну, оторвется колесо; заменишь, когда из больницы выпишут. К тому времени и автопром что-нибудь путное произведет. Но ждать нет мочи: «Хачу-у, бля-а!» Позже этот вопль подхватила и многократно усилила звезда наших очей Ксюша Собчак, наследница по прямой.
То был период невероятного взлета ЖП. Он с наслаждением вкачивал в общество поhуизм и упивался своей потрясающей ролью. Наконец, как поёт LZ, плотина рухнула. Всё смыло: ценности, традиции, смыслы. Вернуться назад стало уже невозможно, а именно это и требовалось. Народившаяся элита щедро отблагодарила ЖП за усердие. Он стал правофланговым и примером для молодежи. Просто стебись и радуйся. Но прошло время, и выяснилась странная вещь. Поhуизм оказался сложнее, чем думалось. На определенном этапе он оборачивался против самих поhуистов. Эта точная наука с математической неизбежностью стала втягивать своих сыновей в какую-то глубокую задницу. Обнаружился ужасный просчет.
Оказалось, что для поhуиста поhуй всё, кроме одного. Никому не должно быть поhуй то, что ему поhуй. Все должны бесконечно этому удивляться. Но вот сменились эпохи, общество впитало идеи новых жрецов, и стало ко всему равнодушно.
Сегодня иной жрец орёт и орёт о своём поhуизме, а это уже мало кого трогает. И в этом драма ЖП. Бывает, жреца этого десантируют из одного руководящего кресла в другое, а он не может, не в состоянии сделать успешным ни одно из своих изданий. Они все загибаются. Поhуизм стал неликвидным товаром. Он поhуй всем. Бабки под это уже зажимают. Уже нужно другое – приносить прибыль. Требуется мыслить в рамках конкуренции гламурных изданий, а здесь специалистов развелось пруд пруди. Вот так запросто оказываешься не нужен тем, перед кем исполнял танец любви. И остается выдумывать причину, по которой ты обосрался. Слово, заявляет журналист, более не способно вызвать ни радость, ни боль, а потому я запрещаю себе возглавлять журналы! Вот запрещаю и всё. Приказываю и выполняю. Прямо триумф воли.
Еще одной неприятностью стало то, что поhуизм, как обнаружилось, губит творческий дар. Исповедуя его, ты этот дар в себе гасишь. Еще пару пятилеток назад иной ЖП писал очень талантливо. А сегодня это воинствующая бездарь, производящая тысячи слов. Уже просто воняющая.
Былой новатор оказался в затруднительном положении. Он продолжает вкачивать в мозги то, что привык (цитата: «…предыдущий век был слишком тяжелый, люди просто устали, они имеют право отдохнуть. Чтобы к ним не приходили и не трясли седыми яйцами, рассуждениями и болью. Они вправе сказать: «Отъебитесь от нас! Дайте нам отдохнуть, съесть свой пончик, посмотреть своё кино и покататься на машине»), но в голосе журналиста зазвучала обида на равнодушное к его миссии общество. Оно не носит на руках, не рукоплещет, не покупает журналы. Это очень досадно.
Что же остается ЖП? Остается вонять без разбора на всё человечество, в надежде вызвать обратную реакцию и широко оскандалиться. А еще – кричать элитариям, убеждать их, что он не шут гороховый, как полагают, а нечто большее. Что он всё глубоко понимает, осознает. И это уже не беспечная трепотня для му-му ясноглазого, которое берёт интервью. Здесь всё очень серьезно. ЖП шлёт загадочное послание. Он намекает на некое знание, которое роднит его с элитариями. Какое это знание он в целях конспирации не сообщает, ограничиваясь намёками. Так сообщим мы. Это знание чисто гностическое. И больше не надо загадок.
Гностика очень сложна. Но тому, кто радостно забивал болт, а теперь ищет место в элите (или у корыта хозяина), многого понимать и не требуется. Нужно затвердить истины: человек – скот, сотворение мира – ошибка, силы добра и зла равновесны, Демиург – гнида, а Абсолюту на все насрать.
Затвердив это, можно вытирать ноги о коврик и стучать в дверь, за которой всё, чего так хотелось. Там несметные бабки, избранное общество и начало загадочного пути. Там то, что только широко закрытыми глазами увидишь. Можно сказать грубо: расчеловечивание. А можно тоньше: полет на крыльях греха. Куда полёт? К еб..ной бабушке. Но они утверждают: в Единое. Так и тянет в этом Едином поменять «д» на «б».
Марк Твен хотел, чтобы человечество взглянуло в зеркало, вздрогнуло и изменилось. Эпатаж был последним средством заставить его сделать это. Что хочет ЖП? Первым делом, он хочет пива и бабу. Здесь всё, как в былые лета. А в перспективе он озабочен одним – собственной задницей, этим предметом великой страсти, густо представленным в творчестве. Именно о ней он кричит, бросая оскорбления человечеству. Изыскивая заднице своей уютное место, он заверяет миллионеров и мистиков, что ещё будет полезен, даже не взирая на то, что слово утратило силу и смысл. Ведь он угадал суть их тоски, уразумел, что ими движет, и постиг величие замысла. Он ясно осознает свою роль и вполне отработает. Эта роль веймаризатора, творца социальной скверны по типу Веймарской республики. Ему известно, что за сила зреет в веймарских катакомбах, а потом, сметая это гнильё, одним рывком берёт власть и устраивает то, что желает. Он свой. В доску. Душой и телом. Heil Hitler!
СВЯЩЕННОЕ ПРАВО
Почитаешь тут умных авторов, так просто пора создавать свод законов новой империи. Всё завоевано, враги разбиты, построено идеальное государство. Легионы вернулись домой, потому что воевать больше не с кем. Баста! Пора расслабиться. Теперь пишем новый закон. Он будет называться «О священном праве общества отдохнуть и съесть пончик».
Это, кстати, прекрасное право. Жаль, что люди им так редко пользовались. Всегда, когда их мысли сводились к пончику, случались разные неприятности. Например, откуда-то из тридевятого царства приезжали варвары и отбирали пончик. Иногда вместе со свободой и жизнью.
Пончик вообще, как выяснилось в ходе истории, очень коварная вещь. Иногда несовместимая с жизнью. Вот если бы Петр Первый позволил русским людям отдыхать и есть пончики, не состоялось бы русской нации. Состоялся бы русский пончик. И съел бы его швед. С пончиком мы не могли выиграть Великую Отечественную войну, а без пончика выиграли. Если бы перед войной помышляли о пончиках, они бы у нас появились, но ели бы их фашисты. Ели бы и нахваливали.
Сегодня тоже время такое, что легионам домой рановато. Тревожно как-то в мире, и на границах неспокойно весьма. Вожди соседних племен сидят у костра и договариваются: кому какой кусок полагается от коровы безрогой, то есть от нас? Идёт уважительная дискуссия, и корову участвовать в ней не зовут. Ведь уже однозначно определено: её функция - питать соседние племена молоком и мясом.
Однако всего этого в упор не видят умные авторы. Они твердят: наше общество имеет право мычать и жевать, потому что «предыдущий век был тяжел» и «люди устали».
Здесь сразу возникают вопросы. А какие века были не тяжелы? Был, вообще, такой век, когда всё было классно? А если был, то когда? Может, в доисторическую эпоху? Но ведь даже тогда, когда история ещё не началась, жизнь человеческая была вечным сражением. Людей колбасили непогода и хищники.
А потом – почему кто-то должен расслабиться и обожраться, если к нему тяжесть предыдущего века никак не относится? Удивительный всё-таки аргумент про усталость. Революционные поколения прорвались в индустриальную даль, выиграли войну, вышли в космос, а устали почему-то дети застоя и перестройки. Как так вышло? И от чего они устали в сорок-то лет? От пьянок что ли?
У нас самые деятельные люди – это старики. Вот в моём доме одна бабуля живет. Это не бабуля, а сгусток энергии. А вот внучек у бабушки – совсем другой человек. Он уже родился огарком. Парадокс.
Стариков жаль, конечно, до жути. Не потому что скромно живут, а потому что перестали ощущать Родину. Для стариков Родина – это земля, соединённая с небом, эпохой и великим порывом. Если нет ни неба, ни эпохи и ни порыва, то это уже и не Родина, а что-то другое. Может, просто место рождения, жизни и смерти. То есть что-то невероятно обыкновенное. Старики мучаются вопросом: ради чего они старались и умирали? Ради того, чтобы идущие следом уставшие поколения жрали, отдыхали и забили на всё? Чтобы стерлись понятия «должен» и «гражданин»? Чтобы целью жизни на этой земле стал сахарный пончик? А как же правда, истина, подвиг, звёзды над головой и мысль неразгаданная? Что со всем этим делать? Это же не исчезло. Всё это здесь, рядом: мелькает тенями прошлого, льёт пыльный свет на подушку, гонит прочь сон и бередит вечно молодую душу твою и память. Это ни пощупать, ни съесть, ни обнять, но важнее этого ничего нет на свете. Это то, на чём держится мир, страна, человек. То, чем дышит живое. Всё это осознают старики и очень боятся, что их знание умрёт вместе с ними. И тогда рухнет то, что созидалось веками, пропадёт, словно и не было этого никогда.
Ещё одно интересно: кто это новое священное право отстаивает? Это особый тип публицистов, с которыми мы познакомились в предыдущем эссе. Раньше ребята были неуязвимы для критики, поскольку косили под идиотов. На создание образа ржущих придурков было потрачено много труда и времени. Однако недавно они сами его разрушили. Авторы бронебойного стёба объявили о том, что у них имеются принципы. Получилось, что с ними можно вступать в дискуссию. Со стороны умных людей, ведущих научную деятельность по оглуплению общества, это было, конечно, очень неумно. Подвела ребят одна черта, общая для людей их профессии.
Редкий журналист не хочет оказаться по ту сторону микрофона. Редкий журналист не хочет, чтобы хоть раз интервью взяли у него. Когда такой момент настает, язык журналиста начинает жить своей жизнью, часто неподконтрольной уму. Ум, может, и не хотел бы болтать лишнего, а язык не слушается, он мелет. И вот мы слышим очаровательные признания.
«Мы выбрали для себя позицию вируса – не противника, но, будем говорить откровенно, врага».
Это чрезвычайно интересное заявление. Сразу хочется уточнить: господа, а вы какой именно вирус? Часом, не бубонной чумы? Или СПИДа? А может, вы – вирус Судного дня? Вирус – крайне опасная штука, особенно когда организм нездоров, а наш организм нездоров точно. Так зачем нездоровый организм заражать вирусами?
Автор находчиво объясняет: это полезно - «укрепляет иммунитет». А так укрепляют иммунитет? Так, между нами говоря, убивают. Ни один доктор не даст добро на прививку, если пациент болен. Нельзя делать прививку даже при насморке. Вакцинотерапия – это тонкий инструмент в руках Ее Величества Медицины, а Медицина молится на здоровый организм и страшится ему навредить.
В больной организм вирус вводят только приговоренному. Специалист по информационной войне скажет: ребята работают на чужую страну. Не поверю. Просто кого-то из бывших придурков когда-то знал лично. Нет, ребята эти не плачут, обнимая стволы берез, и не танцуют вприсядку, но в них нет и ненависти.
Там другое – война с историей. Той самой проклятой историей, которая никак не может закончится. Чтобы закончилась, нужно всё омертвить. Нужно, чтобы восторжествовали расслабуха и пончик. В этом их миссия, которая в последнее время стала трудна. Трудна не только потому, что общество тупеет и утрачивает интерес к любой писанине. И не только потому, что иссякает вдохновение. А главным образом потому, что государство осознало своё священное право - нравственное, легитимное, оплаченное потом и кровью былых поколений. Это право вернуться в историю.
Как только государство чуть-чуть двинулось в сторону истории, как только заработал проржавленный двигатель, авторы забеспокоились. Они начали лихорадочно искать тех, кому ещё могут понадобиться; тех, кому история не нужна. Они верно всё рассчитали - воззвали к новым феодалам, спустившимся с тибетских вершин в готическое подполье, и стали лезть к ним под крылышко.
