Мюнхен Опции

[Валерий Рокотов]

ДОМ НА КРОВИ


«Я приняла решение и всю ответственность беру на себя». С этими словами Голда Меир отдает приказ об уничтожении лидеров «Черного сентября». Но это не просто приказ, отданный от лица государства. Эта фраза исполнена великой надежды. Надежды на то, что сыновья Израиля, ее сыновья, поедут, все сделают и вернутся домой.
Они, конечно, поедут и все сделают; их к тому и готовили. Но вернутся не все. Из пяти человек в живых останутся двое: солдат и командир. Один вернется, а другой... Другой распрощается с великой иллюзией, которая собрала на древней земле миллионы его собратьев. Почему? «Мюнхен» Спилберга - это личный ответ режиссера на этот вопрос.
Поначалу картина воспринимается как ностальгическая зарисовка по времени, когда все было ясно. Перед тобой старый добрый мир. Играют две команды - израильтяне и ЦРУ против палестинцев и КГБ. Тебе кажется, что кино перенесет тебя в эту понятную эпоху, никак не связывая события давних лет с современностью. Но очень скоро ты понимаешь, что никуда не перенесся, что ты в современности и эта самая современность создает мизансцены, пишет диалоги героев и расставляет акценты.
«Ты, действительно, хочешь убить ее? - спрашивает командира один из солдат. Он не хочет убивать голландскую красотку, наемную убийцу, жертвой которой стал их товарищ. Он осознал, что с него хватит убийств. - Пролитая нами кровь на нас и прольется».
«Мы все равно победим их, - говорит командир, - даже если на это уйдут годы».
«Мы евреи, Авнер. Мы не отвечаем злом на зло, творимое врагами».
«Мы больше не можем играть в благородство».
«Не уверен, что мы были особенно благородны. Многовековое презрение всего мира этому не способствует... Мы должны быть праведниками. Это возвышает. Это наш путь. Этому меня учили с самого детства. А теперь я ее теряю. Я теряю праведность, а это все для меня. Это моя душа».
В семидесятые еврей-сценарист скорее бы отрубил себе руку, чем это написал. Сегодня он пишет про дефицит благородства и тысячелетнее презрение мира, прекрасно осознавая силу произносимых с экрана слов. Он понимает, что кого-то эти слова ранят в сердце, а у кого-то вызовут улыбку торжества. Так чего хотят авторы? Что пытаются доказать?
Русскому трудно заглянуть в еврейскую душу, но когда пытаешься
со-чувствовать и через это понять, что-то в ней тебе открывается. Ты видишь, что еврейской душе были предложены две взлетные полосы: Каббала - для ортодоксов и сионизм - для безбожников. Одни смотрели на небо, другие на землю. Одних окрылял космос, других - возвращение.
Картина Спилберга просто кричит о неправедности второго пути. Она показывает тупик светского еврейского сознания. Государство прямо объявлено скверной - институтом, отнимающим благочестие. Еврейской душе указывается единственно правильный путь - в первобытное состояние, в лоно традиции, где надо сидеть и не дергаться: читать священные тексты и ждать мессию. Словами Булгакова, «никого не трогать и починять примус».
Солдат, осознавший это, домой не вернулся. Его разнесло взрывом собственной бомбы, когда он уже начал обезвреживать свой немалый боезапас. И это показательная гибель. Отказываясь убивать за Израиль, он не может вернуться домой. Святость несовместима с жизнью в государстве, созданном по воле людей, а не Бога. И ясно показано, что Бог забирает его к себе.
Главный герой фильма не склонен к мистике. Но адская работа, которую ему поручили, не оставляет камня на камне от его мировоззрения. Он охотится за членами «Черного сентября», но и за ним идет охота. Он не знает, откуда ждать нападения. Вспоминая погибших товарищей, вспоминая казненных олимпийцев и убитых врагов, он начинает задавать себе вопросы. Он хочет понять, что за мир его окружает? Он пролил кровь и кто-то хочет, чтобы он это делал и дальше. Но во имя чего? Во имя государства, которое ничуть не лучше прочих и действует испытанными средствами? Во имя идеалов, о которых забыли?
Его душу точат сомнения. Герою начинает казаться, что в мире идет бесконечная игра спецслужб, которым нет дела до идеалов, что в нем действуют лишь прагматические интересы разных политических сил. Он не может решить: выдать своему руководству источник информации, откуда к нему поступают сведения о членах «Черного сентября», или нет? Он уже сочувствует аполитичной французской семье, продающей сведения всем, кто готов заплатить. Он говорит своим: уберем еще троих, и тогда я приму решение. И в итоге - отказывается.
Герой завидует независимости этой семьи, лишенной всяческих идеалов, завидует тому, что она лишена бремени долга. Дом французов показан как рай на земле. Автор говорит зрителю: глава семейства и его сын, конечно, чудовища, но они хотя бы честны, а потому - это дом будущего. Здесь мы впервые чувствуем укол недоверия. Мы замечаем натяжку. Ведь ясно, что этот французский рай будет цвести до тех пор, пока глава дома с умилением смотрит на резвящихся повсюду детей. Его аполитичность - результат разочарования. Когда-то он боролся за лучший мир, но государства в борьбе за лидерство растоптали его мечты, и он стал жить во имя своей семьи. Но его сын уже движем одним холодным расчетом, и когда он займет место отца, дому конец. Культ семьи сменится культом одинокой заледенелой души. Отец, похоже, в глубине души осознает это и потому ищет встречи с израильским мстителем, хочет заглянуть ему в душу, понять, насколько силен огонь его веры. Он явно симпатизирует юному солдату, чья душа чиста, не в пример его сыну.
Но огонь этой веры слабеет. И вскоре мы видим героя перед витриной мебельного магазина, и вместе с молодым французом, доставляющим ему информацию