Своё место они, конечно, найдут. За них можно не беспокоиться. Они забьются в уютную щель и будут работать: полоскать мозги населению, убеждая в необходимости отсутствия убеждений и создавая образ нового человека – ублюдка с перекошенной рожей, который ищет, где срубить бабок и оттянуться. Они будут писать и писать, доказывая, что слово бессильно, и издавать сатирические журналы, заявляя, что сатира умерла.
Ну, и мы не станем сидеть, сложа руки: ответим, чем Бог послал. И нас поддержат наши вечные спонсоры: куст терновника, да ящик граненых гвоздей.
ЭСКАДРОН
Мировой кризис на дворе: все грустные ходят. И я загрустил, когда с работы вышибли. Хотел в котельную устроиться от отчаяния. Не сумел. Там уже бывший банкир сидит. Замаскировался под пролетария: морду выпачкал, на мат перешел. Так и не скажешь, что акула капитализма.
В дворники раньше без конкурса принимали, а сейчас набежала толпа из офисов и все орудия производства порасхватала. Теперь идешь мимо, смотрят на тебя с вызовом. Снова у них жизнь удалась.
Но голова у человека - не только шапку носить. Пораскинул мозгами могучими и понял, где работу найду. Звоню на «Мосфильм» и предлагаю: «Возьмите меня на службу, поляком».
Оказалось, в точку попал. В это время как раз заканчивался набор в польскую оккупационную армию, в эскадрон крылатых гусар. В тот же день и оформился. Специалисты взглянули на меня и сразу заявили, что подхожу. Я человек высокомерный и мрачный. Типичный польский оккупант.
Выдали саблю, седло и крылья, показали, с какой стороны к лошади подходить, и начал я ездить по съемочным площадкам, с одной на другую.
Коллектив в эскадроне оказался отборный: программисты, переводчики, менеджеры по рекламе, аналитики фондовых рынков. Все высокомерные, мрачные. Правда, поляков, как выяснилось, всего двое: Ковальский, модельер от кутюр, да я. Причем оба – только наполовину.
Работа у нас не трудная: рожу свирепую скорчишь и с идиотским воплем мчишься вперёд, а потом в траву красиво упадешь и лежишь. Изображаешь, что тебя замочили.
На повестке дня - национальное возрождение. А какое возрождение без врага нации? У нас же как - если начинается возрождение, надо обязательно кого-то мочить. По-другому возрождаться не можем.
Вот поляков врагами назначили. Припомнили им 1612 год. Ближе ничего не нашлось. В последние столетия поляки нас как-то не обижали. Это мы их обижали, но про это лучше не вспоминать.
На борьбу с польскими захватчиками поднялась несметная рать: 160 режиссеров, 435 сценаристов, 15 тысяч продюсеров, а простого люда – не счесть. Горит народ на ратной работе: строчит, подбирает натуру, снимает, монтирует, сметы составляет, и казна все фантазии мигом оплачивает. Не знаю, как за страну, а за кино наше можно не беспокоится. Напрасно Никита Михалков в колокол бьёт. Кино русское поляки спасут. Ей-богу, если бы не польское вторжение в Смутные времена, кино бы у нас кончилось, а так – грандиозные открываются перспективы.
Нравится мне поляком работать. Весь день на свежем воздухе и зарплата приличная. Если тебе кто-нибудь котелок ненароком расколет или руки-ноги переломает – премия. Ковальский на днях заработал по полной. Большую премию ждет в полевом лазарете. Ее родственникам передадут, если медики со своей задачей не справятся. А задача у них нелегкая – с того света модельера вернуть.
С нами вообще хорошо обращаются. Режиссер стремится, чтобы у оккупантов морды сытые были и наглые. Чтобы зритель нас с первого взгляда не полюбил. Ну, мы и стараемся: налегаем на пищу, наглеем. В окрестностях шухер наводим, чтобы глубже в образ войти: начальство пугаем, девиц местных радуем, освобождаем узников вытрезвителя. Я никогда ещё так интересно не жил.
Жаль только, что в кадре мочат нас постоянно. Били нас под стенами сказочной крепости Наволок, крошили в славном городе-герое Москве, теперь дубасят в живописных полях Запорожья. И временами это насилие рождает в душе шершавое протестное чувство.
Однажды звездной ночью у костра заговорили об этом, и оказалось, что у каждого камень на сердце. Обидно как-то, что из нас, поляков, сволочей делают. Начали вспоминать историю Отечества нашего, и ясно выходило, что ничем мы не хуже других. Подвиги наши вспомнили: Грюнвальдскую и Венскую битвы и много чего ещё. Но особенно ярко высветился в памяти тот трагический день, 1 сентября 1939 года, когда поморские уланы полковника Масталежа атаковали передовые немецкие части. Генерал Гудериан, этот Мюнхгаузен ХХ века, много чего в своих мемуарах наврал, и об этом эпизоде отозвался брезгливо. Дескать, поляки, не осознавая бессмысленности своих действий, бросались на его танки и погибали.
Польские историки тоже хороши – пишут, что уланы атаковали пехоту, а технику не заметили. Как можно танки не заметить? Это же не божьи коровки на одуванчиках. И пехота немецкая на бронемашинах передвигалась.
Всё они осознавали и всё заметили. Им приказали любой ценой задержать противника, и цену эту они заплатили сполна. Когда офицер связи начал убеждать полковника связаться со штабом и объяснить расстановку сил, то услышал: «Пан поручик, не учите меня, как следует исполнять невыполнимые приказы!»
Так говорит лишь тот, кто понимает, что делает. Гордый полковник шел на смерть, чтобы продемонстрировать этой холодной рассудочной силе, сидящей под толстой броней, польский воинский дух. Досада терзала его и чувство личной вины за то, что едут, канальи, по твоей стране как по собственной. И повел он конницу свою на фашистскую сволочь, показывая: придёт ещё время и покатитесь вы назад, в своё логово.
Пока эскадрон готовился к бою, поручик спешно звонил в штаб, добиваясь отмены приказа. Он добился этого, но кавалерия уже ушла в свой последний, доблестный рейд. Вот о чём кино снимать надо – об этой безмолвной минуте, когда гвардия ушла выполнять уже отмененный приказ. Об этом великом миге, когда поморские уланы входили в историю, отстаивая право на жизнь - и своё, и всего человечества. Вот где подлинная трагедия, а не выдуманная конъюнктурная хрень.
Ну, и суки же эти политтехнологи, припавшие к казенной кормушке. Нашли, из кого врага делать. Да никогда не сделать пугало из народа, у которого есть хоть один такой подвиг. Облажаются они со своей пиар-технологией, рассчитанной на лохов. Потому что очень быстро выяснится: у «врагов» в наличии и достоинство, и честь, и отвага, а у тех, кто похабщину эту варганит, все вышеперечисленное в большом дефиците.
Всю ночь об этом проговорили, подняли бокалы в память о гордом полковнике и его храбрых уланах, а на заре сами в боевые ряды выстроились - не утерпели. Съемочная группа проснулась, а мы уже в поле: саблями блестим. И кони в нетерпении землю топчут. И крылья белые за спиной шелестят.
Только услышали «Мотор!», рванули в атаку и - хрен им, чубастым, а не очередная победа в липовом, киношном бою. Плевали мы на ваши сценарии! Бей, руби! И давай запорожцев с коней сбрасывать.
Режиссер вопит: «Поляки, вы чего? Всех поувольняю!» А мы ему: «Отойди, начальник! Не до тебя!», и бьемся с казачками не на жизнь, а на смерть. Наконец, надоел режиссер кому-то – рубанули его с плеча, чтобы под ногами не путался.
В общем, устроили мы ребятам Тараса Бульбы замечательное кино. Полдня хлопцев по долинам гоняли. Пусть знают, как Отчизну надо любить!
А после боя собрались и стали решать, что же дальше? На Берлин идём или на Москву? Решили – Кремль взять приступом, отыскать там этих сраных политтехнологов и на кол сук посадить.
Устремился эскадрон на Восток, но, отмахав верст пятьсот, опомнился и разом из образа вышел. Исчезло как-то вдруг наваждение. Лишь только возник в поле зрения одинокий, полуживой монастырь, рвущий душу видом своим неприкаянным, лишь только потянуло с лугов знакомой прохладой, вспомнили мы, что не Польша нас на свет родила, а Россия. Она - наша общая мать.
Пришлось назад повернуть. Всю дорогу ехали молча. Понимали: как только разоружимся, всех заметут. Статья всем светит - за коллективное хулиганство, массовый саботаж и срыв госзаказа. Может, ещё измену Родине пришьют. Тогда вообще – крышка.
Но, оказалось, горевали напрасно. Режиссер всех простил. В монтажной с забинтованной башкой отсмотрел материал и понял: лучшие кадры в фильме. Прибежал к опальному нашему эскадрону и всех амнистировал. Продолжение теперь снимать хочет – «Тарас Бульба-2. Возвращение». О том, как Российская Федерация оживила славного казачка, выдала ему АКМ и отправила в прошлое. Готовьтесь, говорит. Мало вам не покажется.
Что ж, всегда готовы…
ПЛЕСЕНЬ
Наглеет плесень: сожрала апельсины, варенье и сыр, а хлеб так жрёт постоянно. Вот напасть! Чуть зазеваешься, и всё покрылось бледными кружевами.
Тут ещё фильм о ней создали, и с экрана было прямо заявлено: «Если плесень объявит человечеству войну, никто из нас не спасется!». Подозреваю, что эта гнида смотрела телевизор вместе со мной, потому что потом она вообще оборзела: залезла на балкон и схавала всё, что нашла.
Вообще, хорошо ей в моём доме живется. Я человек задумчивый: продукты храню кое-как и убираюсь не часто. Сидишь тут, занимаешься творчеством, а она на балконе морковку трескает, зубы точит. Когда-нибудь разожрется, раскормит морду бессовестную и набросится на тебя, чтобы схарчить. Ни сегодня-завтра войдешь на кухню, а там тебя уже ждут.
- Проходи, - скажет Плесень, - садись. Поговорим напоследок.
В ужасе, осознавая бессмысленность бегства, ты тихо на стульчик опустишься и выслушаешь обвинительный приговор:
- Что, приятель, досочинялся? А всё почему? Потому что давно уже плесневеешь. Молчи! Я знаю всё и про всех. Я же всюду: в каждом доме, в каждой душе. И про тебя знаю немало. Помнишь, при тебе человека уволили ни за что, а ты не вступился. Конечно, ты потом мучился, звонил, выражал солидарность. Всему этому грош цена. Можно было подать голос и защитить. Считаешь себя солью земли. Невинного человека не уберег, а у него семья, между прочим. Вот субботник был на прошлой неделе. Ты почему не принял участие? Объявления не заметил? Тебе что, приглашение глянцевое следовало прислать? Шпана тут резвилась, людям спать не давала и срач развела, а ты мимо прошел. И с этим ублюдком, который на детской площадке пиво лакает и деток обкуривает, ты так и не разобрался. Поговорил пару раз и сдался – сделал вывод, что без толку…
Внимая диковинному своему собеседнику, ты поразишься тому, что у него меняются лица. С тобой будет говорить то охамевший босс, вдохновленный робостью подчиненных, то сосед, уподобившийся свинье, то безголовый пацан, стремящийся всё разломать и изгадить, то глава местной администрации, распухший от безделья и взяток, то модный публицист, ржущий над великими мечтами и устремлениями, то блондинка-телеведущая, рассказывающая про жизнь в шоколаде. Ты увидишь всех, кому не решился перечить, на кого махнул рукой, кого не одернул, не пнул, с кем не вступил в спор, к чему не выразил отношения. Ты вспомнишь всё, что делал не так: все свои сделки с совестью, все компромиссы, когда тебе не хватило духу остаться собой. И внезапно ты осознаешь: это лица единой сущности, которая всё застилает кружевным саваном, всё пожирает – хлеб на столе, мир за окном, - и в том, что сущность эта расползлась и осатанела, увидишь свою вину. Ведь плесень появляется тогда, когда ты что-то не сделал вовремя - поленился, отмахнулся, струсил, был слишком занят. А может, просто устал. Устал мыть, чистить, следить за порядком – то есть отстаивать свою территорию жизни. Ты стал прислушиваться к мягкому, приятному голосу, который твердил: «Оставь, брось, забей. Расслабься, не лезь, не бери в голову». Ты забил и расслабился, и поэтому плесень стала расти, множится и наглеть. А вскоре её стало так много, что ты сделал вывод: борьба бесполезна. Ты признался себе, что не желаешь попусту растрачивать силы. Что тебе теперь по фигу противодействие плесени. Ты отошел в сторону, оставив борьбу другим, и с той поры сам стал превращаться в редкую гниль.
Ты начал исповедовать эту приятную философию невмешательства. Ты стал полистывать глянцевые журналы, ревниво вглядываясь в этот очаровательный, самовлюбленный и пресыщенный мир. Ты стал с любопытством рассматривать глянцевых человечков, признавая за ним право на вечный кайф, равнодушие и покой, право отречься от бремени человечности.
Вскоре ты ушел от громких понятий. Перестал употреблять такие слова, как «подлость», «бездушие». Ты стал говорить: «борьба за место под солнцем», «легкость бытия». Ты стал писать тише, спокойнее, ласковее, стараясь никого не обидеть. Ты вывел за рамки творчества всё, что пробуждало мысль, ранило душу, и возлюбил в искусстве только эстетику. И однажды зашел на кухню, а там - она.
Когда приговор будет произнесен, ты внезапно прозреешь. Ты поймешь, ты врубишься во что-то до жути важное. Столь важное, что, схватив ручку, начнешь решительно и быстро писать. На бумагу хлынет пламенный текст. Ты вдруг ощутишь себя тем, кем когда-то был, и погонишься за призраком прошлого. Ты догонишь его – схватишь за руку, заглянешь в лицо и на миг обретешь былую чистоту души, силу духа, а с ними ясность и смысл. И, смахнув слезу умиления, Плесень поднимется во весь свой чудесный рост, распахнет упругие крылья, выпустит когти, задрожит от счастливого нетерпения, раскроет бездонную пасть, и рукопись твоя на этом прервется.
КАК НАМ ЗАТРАХАТЬ АМЕРИКУ
Вот кто-нибудь думал, что будет, если доллар отменят? Если правительство США вместо зелёной бумажки выпустит розовую? И по-другому её назовёт. Например, «северо-американская квача». Вот сколько людей на планете, узрев эту квачу, отправится к праотцам? Думаю, пипл начнёт склеивать ласты целыми континентами.
Ведь все деньги мира обратятся в бумагу. Почему это произойдёт, мне объяснил знакомый экономист. Я не понял ни черта, но поверил, потому что так орать и креститься может только специалист. И вы поверьте: всё рухнет. Завалятся евро, фунт и юань, швейцарский франк и шведская крона. Сгинет рубль. Не устоит даже монгольский тугрик, обеспеченный сочной степной травой и кумысом повышенной жирности. Начнётся натуральный обмен. Будем меняться. Килограмм гвоздей – на стакан сметаны. Зубную пасту – на молоток. Верёвку – на мыло. Смотря у кого чего нет.
Весёлая жизнь предстоит. Появятся новые средства платежа: шкурки пушных зверьков, оленьи рога, соль в пачках, икра прессованная, янтарь весовой. Лет через сто люди снова поверят бумажным деньгам. Но это будут другие люди, не мы. Мы с вами проживём свою жизнь среди рогов и мешков с сахаром. Мы будем сгибаться под тяжестью ракушечных ожерелий. Мы будем спать на сундуках с янтарём и прочей хренью, вскакивая по ночам от мысли, что спички в сарае опять отсырели. Такая нам выпадет доля.
Меня всегда поражало одно. Вот это удивительное спокойствие. Копец приближается, а не шевелится никто. Почему я один за всех парюсь? Это у нас черта такая. Знаем, что надуют, но считаем, что обойдётся. Знаем, что не обойдётся, но полагаемся на авось. Знаем, что авось не прокатит, но на Бога надеемся. Знаем, что Бог не помилует, но воображаем, что сами не оплошаем. Знаем, что оплошаем, но думаем, что кривая вывезет. Знаем, что кривая не вывезет, но рассчитываем, что свинья не съест. Знаем, что свинья съест… Короче, понятно, что лоханёмся.
Так надо готовиться. Хотя бы запасаться рогами. Нырять в родные озёра за ракушками каури и учиться изготовлять ожерелья.
Но рога и ракушки – это, конечно же, фигня полная. Нужны идеи! Вот что делать, чтобы Америка свои долбанные доллары снова принимать начала?
Ясно, что ядерными ракетами её не особенно напугаешь. Ей самой ракеты эти девать некуда. Всё думает, в кого бы ими пульнуть? Утилизировать, так сказать, методом применения. Торговое эмбарго Штатам объявлять глупо. Там его и не заметят, наверное. Поэтому остаётся одно – Америку надо затрахать. Как-нибудь её задолбать. Довести до безумия.
Можно, например, натирать конверты чесноком и отправлять в США. Они там каждый такой конверт будут отдавать на экспертизу, тратить кучу бабла, и рано или поздно американская экономика надорвётся.
Потом, мы слишком долго ели американские окорочка. Это привело нас к чудовищной деградации. Тупость, лень и утрата моральных ориентиров, провалы в памяти, галлюцинации и похмельный синдром, чувство страха, вины и неразделённой любви – это всё, конечно, от них. Короче - взять справки и сгоношить коллективный иск. Бушу. Ноги его, вот пусть он, пакостник, за всё и ответит.
Всех американских туристов, приезжающих в Россию, подвергать психологической пытке. Привязывать к стульям и заставлять смотреть сериал «Доярка из Хацапетовки». А потом отпускать, потому что тот, кто это досмотрел до конца, разума лишается точно. Так мы обеспечим въезд в США огромного числа идиотов. На то, чтобы их вылечить, уйдут миллиарды.
Особая надежда – на нашу просветленную либерализмом интеллигенцию с её отчаянной нелюбовью к властям и борьбой со своим государством. Всех – за океан. Пусть борются с американским государством: выискивают мрачные страницы его истории, разрушают мифы, воюют с памятниками, а также требуют предельной свободы личности и демократии без границ.
Эх, жалко Гайдар выглядит маразматиком. Нельзя его внедрить в правительство США. Но Чубайса-то можно. Вот если бы Анатолий Борисович американской энергетикой занялся! Огромную бы услугу Родине оказал. Его бы в итоге казнили на электрическом стуле. Но мы бы чтили его как великомученика и поминали в молитвах.
Жириновского ещё туда, чтобы мозги пудрил. Пусть американские солдаты направляются к Индийскому океану - сапоги мыть. А мы, пока они туда топают, экономически воспрянем и духовно подтянемся.
Экономист мой знакомый подбросил интересную мысль: тайно отпечатать новую денежную единицу (рупь) и поступить по примеру наших заокеанских друзей – накопить астрономический долг в рублях, а потом послать к чертям кредиторов. Как только американцы выпустят свою квачу, мы введём в обращение рупь. И начнём обменивать его в расчёте: одна бумажка на тонну бывшей денежной массы. То есть станем второй супердержавой-мошенницей. В результате мир снова станет биполярным и очень устойчивым.
После всех этих мер американцы дрогнут. Они поймут, что мы не валенки, а непостижимый народ, и захотят вступить с нами в переговоры. Внимание! Нашу делегацию надо обязательно сформировать из бл..дей. Кто-то скажет, что мы так и делаем, но я это не в переносном смысле. В прямом. Набрать по стриптиз-барам оторванных баб - таких, от которых кровь закипает и глаза лезут на лоб. У вражеских дипломатов мозги отключатся, и они всё подпишут. Всё сдадут: Аляску, зоны активного рыболовства и нефтяные шельфы. Американцы выведут отовсюду свои военные базы, потом сядут на пароходы и уедут в Европу и Африку, а землю вернут индейцам. Русская бл..дь - это же штучка посильнее «Фауста» Гёте. Она и не на такое способна.
Но это, так сказать, программа максимум. Так далеко, может быть, заходить и не надо. Я как представлю Моргана Фримена с мотыгой на земле предков, сердце кровью обливается. Пусть он лучше в Голливуде работает и «Оскары» на полочке держит, а не пытается сплавить их на толкучке.
Мы же не звери. Нам главное, чтобы Америка сказала: «Ладно, пацаны, где мои долбанные доллары? Приносите!». И тогда снова зацветёт черёмуха и заиграет гармонь, девки косы заплетут и пойдут хороводами, и жизнь превратится в праздник.
ПОЛНОЕ «БУТОВО»
Два события потрясли Россию: отказ американцев от строительства ПРО в Европе и выход шоу «Южное Бутово». Эти события оказались связаны между собой. Есть «Южное Бутово» - нет ПРО. И наоборот.
Вот скажите, зачем строить эту штуковину, да еще выбрасывать миллиарды, если в России по главному каналу страны идёт «Южное Бутово»? Смотреть данное шоу извинительно трём категориям зрителей: детям от трех до пяти, безнадежным шизоидам и спящим у телевизора бабушкам.
Если ты старше пяти, у тебя нет справки и ты не бабушка, ты не можешь это смотреть дольше одной минуты. «Смотрит «Южное Бутово», - эту фразу следует вписывать в медицинские карточки и личные дела, как указание на дебилизм. Если такая передача пошла по Первому, значит, всё: отупела Россия и скоро кончится. Не может долго протянуть то, что это породило. Это уже агония. Так рассудили американцы на специальном совещании, отчет о котором будет опубликован через пятьдесят лет, а результаты видны уже сегодня. Эксперты посмотрели «Южное Бутово» и дали рекомендации президенту, который радостно заявил: Иран нам больше не угрожает, а потому нет нужды строить ПРО.
Вот такая «победа русской дипломатии». На самом деле шампанское открыли за океаном. Там поняли: можно расслабиться. Русские строили коммунизм, а построили дебилизм. Он победил в отдельно взятой стране. Пугать их радарами нет нужды совершенно. Их надо хвалить, говорить: верной дорогой идёте, товарищи! И тогда сбудутся все мечты. Они уже сбываются. Скоро русские начнут пожирать своих детей, а потом вешаться.
Мы долго считали, что дебилизм прописан на маргинальных каналах. Что это такое большое и многоликое «Дебил-Телевижн». Потом нас стали в этом разубеждать. Передачи для придурков появились в общенациональном эфире. Разница между первыми и последними каналами стала стираться. Те же рожи, тот же специфический юморок. И вот новый рывок навстречу друг другу. «Южное Бутово» - это уже не «типа развлекательная передача». Это чисто конкретный «абзац», творчество раскрепощенного дауна.
И это начало новой телереальности. Скоро на канале «Россия» выйдет шоу «Братеево», а на «НТВ» - «Капотня». Затем от центральных каналов эстафету примут каналы провинциальные. Появятся шоу «Мухоедово», «Мымрино», «Хренище», «Новопозорново», «Почекуево», «Дно». Топоним всегда будет подбираться с таким расчетом, чтобы было понятно - это синоним слова «задница» (даже слова ещё более ёмкого, которое лучше не вспоминать). Ведь своё «Южное Бутово» есть в каждом городе, большом и малом. И на селе.
А потом произойдёт то, о чём мечтают за океаном. Сначала разница между первыми и последними сотрётся в эфире, а затем – в жизни. В одно прекрасное утро мы проснёмся в другой стране. Выглянем в окно, а там - полное «Бутово».
ПРИЗРАК БИБЛИОТЕКИ
По ночам в новой федеральной библиотеке слышны шаги. Некто бродит по залам, листает книжки и вспоминает дела свои. Светятся глаза у бюстов Гайдара, Чубайса, Бурбулиса. В готическом окне сверкает кривая молния. Могильный дух качает тяжелые люстры. Мелькают мыши летучие. На коврах появляются пятна крови. Кажется, вот-вот заскрипят врата Ада и вслед за гадами и покойничками выйдет навстречу призраку его страшный кумир. До самого рассвета охрана слышит вздохи, стенания и чудовищный смех, целует иконы Божьей матери и стоит на коленях. Она надеется дожить до утра.
Но днём в библиотеке не радостней. Что-то творится с читателями. Начитавшись журналов и книжек, они дуреют. Начинают сквернословить и трогать друг друга за все места. Потом, угрожая поджогом, требуют группу «Ласковый май» и ведро героина. После концерта читатели расползаются, и администрация приступает к уборке. Она спешит успеть до полуночи.
Мы, конечно, привыкли к диковинным сочетаниям слов. «Колбасный рай», «империя сыра» и прочее. И все-таки иногда удивляешься. Вы меня, конечно, простите, но «библиотека имени Ельцина» звучит, как «богадельня имени Гитлера». Есть имена несовместимые с гуманизмом. А есть - несовместимые с культурой и образованием.
При Ельцине министерство культуры сливали с министерством туризма. При нём переписывали учебники, нормой стала похабщина, а книга превратилась в инструмент оглупления. При нём крушили систему образования и применяли технологию культурного шока – из общества делали быдло, которым приятно и легко управлять.
Имя всегда с чем-то связано. Имя писателя – с трагедией и надеждой. Имя спортсмена – с рывком и победами. Имя героя – с подвигом и любовью. Имя политика – с его делами и результатом. А если дела преступны, а результат – катастрофа? В том числе катастрофа культурная? Какая, к лешему, библиотека?
Скажут: Ельцин посетил книжную выставку и объявил, что любит читать. И это, конечно же, не было пошлым пиаром, который сопровождал этого человека всю его жизнь. Скажут: вокруг него толпились деятели культуры. Эти деятели, конечно, не толпятся у трона во все века и что-то для себя не выпрашивают. И те, кому это «что-то» дают, конечно, не закрывают глаза на всё, что вытворяет правитель, и не помогают ему удержаться у власти. Не шаманят по телевизору: «да, да, нет, да».
Ельцин клоун и самодур. Ну, так и назовите его именем погремушку. Есть много вещей, к которым оно подойдёт: плавленый сырок, кетчуп, трехколесный велосипед, пластмассовая кочерга-почесуха, мебельный гарнитур, наконец. При чём здесь библиотека?
Учреждение это злосчастное, видимо, оправдает своё название в единственном случае. Если в нём будут представлены все те извращения, которые появились в ельцинскую эпоху. Если ты хочешь узнать, что Родину любить омерзительно, а истинным героем был Власов, что экономикой нельзя управлять, а воровать – это правильно, что Россия – сука, у которой слишком много земли, а её история – это сплошная череда позора и подлостей, топай в «ельцинку». Там тебя просветят. Это должна быть крайне оригинальная библиотека - кунсткамера недавней эпохи. Собрание уродства российского: фотовыставка разрухи и нищеты под названием «Это не должно повториться», отчеты о достижениях демократической власти (убыли населения, самоубийствах и деградации), дебильные книги, тонны журнального глянца, паноптикум русских нуворишей.
Понимаю элиту. Люди хотят увековечить того, благодаря кому они преуспели. Оттого и носятся с именем Ельцина как с писаной торбой. Не знают, куда его привинтить. Но ведь есть же совесть и память. И пока совесть не пропили, а память окончательно не отшибло, «библиотека имени Ельцина» будет порождать в сознании удивлённого человека вполне понятную жуть.
Однако, с другой стороны, можно сказать, что "библиотека имени Ельцина" может быть не лишена смысла - если собрать в ней "произведения литературы" эпохи развитого и завитого ельцинизма. Собрать в одом месте всю изданную с 1992 пошлость и мерзость, ложь и клевету, - и будет настоящая Библиотека имени Ельцина. Нечто вроде кунсткамерного собрания уродов в банках со спиртом. И обязательно при входе - скрижаль с обращением "деятелей культуры" осенью 1993-го с призывом к расправе с оппозицией.
Но ночевать там, конечно, было бы жутко.
И ВСЁ ЖЕ
Однажды вывел ребёнка на улицу, и вдруг солнце засветило ярче обычного, воздух сделался заметно прозрачнее и на душе стало как-то подозрительно хорошо. А вскоре растеклась душа по земле мечтами сопливыми, и перед глазами возник образ рая. Почудилось даже, что лик Божий прорезался в небесах и херувимы плотно расселись на крышах.
Что на тебя нашло? Ничего же не случилось особенного. Всего-то нормальные дети играли в нормальные игры под присмотром нормальных родителей. Просто не оказалось рядом ни безголовых тинэйджеров, ни бродячих сперматозоидов, ни маргинальных мамаш.
В то редкое мгновение жизни, когда уродство ещё не проявило себя, вдруг стало ясно, почему ушедшие поколения так волновало это простенькое польское танго. Почему они столь чувственно повторяли его банальные строки. «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось…» Звучало в этом что-то такое, чего не было никогда и чего так хотелось. Дышало это каким-то небывалым умиротворением, дающим тебе передышку. Рождало зыбкие миражи. Наш человек, запевая про утомлённое солнце, забывал о кошмарах реальности: хмурых очередях, отключенном отоплении, общественной бане, последней трёшке, родственниках, которые ещё несчастней тебя, вонючих толчках, тошниловках общепита, хамстве, шпане и гоп-стопах. Песня тихо плыла над всем этим и лечила душу. Оттого и пели её особенно – аристократично, неторопливо, словно растягивая удовольствие и с неизменным печально-сладостным вздохом в конце. Вздохом, в котором было так много.
Потрясающая песня: слова ерундовые, а смысла – бездна. Не песня, а река ностальгии – высочайшей, густой ностальгии по нормальной человеческой жизни, которая, в сущности, и есть – рай. Соседи без придури, стены без надписей, крыша без дыр, вода без ржавчины, диван без клопов, книги без пошлости. Что ещё нужно для счастья?
В то румяное утро счастливо стало лишь оттого, что ты прикоснулся к норме. Как-то прошибло вдруг в ту историческую минуту. Показалось, что всё возможно – мы всё осилим, преодолеем и победим. Мы найдём ответы на все вопросы. Была бы только Её Величество Норма. Дотянуться до этой вершины. А там мы сядем и разберёмся, зачем жить.
Наваждение длилось недолго. Возникли тинэйджеры, подтянулись сперматозоиды, подкатили удивительные мамашки, пахнуло сигаретным дымком, послышалась первая матерщина, в песочницу влетела пивная пробка и всё – привет горячий. Поблёкло солнце, пыльный ветер вскружил обрывки старых газет. Растворился в небесах Божий лик, а следом херувимы спорхнули с крыш и шумной стаей устремились в свои укромные выси.
И сразу острой болью резануло душу твою. Куда вы, силы небесные? На кого вы нас оставляете?
Ты оглянулся вокруг, увидел все эти лица, эти бессмысленные глаза, жуткие гаражи, раскиданный мусор и вернулся в реальность. Ты вспомнил, что твоё новое место жизни – это типичный феод, где люди привыкли к своей незначительности, к тому, что их голоса не слышны. Когда-то, лет тридцать назад, здесь развернулось строительство. Приехавшие устраивались с огоньком: проложили аллеи, построили детские площадки, разбили скверы и украсили их вазонами. Они создали маленький рай. Но потекли годы, и всё стало как-то ветшать, дичать, приходить в запустение. Асфальт на аллеях растрескался, скверы заросли сорняком, качели сломались и заржавели, вазоны уже давно стоят без цветов. Люди притихли, притухли и расселись на лавочках в ожидании окончания жизни.
Тоска проникла во всё и всё разрушила: плоть и асфальт, металл и надежды. Райская жизнь не заладилась. И кто в этом виноват – непонятно. Похоже, виноват тот, кто первым выпал из рамок: поставил у дома свой корявый гараж или протоптал тропу через клумбу. То есть проявил неуважение к общему. А также те, кто его не остановил, не вернул в рамки. После этого и началось. Уродство произвело вылазку и, закрепившись на рубежах, двинуло в наступление. И вот уже дома в кольце гаражей, вот уже грязь и мусор, и вопли под окнами, и разрисованные подъезды. Глядя на этот расползающийся кошмар, активисты сказали: «Да ну вас всех на фиг! Что, нам больше всех надо!» Они сказали так сгоряча, в надежде, что все спохватятся, а никто почему-то не спохватился. Так норма капитулировала перед уродством. Так победил хам.
На заброшенной, бесхозной земле вымахал и врылся корнями особый вид сорняка, человекообразный. Местное начальство быстро осознало, как это классно – властвовать в бардаке. Оно сообразило, какие открываются перспективы. Общественная энергия выветрилась, и с людьми отныне делай всё, что угодно. Они не пикнут. Они уже не способны защитить даже своих детей.
И это не преувеличение. Зимой ты привёл в садик ребёнка, стал раздевать и увидел, что ребёнок дрожит. Оказалось, не работают батареи. Ты начал разбираться и услышал про начальника местных теплосетей. Тот требовал от садика денег за проведённый ремонт. Его провели осенью: заменили пять метров труб и изготовили накладную – на пятьдесят. Теперь к оплате предъявляют огромный счёт и заявляют: пока не будет денег, не будет тепла. И вот дети мерзнут, болеют, в группе из двух десятков малышей – только шестеро и все в свитерах. Ходят стайкой, жмутся друг к другу, сидят на руках воспитателей.
Ты позвонил негодяю и предложил ему выбор: или сейчас же будет тепло или два года общего режима. Вскоре прибежали рабочие продувать трубы. Зачем-то прибежал глава местной администрации, который в трубах не разбирается. А потом тебе позвонили из садика и взмолились: «Пощадите, не надо никаких телекамер!»
И ты осознал степень скотства. Ты понял, почему директор не обратилась в прокуратуру. Готовилось перечисление денег за жирный откат, и глава администрации был явным образом в доле. Он прибежал, чтобы «перетереть», обсудить план действий, поскольку бизнес срывался. Всё то время, пока детей валили болезни, эта троица торговалась – спокойно и никуда не спеша. Они были абсолютно уверены: никто не вякнет.
Так, тихо, неторопливо, уверено, местное начальство разворовало здесь всё. Всякий ремонт производился по отлаженной схеме.
Ты стал выяснять, знают ли об этом аборигены, и с ужасом понял: все замечательно информированы. «Почему же вы это терпите?» Ты спрашиваешь, и внезапно всё сам понимаешь. Мечта о земном рае угасла. Не возникает более миражей. Давно утвердилось другое: осознание реальности адом, в котором как-то надо существовать.
Ты замечаешь, что многие не шибко этим огорчены. Они уяснили: если принять адские правила, то, в общем, жить можно.
Не так давно в здешнем аду снова появились строители. Заскучав в отсутствии больших начинаний, начальство выставило на конкурс окрестность адской земли. Нашелся любопытствующий инвестор. Он дал рекламу и привлёк деньги трудящихся масс. Денег этих оказалось так много, что компаньоны разум потеряли мгновенно. Они сразу начали воровать, а когда украли всё, что возможно, передрались. Все разом подали заявления в органы, сигнализируя, что их желают убить. А потом восстали трудящиеся. Началась невиданная заваруха. Под шумок митинговых страстей одних уголовников сменили другие. Твой дом с грехом пополам достроили, но тот, кто это сделал, до сих пор мечтает тебе отомстить. Ты разгадал его план – снести малоэтажный дом и поставить высотку. Ты подключил телевидение и помешал ему кинуть сотню семей. С той поры он не знает покоя: всё думает, как бы нож тебе сунуть, да так, чтобы на него не подумали.
Иногда мимо колесит джип со знакомыми номерами, и за чёрными стёклами сверкает пара ненавидящих глаз. И глядя на этого конкретного упыря, уже дважды побывавшего в розыске, и вспоминая про других упырей, орудующих в бизнесе и во власти, ты понимаешь, как далека, как оторвана от реальности эта мечта – обретения рая.
И всё же она жива. Она вернулась на этот клочок земли. Бывает, соберутся люди, всё уберут, вычистят, посадят цветы, и вдруг рассеются тучи и с чистых небес спланирует на здешние крыши святая рать. В такие мгновения тебя наполняет странной уверенностью. Щекочет душу дерзкое крылатое чувство. В такие минуты пробуждается вера.
Эта вера, скромной лампадой горящая в тебе и ком-то ещё, заставляет ад пятиться. Он огрызается, и это противостояние ты видишь повсюду. Кто-то поставил навес над родником, кто-то начертал на столбах пышную гадость. Кто-то разбил цветник, кто-то свалил рядом мусор. Кто-то дал, кто-то отнял. Кто-то взялся за гуж, кто-то сказал, что не дюж. Норму утвердить неслыханно трудно. Её приходится ежедневно отвоёвывать у уродства, которое изощряется в формах, стебётся и уверено, что измотает любого. Измотает, высмеет, заставит отречься, а потом обернётся рекой, которая унесёт и тебя, и твоих детей, покроет всё ровными тёмными водами, – той самой рекой, которая когда-то разделила землю и небо на два берега и не даёт им соединиться.
Великая, конечно же, сила. И всё же…
ДРАМА СПЕРМАТОЗОИДА
Если в левую руку роденовского «Мыслителя» вставить банку клинского пива, это будет очень точный портрет русского маргинала. Выехав из Москвы, ты таких мыслителей видишь нередко: в лесу, на поваленном дереве, у подъезда, на сломанной им же скамейке. Он сидит и мыслит, часами. Потом швыряет банку в чащобу или на тротуар и уходит.
Недавно ты понял, о чём же он думает? Он размышляет: почему не дал дорогу другому? Следом за ним, возможно, шёл новый Шостакович или Кличко, новый Барышников или Штирлиц? Но он всех обогнал, всех уделал – растолкал, вырвался вперёд и достиг цели первым. Он оплодотворил яйцеклетку. В награду за это он получил жизнь и теперь не знает, что с нею делать.
Как-то тоскливо стало вскоре после рождения. Нет, в раннем возрасте было ещё ничего: он гонял на велосипеде на речку, бил лампочки, щупал девок. Это было свежо, интересно, но вскоре он как-то мгновенно устал. Вдруг охватило странное состояние: вот не хочется ни хрена – ни музыку сочинять, ни кулаками махать, ни танцевать, ни в разведку. Получалось, что рывок к яйцеклетке – это его единственная победа. Дальше идут одни поражения. Даже к бабам он сделался холоден. Ну, не то, чтобы совсем стали они безразличны, а просто бороться за их благорасположение лень. Про таких, как он, говорят: «Ему нужно не только бабу привезти, раздеть и в постель уложить. Нужно ещё стоять рядом и на жопу нажимать».
Стыдно мыслителю за то, что преградил путь гениям музыки, ринга, танцпола или разведки. Тяготит его это, гнетёт. Мир упорно не замечает его. Парадокс: он существует (дышит, пьёт «клинское», ругается матом), а вроде его и нет. Никакого от него толку. Вот что больно. Вот чего не постичь.
Оттого и тянет его к детской площадке, где веет былой беззаботностью. Где как-то меньше болит. Нет, что-то происходит с человеком, когда он узнаёт, что не вечен. Что-то в нём с хрустом ломается. Один способен это перебороть, а у другого опускаются руки. Почему крошки счастливы? Они не знают, что смертны. И мы греемся рядом с их счастьем, нас согревает это детское ощущение вечности.
Но гонит мыслителя с площадки беспощадный каратель. Запрещает в этом месте пить и курить. Эх, всё бы подлецу тебя гнать! Лучше б заглянул в душу твою измученную. Может, тогда не прогнал, а объяснил, что ему с собственной жизнью делать? Он точно знает, что сам этого не поймёт. Он скорее погибнет – захлебнётся пивом и горечью.
Враг бы, что ли, напал на Отчизну. Тогда бы он встал, расправил плечи покатые и пошёл Родину защищать. На что ты, вражья сила, посмел покусился?! На тайну жизни моей?! На силищу мою скрытую, на тоску мою и печаль?! Так получи же за это, мерзавец! И – гранатой в него.
Но затаился враг. Не лезет, боится русских сперматозоидов. И поэтому придётся, видимо, работу искать. Придётся к чему-нибудь прислоняться, пристраиваться, чего-то там ковырять – вливаться в корпорацию «Русский сперматозоид» и до конца жизни строить кривые дома, кое-как ремонтировать, чтобы всё текло и качалось. То есть – мстить окружающим за неразгаданность жизни своей.
А ещё – за чёрствость, в людские души проникшую, из-за которой ты теперь не уверен в завтрашнем дне. Чем русский сперматозоид отличался, например, от литовского? Тем, что один, выпив килограмм водки, падал у дома, а другой – на кровать. А почему наш падал у дома? Потому что знал, что помогут! Но теперь времена изменились. Теперь могут и не помочь. Вот за это вам, суки, и мщение.
К государству тоже претензия. Несмело себя ведёт. Ему бы взять брата нашего за загривок и как-то использовать. Ведь всё равно пропадёт. Так лучше с пользой. Плаху рядом поставить и предложить город красивый построить или водоканал. Эх, не те ребята у власти!
Что ни говори, а есть у нашего брата удивительная черта. Он ждёт удара по заднице. Это нужно и ему, и стране. Когда жопа русского сперматозоида соединяется с государственным сапогом, сказка становится былью. Россия удивляет мир и себя. Раньше поджопник давал государь-император. Петр Алексеевич или Николай Палыч дело это любили. И при них держава была в почёте. Потом тем же самым усиленно занимались большевики. И тоже результат налицо: заводы, ракеты, бомба и «Лебединое озеро». Но Историю, как оказалось, можно повернуть вспять. Сегодня до нашей задницы никому дела нет совершенно. А потому бродят по русской земле сперматозоиды, так людьми и не ставшие, лакают пиво, ругаются, ломают скамейки. Силу свою изводят и губят нераскрытый талант. Бывало, крикнешь иному: братан, зачем лежишь ты в блевотине? Дай ответ! Не даёт ответа.
Но, может, ещё поднимется? Может, ещё состоится как личность? Ухватит идею собственной жизни и покажет всем кузькину мать. Илья Муромец ведь таким же сперматозоидом был. Лежал на печке и думал. Тридцать три года пытался понять: нафига? А как понял, так встал и всех ухайдокал. Ярко прожил жизнь. Так может, и на наших улицах будет праздник? Вы как полагаете?
Фельетон (вариант 2). Актуальность он несколько потерял (поведение Дурова-Пивоварова-Сванидзе-Млечина уже подзабыто), но все же… Дабы юмор-сатира не пропали зря.
«Суд времени». Год 2017
Стенограмма передачи «Суд времени».
Тема: Постсоветская эпоха – сущий ад или тяжелое испытание, которое мы прошли и которое требует понимания дабы не повториться вновь?
Н.Сванидзе: Здравствуйте, в эфире «Суд времени».
Россия – это страна с непредсказуемым прошлым. Сегодня мы будем обсуждать мерзкую, практически самую мерзкую из всех эпох в истории человечества – постсоветскую эпоху. Это было страшное время: люди недоедали, люди были лишены свободы, а над ними восседала мерзкая кучка чудовищ-олигархов, котов, заплывших жиром от безделья.
Судить историю вы будете вместе с нами – с помощью телефонного голосования. Зрители в студии тоже смогут высказать свою точку зрения.
Обвинитель на сегодняшнем процессе – писатель Леонид Млечин, а защитник – политолог Сергей Кургинян, президент Международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр». Итак Леонид Михайлович, актуализируйте тему.
Л.Млечин: Здесь много молодых людей, которые плохо помнят, а я вот помню и помню очень хорошо. Я жил в Советском Союзе – я так радовался парадам на Красной площади, я был членом Коммунистической партии Советского Союза, я был строителем коммунизма и от этого я был преисполнен самым великолепным чувством – патриотизмом и огромными историческими надеждами и ожиданиями. То, что началось в 1985-м году, у меня вызвало оторопь. Великую страну начали разрушать подлые людишки, а потом к власти пришли мерзавцы, абсолютно безнравственные олигархи. Ельцин – сволочь, воевал со своим собственным народом. Что уж может быть страшнее этого?
Актуальность темы в том, чтобы избежать фальсификаций истории и признать, как хорошо жилось при Советском Союзе и как хорошо живется сейчас, когда мы свергли власть бесстыжих антисоветчиков и прочих либероидов, которых я всегда внутреннее презирал, и стали жить по заветам отцов-основателей Советского государства.
Н.Сванидзе: Сергей Ервандович, вам слово – актуализируйте тему.
С.Кургинян: Актуальность темы в нескольких вещах. Во-первых, мы не должны проклинать или восхвалять историю, мы должны ее понимать. Не плакать, не смеяться, но понимать – был такой завет у западных философов. Настало время понимать историю. Для того чтобы не шарахаться из стороны в сторону мы должны историю скурпулезно анализировать. Оценивать ее предельно объективно и понимать, что это наша история.
Постсоветизм – это время тяжелых испытаний, которые наш народ выдержал и смог шагнуть вперед. Эти тяжелые испытания породила определенная причина, и эту причину нужно выявить и устранить. Чтобы не допустить этой трагедии никогда больше. В этом актуальность темы: никогда больше это – антисоветское извращения истории нашей страны - не должно повториться вновь!
Н.Сванидзе: Первый вопрос нашего обсуждения: Чем была постсоветская эпоха? Леонид Михайлович, ваш тезис, ваш свидетель.
Л.Млечин: У меня сидят два эксперта, позвольте я их представлю. Это Юрий Сергеевич Пивоваров, доктор политических наук, человек, много лет возглавлявший один из ведущих институтов РАН, и представитель семьи Микоянов – господин Микоян. На трибуне еще сидит Ирина Хакамада, писатель, автор книг "Писатель Ирина Хакамада", а также всенародно любимых бестселлеров "Суперхренорезка и я", "Все для шкафа", "Суперскороварка электрическая. Пособие по применению", "Я и все-все-все: Вини Пух, Гайдар, наноутюг, Немцов и Чубайс", между прочим, Ирина - человек, который работал в Госплане и может много рассказать секретов по поводу плановой экономики, она доктор экономических наук по японской модели плановой экономики.
Юрий Сергеевич, давайте с вас начнем. Как вы счтаете, чем была постсоветская эпоха?
Ю.Пивоваров: Это была чудовищная антропологическая катастрофа, это была невыносимая для нашего народа пытка, буквально антропная катастрофа, страшная мука в полном смысле этого слова. Было оплевано самое святое, что у нас имелось – Октябрьская революция 17-го года. Но мы выстояли… Мы выстояли вопреки этому антисоветскому времени. И когда наконец-то Советский Союз возродился вновь и наконец-то стало можно читать Ленина и Маркса – а нам запрешали читать этих ученых, я, будучи директором академического института, должен был сверять свои взгляды с Солженицыным, а Маркса, Ленина, Проханова, Кургиняна и других патриотических мыслителей читать под столом – мы все увидели, что капитализм – это тупиковый путь развития. Социализм и тем более коммунизм в этом смысле – наш любимый исторический путь.
Л.Млечин: Я только напомню молодым людям, что по постсоветскому телевиденью был сплошной разврат, была пропаганда насилия, жестокости, самых ужасных сексуальных извращений. Дети были лишены возможности нормально развиваться. Лично я, уходя рано утром на работу, на канал ТВЦ ел краюшку хлеба и целый день потом голодал. Я был бледен от недоедания, я начал страшно седеть. Ах, сколько было порока на постсоветском телевиденье! Сколько нас зомбировали! Люди были лишены возможности думать, нормально питаться, противостоять антисоветским СМИ.
Н.Сванидзе: Я только напомню, Леонид Михайлович. Снималась масса антисоветских, абсолютно лживых антисоветских фильмов, которые мы должны были смотреть. Всевозможные «Исторические хроники», эти нескончаемо лживые переборы какого-то грязного белья. Я просто цитату приведу из одного публициста: «Исторические хроники» порочат Россию и обрушают сознание ее народа». Это сказал сам поэт Бездоменко-Задунайский. Какое же это было чудовищное время, что нас довели до такого.
Сергей Ервандович, ваш вопрос стороне обвинения.
С.Кургинян: Я никогда не думал, что – пусть и очень условно – окажусь по эту сторону баррикад. Мои свидетели тоже. Но мы защищаем лишь необходимость отвечать за свои слова и поступки и пытаться видеть свою ответственность в происходящем. Даже если это происходящее касается постсоветизма. И при этом мы выступаем за то, чтобы объективно оценивать историю.
У меня вопрос к господину Пивоварову: а вы как видный ученый, доктор наук, мне случаем не подскажите, кто кричал, что советский человек – антропологическая катастрофа?
Ю.Пивоваров (срываясь на крик): Меня заставили. Я руководил академическим институтом, я должен был кормить сотрудников, семью, жену и еще одну женщину в Подмосковье. Меня приперли к стенке и заставили это сказать. Я даже праздники советские все праздновал. Я был как Штирлиц из «Семнадцати мгновений весны».
Н.Сванидзе: Сергей Ервандович, время было страшное. Людей заставляли воспевать Ельцина. Лично меня заставили читать текст на его похоронах. Я сказал, что не буду этого делать, так как ненавижу этого кровожадного тирана. Тогда в комнату вошли ФСБшники и сказали, что перережут мне глотку, если я не стану хвалить Ельцина и изображать страдания по поводу его кончины.
С.Кургинян: Позвольте, но так же нельзя. То, что вы снимали свои «Исторические хроники» было вашей позицией. Мы все это помним. Мы помним сколько всего вы сказали мерзкого про Сталина.
Н.Сванидзе: Сталин – мой родственник. Я его большой поклонник, он – мой герой с малых лет. Он взял страну с сохой, а оставил ее с атомной бомбой. Это великий человек. Никому не позволено…
С.Кургинян: Но в своих «Исторических хрониках» вы говорили прямо обратное.
Н.Сванидзе: Время было чудовищное – иначе было нельзя… Я чудовищно боялся, что за мной ночью прибудет «воронок» и увезет за недостаточную либероидность освещения личности Сталина. Если бы вы знали, как я боялся. Как я страдал…
С.Кургинян: А в компартии вы состояли тоже по причине боязни? А сейчас, когда вы уже трижды напару с Леонид Михалычем просились вступить в компартию, а вас не взяли? Это тоже конъюнктурное решение? Да или нет, Николай Карлович?
Л.Млечин и Н.Сванидзе (почти хором): Мы любили КПСС, а теперь вот пытаемся вернутся в нее…
Л.Млечин: И к тому же оба мы теперь абсолютно счастливы. И вступали мы в нее по доброй воле… Я мечтал стать примером для своих близких, стать человеком и коммунистом… Для этого я вступал в пионерию, в комсомол, ездил на стройки, вступал в партию, писал книжки про то, как хорошо жить при советской власти и как плохо жить и дышать человеку при капитализме…
С.Кургинян: И вы не боялись?
Н.Сванидзе: Я боялся только двух вещей – Ельцина и олигархов. Я под их влиянием вынужден был слать проклятия советскому строю, самому прогрессивному строю в мире! Я боялся. Мы все люди – мы боялись либероидов.
С.Кургинян: Я считаю советский строй прогрессивным, хотя и требующим дальнейшего развития…
Л.Млечин: Не надо никакого развития. Советский строй оптимален. Не надо никакого его развития. Не надо… Он оптимален…
Н.Сванидзе: А я боялся…
С.Кургинян: Я могу сказать только одно. Я никогда не боялся высказывать свою точку зрения. И когда в 68-м году осудил ввод советских войск в Чехословакию. И когда выступил с книгой «Постперестройка», заявив, что перестройка погубит Советский Союз. И когда вступал в КПСС во время, когда из нее все бежали. И когда назвал постсоветизм ликвидкомом и зоной сброса исторического времени, регрессиумом. Я никогда не боялся заявлять свою позицию.
Н.Сванидзе: Сергей Ервандович, ельцинская власть нас довела до того, что мы не могли даже своим женам пожаловаться на Ельцина, посетовать на него. Это было попросту опасно. Мы в своей семье должны были восхвалять его и следить за другими. В случае необходимости нужно было сообщить куда следует… Донести поскорее, что твой сын или твоя мать не очень хорошо отзывается о Ельцине…
С.Кургинян: И вы доносили?
Н.Сванидзе: И я доносил. Нас этому учили…
С.Кургинян: На телевидении учили?
Н.Сванидзе: И на телевидении учили, и в метро нас этому обучали... Бывало едешь на работу, думаешь, как сегодня будешь восхвалять Гайдара в своем "Зеркале", а тут тебе раз и объявляют: "Уважаемые пассажиры: блюсти ельцинизм в своей семье - долг каждого гражданина эРэФ". А сколько вышло статей вроде таких "Ударим перестройкой по ВПК", или "За "единоросскую" партийность в дифференциальной математике!", или "Ельцинизм как основа современной гидрогазодинамики", или «Анатолий Чубайс как выдающийся физик-теоретик в сфере физики наночастиц»...
Лев Дуров (с трибун): Вы все мерзкие людишки. Вы не хотите понять, что есть гусь, гусь бывает жареный, пареный, маринованный, вяленый, сырокапченый… О, если бы вы знали, как я убиваю гуся, как я его ем… О, если бы вы знали, как я люблю кефирчик… Верьте мне, Коля, кефирчик очень полезен для желудка… Верьте мне.
Н.Сванидзе: Отключите микрофон народно любимому артисту – он давно в маразме. С горя по поводу своего преждевременного выхода из КПСС.
Л.Млечин: Позвольте, Лев Константинович только что прекрасно продемонстрировал, как мы голодали при Ельцине. Люди месяцами не получали зарплату. Я работал телеведущим на канале и у меня была только одна пара носок. Рубахи у меня не было вообще – до 2017 года я, живя в Москве в 90-е или 2000-е и работая на ведущих каналах телевидения, не мог позволить себе ни вставить зубы, ни нормально питаться, ни купить нормальную рубашку вместо манишки, которую я спёр в редакции журнала, когда еще был японистом. Носового платка у меня не было. Как я его в перестройку потерял, когда убегал от сторожевых собак, охранявших яблоневый сад, под Москвой, так у меня его больше и не было. А всего-то хотел сорвать пару яблочек на компот, но ельцинский режим этого не позволил. Мы просто не могли себе позволить купить носовой платок или пару яблочек.
С.Кургинян: Как вы быстро меняете позицию, Леонид Михалыч. Вы просто неподражаемы в этом качестве. То вы говорили про землистый цвет лица, а теперь вы говорите, что у вас не было сорочки и носового платка.
Л.Млечин: Да, надо хотя бы немного знать историю, уважаемый мой коллега. Прилавки были полны, но мы не могли ничего купить. У меня дома не было радио и света, мы всей семьей после перестройки были вынуждены переехать жить в землянку под Костромой. Нечем было кормиться, знаете ли.
С.Кургинян: Где вы писали свои книги?
Л.Млечин: Книги писали другие и подписывали моим именем. Сам я с этого имел по 10 копеек за книгу. За антисоветчину давали больше – по 30 копеек.
Н.Сванидзе: Ах, Сергей Ервандович, вы не понимаете, что люди голодали. И вспоминали СССР. Мои знакомые с телевиденья просто рыдали у мавзолея, прося Владимира Ильича Ленина подняться и силою своей воли вернуть нас в СССР.
С.Кургинян: Ну мы же знаем, что это не так. Вы все катались как сыр в масле. И посыпали проклятиями Ленина. Получая приличную зарплату. А вот работяга мог и недоедать, но вам до этого не было никакого дела.
Н.Сванидзе: На телевиденье получали грошовую зарплату. Говорить об этом было нельзя – была жесточайшая цензура.
Лев Дуров: Я старый, больной человек. Я нуждаюсь в кефире. Вы все подлые людишки…
Л.Млечин: Надо же до чего довели эти антисоветчики уважаемого артиста. Он впал в маразм…
Н.Сванидзе: Сергей Ервандович, вам слово. Ваш свидетель, ваш тезис.
С.Кургинян: Я считаю, что тот лубок, который нам тут нарисовали не имеет ничего общего с реальностью. Я не люблю антисоветизм, и я его одним из первых среди экспертов начал беспощадно разбирать как феномен. В то время когда Сванидзе и Млечин пели ему осанну. Я считаю антисоветизм – обменом первородства на чечевичную похлебку. Но я при этом не согласен размениваться на лубки… На лубки, уводящие нас от сути исторической эпохи.
Постсоветизм – это время, когда общество с помощью деморализации повели к ончательному ликвидкому. Я обвиняю тех, кто это осуществил.
Это время, когда регресс обрушил экономику и социальную сферу, осуществил криминализацию всех сфер человеческой жизнедеятельности. Я обвиняю тех, кто это осуществил или этому способствовал.
Но главный вопрос – философский. Повинны ли Сванидзе-Пивоваровы-Млечины в том, что они постоянно лгали и тем самым измывались над народом. Наш ответ: да, повинны. Сначала они воспевали советскую власть, Леонид Михалыч даже книжку неаписал про то, как хорошо живется детям. Потом они воспевали ельцинизм и постсоветизм. Теперь они воспевают новый советизм и клянут постсоветизм. Доколе вы будете колебаться?
Этому нужно положить конец. Это такие как они привели наше общество к упадку. Я обвиняю их. За их изворотливость, коньюнктурность, разрушившую СССР и устроившую ужас антисоветизма, который они теперь так рьяно проклинают. Клянут некогда горячо любимого ими Ельцина на чем свет стоит…
Я их обвиняю за двурушничество и приспособленчество, так дорого обходящееся нашему народу.
………………..
В «Литературной газете» (№16-17) опубликован материал с редакционным названием «Рабле и Ко на тонущем корабле». Я предлагаю читателям «Сатирикона» полную версию этого эссе, ставшего результатом осмысления текстов Лосева, Аверинцева и Кургиняна, посвященных творчеству Рабле и его проекции в наши дни.
САТИРА, СЕСТРА МОЯ
Сатира сегодня гонима. Она не нужна изданиям, сидящим на госдотациях. Она не нужна изданиям олигархов. А других не имеется.
Возрождённый не так давно «Крокодил» наглядно показал, чего ждут от сатиры новые русские. Они хотят, чтобы она превратилась в антисатиру и обращала человека в свинью. При этом они ещё требуют, чтобы эта затея приносила им прибыль. Наше счастье, что русские олигархи – существа алчные. Им жалко выбрасывать деньги, играя на понижение. Иначе бы антисатира всё смешала с дерьмом.
Старая добрая сатира не умерла. Она загнана в угол и стоит там с кляпом во рту. Загнали её в этот угол два обстоятельства. Первое: сатиру боятся власти и капитал. Она ведь по природе своей социальна: вскрывает язвы, бичует пороки и гонит волну. Всё это в наши дни не приветствуется. И второе: сатира абсолютно растеряна. Кляп вполне можно вытащить. Она сама не знает, что говорить.
Сатира никогда не жила в условиях своей ненужности. Она всегда была нужна: буржуазии или советской власти. Она привыкла быть ведомой и бить по намеченным целям. А сейчас?.. Никто никуда не ведёт и целей никаких не указывает. Спонсоров нет.
Сегодня перед сатирой открываются два пути: либо предать себя и стать анти (превратиться в отмороженный стёб), либо измениться – взять невероятно сложный барьер и дотянуться до неба.
Сатира способна выжить лишь в одном случае – если обретёт метафизический драйв, то есть станет выше идеологий. Она обречена на эту великую перемену, поскольку воочию увидела бездну. Нельзя увидеть бездну и не измениться. Ты либо становишься её добычей, либо начинаешь сопротивление. Сделать вид, что всё остаётся по-старому, не получится. «По-старому» уже никогда не будет. То, что произошло с русским миром, изменило его навсегда.
Сейчас мир этот топчется на краю пропасти. Его приглашают сделать шаг вперёд и навсегда покончить с сомнениями, а он как-то замешкался. Не знает, что ему делать – падать или карабкаться.
Специалисты (настоящие, не болтуны) говорят, что есть единственный путь национального восхождения. Условно его можно назвать китайским, хотя по пути этому шли все процветающие сейчас государства. Это жесткое руководство экономикой, идеологический диктат, суровый закон и трепетное отношение к нравственности.
Но, похоже, есть второй путь – наш, уникальный. И заключается он в том, что общество, заглянув в бездну, сказало: «Спасибо, не надо!» Или: «Я не твоя добыча».
Общество наше этого ещё не сказало. Но может. И сатира обязана ему в этом помочь. Иначе она не нужна никому, даже себе самой. Иначе лучшее, что её ожидает – это роль слуги самодовольной и тупеющей власти.
Сегодня сатира уже не может не видеть своего истинного врага. И это, конечно же, не самовлюбленный гламур, жалкая пена, которую легко уносит течением. Истинный враг сатиры – это анти и все его спонсоры.
Антисатира – враг очень сильный. Сила этого коллективного Кощея Бессмертного заключается в том, что он лишён всяких рамок и ясно осознает свою цель. Это не бесценностная публицистика, как многие полагают. Это публицистика, нацеленная на уничтожение ценностей. Именно поэтому она выжигает их стёбом.
Анти воюет с Богом и божественным в мире и человеке. Ей не нужен Бог, потому что с ним не разгуляешься. Он же требует пребывать в рамках, и требует это от всех.
Анти осознает, что Бога нужно убивать ежедневно, потому что он имеет вредную привычку воскресать. Его нужно мочить всюду и неустанно. Иначе вернутся проклятые идеалы и утопические мечты.
Анти ненавидит идеальные устремления и социальные грёзы. Оно не желает земного рая для всех. Оно желает и всегда желало рая для избранных.
Традиция антисатиры восходит к Рабле, которого ошибочно называют сатириком. Рабле не сатирик. Он антисатирик. Это писатель, глубоко презирающий ценности Ренессанса. Хорош сатирик, который превозносит плоть, высмеивает всё духовное, пропагандирует скверну и упивается натурализмом – жратвой, половыми актами, испражнениями.
Рабле упорно привязывал смеховую культуру к низу, к попранию норм, к аморальности. То есть творил антисатиру. Он же дал своему детищу путеводный образ, благодаря которому анти обрело бессмертие. Рабле изобразил Телемское аббатство – рай элитариев, которые, живя целиком за счёт общества, отбрасывают всякие нормы и делают то, что им вздумается.
В далеком шестнадцатом веке образ Телемского аббатства был воспринят, как шутка. Как легкомысленная утопия, вступившая с забавный спор с великой утопией Мора. И тогда, и в последующем Телему задвинула в тень история.
Европейский мир восходил. Его меняли идеи гуманизма, просвещения и прогресса. Сатирики сражались за новое общество в первых рядах. Они мечтали о новом национальном доме, без церковного диктата и феодального произвола. Образ идеального государства вдохновлял и Костера, и Вольтера, и Дефо, и Свифта, и Диккенса, и Твена. Сатирики потешались над попами и аристократами, славили реформы и освобожденного человека. Они высмеивали отживающие порядки и пытались исправить нравы своих современников.
Пленённые социальными грёзами, сатирики не разглядели, что родилось нечто зловещее, некий иной смех, содержащий фундаментальное отрицание всего, что им дорого. Они считали Рабле собратом. Долгое время он воспринимался как весельчак, чей пафос состоит в освобождении от кабалы мнимых святош и власти тупых феодалов.
Разогретые идеалы и восходящий поток истории вполне объясняют, почему Рабле мало кого вдохновил. В последующие века он выглядит трагически одиноким.
За четыре века были предприняты лишь две попытки воплотить Телему. В середине XVIII столетия группа английских аристократов объединилась в «Клуб адского пламени». В развалинах старого монастыря весёлые бездельники создали подобие Телемского аббатства. Однако это был жалкий симулякр – место для выездных оргий, где магическими ритуалами пудрили мозги благородным девицам.
Серьёзней к делу подошёл Кроули, влиятельный мистик, которого родная мать называла «зверем 666». Он творил свою Телему как религиозное учение, основанное на идеях Рабле.
Кроули и его последователи, считали, что момент крайне благоприятен. На рубеже XIX и XX веков впервые заговорили о закате Европы и остановке прогресса. Эти пророчества вселяли надежду в сердца телемитов. Им казалось, что счастье близко.
«Святое аббатство Телемы», созданное на Сицилии, просуществовало недолго. Этот зыбкий мираж история развеяла очень легко. Кроули обвинили в сатанизме и неосторожном убийстве и начали отовсюду гнать.
Телемиты ошибались, полагая, что час настал. Коммунизм, национал-социализм и западная демократия вступали в великую схватку, и ни одной элите мира не нужен был человек, который её развращает – вещает про какую-то магическую мастурбацию, например. Тогда было как-то не до магической мастурбации.
Знакомый мираж вновь возник в конце ХХ века, когда мировая схватка закончилась. Коммунисты и капиталисты победили нацистов, а затем начали бороться друг с другом. Итогом стало падение советского строя.
Но ещё до того, как он рухнул, мир тихо окрасился в серое. Его заволокло странным туманом, полностью скрывающим будущее. Куда идти, уже мало кто понимал. Шок, порожденный страшными войнами, вызвал к жизни постмодернизм с его ненавистью к истории и желанием творить издевательские коллажи.
В это время уже ничто не мешало формироваться антиэлите, презирающей ценности эпохи Модерна и не желающей никакого развития. Было объявлено о конце истории, человека, гуманизма и всего прочего, что долго не давало покоя.
Местом, где «концу истории» обрадовались больше других, был Советский Союз периода упадка и разрушения. Здесь антиэлита, стыдящаяся своей страны и проклинающая своё прошлое, вдруг обрела путеводный образ. Её совершенно очаровал Рабле, которого восславил знаменитый советский литературовед Бахтин. Её пленило Телемское аббатство.
Телема порождала фантазии. Она манила сексуальным раскрепощением, лёгкостью бытия и красками вечного Карнавала. И главное – полной мировоззренческой ясностью, поскольку превозносила телесное.
То, что попытки воплотить данный мираж приобретали зловещий характер, элитариев не особо пугало. Наших элитариев зловещее вообще не пугает. Иначе бы они не вешали на свои авто известные номера.
Антиэлита приступила к работе – сооружению рая для избранных, узаконенного борделя, сладость жизни в котором будет обеспечивать общество. Ей было ясно, что нормальное общество это соорудить не позволит. Поэтому стало спешно его обыдливать. Гнилое общество элитарному борделю не угрожает. У него нет ни ценностей, ни достоинства. Оно может только завидовать, заискивать и исполнять пожелания. И такое общество позволит выкачать из страны всё.
Антиэлита создала клонов Рабле – его бесчисленные мелкие отражения. Она расплодила и направила всю эту стебущуюся кодлу, которая видела себя в будущем борделе привилегированными шутами.
Клоны замечательно поработали. Во времена перестройки они талантливо отстебали советские культы. В девяностые годы – национальные. А совсем недавно изгадили «Крокодил» – сделали из него пушку, стреляющую говном во все стороны.
На этот натиск сатира отвечала редкими выстрелами (чем-то возмущалась, что-то привычно высмеивала) и сдавала позиции. Она отступала, не понимая, откуда вдруг забил такой фонтан иного, странного смеха. Она не понимала его природу. Вот эти отморозки стебутся и стебутся без меры, а чего хотят? Если хотят национального рая вместо советского, то почему стебут Севастополь? Ведь никакой национальный рай невозможен без «священных камней».
В итоге сатира забилась в угол, где ей ещё и сунули кляп. Теперь её не видно и не слышно. Видно и слышно лишь неких деятелей эстрады, которым уже пора давать звание «коммерции сатирик» за то усердие, с которым они обращают в личный доход стоны общества.
Сатира, милая, тебе пора выходить из угла. Чтобы выстоять и потеснить анти, тебе нужно избавиться от чёртова кляпа и взять слово. При этом тебе нужно не барахтаться в мелкотемье, не тонуть в старой советской традиции и не пасовать перед сложностью. Сегодня настоящие темы – это торжество смерти, сон души, деградация бытия, новые формы тоталитаризма и утверждение ада.
Тебе нужно ясно видеть своего врага и понимать, что им движет. Тебе нужно учиться по-взрослому читать тексты: кто написал, что вдохновило и чего граждане добиваются? Иначе ты просто не сможешь на это ответить. Ты будешь мычать, а современное общество мычания не приемлет. В результате ты окажешься в заднице со всеми своими принципами. Тебя выстебут и повесят сушиться.
И драма будет состоять не в том, что конкретному сатирику разобьют нос и выставят его мудозвоном. Драма будет состоять в том, что грязевой поток сметёт всё. Мы же помним, как легко иная смеховая культура расправилась с советскими культами. Она обратила их в дым. Тоже самое она сделает и с культами новой России.
Когда антиэлита осознает, что идеология стоит дорого и на ней нельзя экономить, она направит на уничтожение оставшихся ценностей такой ресурс, что мало не покажется никому. Это будет информационный террор по принципу «гаси свет».
Антисатира не даст сформироваться национальному сознанию. Она не позволит сформироваться нормальной элите. Она выстебет любую идеологию. Всё, сказанное от имени государства, будет молниеносно извращено и окарикатурено.
Анти будет опускать русский мир и гасить его звёзды. Оно будет подрезать национальные крылья. Оно тем и живо.
Ребятам этим национальный рай нужен, как верёвка на шее. При одной мысли о таком рае их тянет блевать. Им нужен Замок, надёжными стенами отгороженный от их же руками осквернённой реальности. В реальности этой всё будет дёшево: руки, мозги и тела. Оттуда можно будет выкачивать жизнь бесконечно.
Чтобы не позволить соорудить Телему, сатире нужен метафизический взлет. Ей нужно высекать искры эмоций и будить мысль. Не давать анти усыплять души. Ей нужно не изображать из себя коллективного Вуди Аллена, а прорываться к пониманию истории и современности, к политическому и философскому знанию. А ещё ей нужно жёстко оспаривать фундаментальные утверждения антисатириков: «всё остывает», «слово бессильно», «человек – скот». Оспаривать, поскольку всё это пошлейшая ложь. В человеческом мире действуют иные законы, часто противоположные физике. Слово живёт, пока не погибла надежда. И люди достойны лучших определений.
Человек слишком сложен, чтобы судить о нём было позволительно червяку.
Ты согласна, сестра?
СТРАШНАЯ СКАЗКА
Лучшие люди уехали и увезли свою Россию с собой. Они не могли жить так, как их заставляли: соблюдать законы, платить налоги, пьяными не садиться за руль.
В принципе, они готовы были сотрудничать с властью. Когда она сказала: «Надо!», они привычно ответили: «Есть!» Лучшие люди объявили о том, что ничего не имеют против нравственности, и даже подписали «Моральный кодекс русского олигарха». Они взяли на себя обязательства: больше десяти баб в Куршевель не возить, дороже пятнадцати тысяч евро за бутылку не платить и так далее. Было трудно, но они вынесли испытание с честью.
Увы, власть не оценила их подвига. Лучших продолжили строить: заставили тратиться на социальные нужды и армию, вынудили усмирять своих деток. Им вынесли мозг какой-то «национальной идеей». Их опускали и опускали, и вот нервы не выдержали.
Лучшие обиделись и договорились свалить. Они нашли место на земле, где можно свободно дышать и не чувствовать себя чужаком или тягловой лошадью. Это был банановый остров посреди тёплого океана. Туземное правительство за взятку сдало его в аренду на век. Лучшие построили на острове виллы и завезли терпил, которых можно бить, унижать и давить машинами. Без этого жизнь не могла быть по-настоящему сладкой. Они открыли свою ментовку. Не «полицию» какую-то там, а ментярню нормальную, где парни понимают расклад.
Так русские олигархи обрели берег мечты, назвав его «Маленькая Россия». Здесь они вздохнули, наконец, полной грудью.
Следом за элитариями на остров перекочевали деятели современной культуры: команда «Комеди-клаб», «Дискотека Авария» и ещё много всего. Они не могли расстаться с теми, кто привык палить бабки.
Остров оброс заведениями, где заботу о себе ощущала каждая клеточка плоти. Для ######ей здесь построили целое общежитие. А рядом ещё одно, Дом прессы. Отсюда тёлки и журналисты рейсовыми автобусами отправлялись на виллы – чтобы помочь лучшим людям избавиться от избытка жизненной силы и взять у них интервью.
Жизнь на острове пошла сказочная. Ни закона, ни рамок – делай, что вздумается. Вечный карнавал на берегу океана – с утра и до потери сознания.
Всё, что запрещалось на большой земле, здесь нашло выход. Олигархи орали матом, встречая рассвет. Они посылали подальше всё, что им навязали: бога, душу, родину-мать, стыд, совесть, достоинство. Это называлось «утренняя молитва». Когда было грустно, лучшие безмолвно и хмуро трахали тёлок, выстраивая их шеренгами. Когда весело – устраивали забавы. Подлинным удовольствием было разогнаться на новом феррари и выпрыгнуть из авто на краю пропасти, ухватившись за жидкую травку и своими глазами увидев взрыв. Или утопить яхту, чтобы вся тусовка, включая тебя самого, добиралась до берега вплавь, рискуя стать добычей акулы. Островная пресса с восторгом описывала весёлые приключения элитариев, определяя, кто стал героем дня.
А ещё олигархи любили спортивные игры – например, игру в прятки. Верхом на лошадях они гоняли терпил, которые разбегались по всему острову и прятались в самых невероятных местах. Их приятно было найти и отпиzдить.
Чтобы терпилы, часом, не подняли бунт, с большой земли были выписаны известные либералы. Они втюхивали терпилам про Сталина, ГУЛАГ и репрессии, и те понимали, что им, в сущности, живётся не так уж и плохо.
Как упоительны были здешние вечера! Эстеты, приглашенные с большой земли, устраивали чудные декадансы, демонстрируя утончённость всего греховного. Они читали стихи проклятых поэтов и в тонких пантомимах показывали красоту извращения. Звучал гобой. Плясали язычки китайских фонариков. На подносах тихо проплывали средства мистического прорыва: опиум, героин, таблетки «Экстези», клей «Момент». В такие часы элитарии и их богемные гости составляли удивительное единство, где в каждом взгляде и жесте сквозило понимание и желание помочь забыться в сладком экстазе.
По большому счёту, это был, конечно, демарш. Олигархи рассчитывали, что родина опомнится и позовёт их назад. Что она не сможет жить без их миллиардов и всего, к чему они её приучили: сникерсов, таблоидов и массовых зрелищ.
Однако шли месяцы, а родина почему-то опомниться не спешила. Никто их не увещевал, посыпая голову пеплом. Лучших людей упорно не звали домой. Брошенная родина как-то странно напряглась и внутренне сжалась. Словно стиснула зубы. В ней началось что-то странное – какие-то непонятные элите процессы. Там стали исчезать хамство и алчность. Их запретили пропагандировать. Жизнь в новой России оказалась предельно скромна. Она во многом ухудшилась, но исчезновение олигархов и их холуёв люди сочли благом, которое с лихвой перекрывало все неурядицы. В стране сделалось чище. Исчезли уличные растяжки с пошлятиной и рекламные щиты с мерзкими рожами. В отсутствии негодяев продюсеров стали создаваться нормальные фильмы и передачи. Появились целые телеканалы, которые можно смотреть. Стали открываться кассы взаимопомощи, где деньги давали в долг под честное слово. Цены поползли вниз. Никому уже не позволялось торговать, вступая в сговор и набивая карманы сверхприбылью.
Частный бизнес пережил невиданный кризис, но не обрушился и вскоре решительно пошёл на подъём. Помог в этом новый, вызревающий на глазах капитал. Это был удивительный капитал, нематериальный, но именно он строил и организовывал жизнь. Это был капитал человечности.
Олигархи, которым доводилось смотаться в Россию, рассказывали: будто чужая страна. Приходиться держаться в узде: улыбаться и соответствовать. Ни полоснуть матом, ни учудить, ни предложить махинацию. Такое раньше испытывали, когда приезжали на Запад. В общем, душно и гадко до невозможности!
– Что творят! – качали головой лучшие. – Родину, суки, отняли.
И шли пиzдить терпил.
А потом прогремел гром: хозяев «Маленькой России» лишили гражданства, а всех, кто туда зачастил, занесли в чёрные списки, как прокаженных. Им был «временно» (на пятьдесят лет) закрыт въезд в страну.
Олигархи отреагировали на это вполне симметрично. Они сожгли русские паспорта в костре из балалаек и валенок, а в центре острова соорудили огромный монумент в виде члена – чтобы власть могла увидеть его из Кремля.
Родина приняла вызов. Она превратила «Маленькую Россию» в новые Соловки. Раз в квартал у берега бросало якорь казённое судно, которое именовалось «Надежда». Оно доставляло на остров новичков, лишённых гражданства за распил бюджета, взятки или организацию подпольного бизнеса.
К счастью, люди на берег высаживались небедные. Деньги, спрятанные на иностранных счетах, позволяли им гармонично влиться в местное общество.
Поначалу веселье на острове не убывало. Ребята из «Комеди-клаб» ежедневно покоряли творческие вершины, выстёбывая то «Лебединое озеро», то «Ивана Сусанина». Они накачивали всю эту культурную хренотень колоссальной пошлятиной.
Новички подчас выкидывали классные номера. Однажды доставили на остров партию самцов орангутангов, накормили их виагрой и выпустили в деревне терпил. Весь следующий месяц голодранцы стонали, держась за задницы, а либералы читали им лекции, убеждая, что при Сталине было хуже.
«Надежда» упрямо доставляла новые партии ссыльных, и аборигенов это уже не на шутку тревожило. Тесновато становилось на острове.
Приезжие рассказывали вещи ужасные. В России закипала новая жизнь. Власть ковала законы: она запрещала не только грабить народ, но даже ссать на обочинах. Было восстановлено бесплатное высшее образование. Стало модно быть умным и сложным. По всей стране открылись философские клубы. Невероятно вырос патриотизм. Люди почувствовали родину, вспомнили, что государство создают для народа, а не для элитных семей. Новые предприниматели с охотой работали за десять и даже пять процентов рентабельности и с восторгом платили налоги. Про «Маленькую Россию» на большой земле помнили, но называли её теперь «Остров Зверя». Выяснилось, что русские телеканалы иногда засылают сюда репортёров. Они снимают всё, что здесь происходит, и показывают как пример дикости. Получалось, что без элиты страна зажила вполне счастливо. Словно лучшие были не лучшие, а хлам человеческий.
Новости потрясали и погружали в уныние. Иным из олигархов долго не удавалось прийти в себя – как-то пережить унижение. Приходилось неделями пиzдить терпил, чтобы успокоиться.
И на сей раз, возможно, переборщили, потому что произошло нечто неслыханное. Однажды среди ночи терпилы хором запели «Интернационал».
Утром на разведку был отправлен самый опытный либеральный оратор, который тогда и пропал. Последний раз его видели бегущим по пляжу. За ним гналась толпа с палками.
– Расскажи нам про Ленина! – кричали терпилы. – Про сталинские лагеря расскажи!
Пришлось подтянуть ментов, чтобы те восстановили порядок. Но даже после того, как бунт стих, прежняя жизнь не заладилась. Терпилы начали сматывать с острова. Они уплывали на всём, что способно было удержать на воде: наспех сколоченных плотах, надувных матрацах, украденных досках для виндсерфинга, а порой – в винных бочках. Участились захваты водных велосипедов. На всём этом далеко было не уйти. Менты быстро настигали беглецов на своих катерах и возвращали обратно, но те снова бросались в волны, иногда на верную смерть.
Хрен бы с ними, этими голодранцами, но работать на острове кто-то был должен! Мусор производился в огромных количествах, на виллах каждое утро – разруха, и кому-то надо было заниматься уборкой и восстановительными работами. Пришлось ввести правило. Пиzдить терпил, конечно, не перестали, но в ментовке каждый отпиzженный получал компенсацию.
Казалось бы, придумали мудро, но, увы, не сработало. Однажды деревня терпил опустела. Во время очередного визита «Надежды» её обитатели организованно бросились в море и в отчаянном броске добрались до плавучей тюрьмы. Остановить их оказалось нельзя.
Массовый побег огорчил элитариев. На стрелке они постановили привлечь к работе ######ей, но тёлки той же ночью угнали быстроходную яхту и посреди океана обратились к мировому сообществу, умоляя спасти от насильников. Их подобрал Седьмой флот США, с которым ментовской катер решил не связываться.
Постепенно элитарии начали привыкать к бардаку. Было в этом даже что-то эстетское. Невосполнимо оказалось одно. Всё время хотелось кого-нибудь отметелить. Отсутствие привычной возможности порождало депрессию и светлую грусть по тем, кого уже не достать.
Вместо терпил всё чаще доставалось деятелям культуры и журналистики. Бесследно это пройти не могло. У команды «Комеди-клаб» стало пропадать чувство юмора, у «Дискотеки» и прочих – желание выступать, а у журналистов – интервьюировать. Вернуть вдохновение не могли даже щедрые компенсации. Люди творческих профессий уныло бродили по берегу и бросали в волны бутылки с записками, исполненными искренних чувств и поэтических импульсов. Они надеялись, что морские течения отнесут их сочинения к родному берегу, где шелестят березы и живут сердечные граждане, способные жалеть и прощать.
Однажды так и произошло. Вставшая на якорь «Надежда» объявила, что пошлякам дают шанс. Они могут вернуться с условием: год провести в карантине за чтением Чехова, Толстого и Достоевского, а потом написать сочинение на тему «Кем я стану, когда нравственно вырасту».
Капитан ещё не закончил передавать в эфир сообщение, а деятели культуры и журналистики уже были в воде и вскоре карабкались на борт.
– Вовремя смылись, козлы, – прорычали лучшие люди, провожая взглядом долбанную «Надежду».
Их новым увлечением стала магия. Всё другое как-то уже не канало. Выписанные отовсюду шаманы и колдуны широко распахнули двери в неведомое. Они научили элитариев вызывать духов и говорить с мертвецами. Лучшие легко входили в пространство скрытых миров и черпали оттуда невиданные способности. Они научились говорить на языке птиц и животных, вызывать грозы и ураганы, проходить сквозь стены, воспламенять взглядом, летать. Им не удавалось только одно – обращаться в волков. Для этого полагалось исполнить ритуал на крови. Требовались жертвы, а выбрать было особо не из кого. Своих собратьев мочить было нельзя. Это грозило сварой.
Выручили либеральные агитаторы. Они верили в олигархию и не желали с ней расставаться. Они были убеждены, что всё происходящее – эволюция, и диковатая публика неизбежно превратится в вежливых и парфюмных капиталистов. Не надо драматизировать! Дайте ребятам срок – перебесятся.
Свою трогательную уверенность они хранили до последнего часа жизни. Только прячась в болоте или под сырым полом в брошенной деревне терпил и уже слыша упругие шаги хищника, они с ужасом признавали, что оказались в классических дураках. Видимо, существовало нечто похуже Робеспьера и Ленина, похуже революционной гильотины и сталинских лагерей.
И именно оно сейчас приближалось к ним уже не в облике человеческом, а в виде зеленоглазого оборотня, который наслаждался охотой.
Форум Invision Power Board (http://www.invisionboard.com)
© Invision Power Services (http://www.invisionpower.com)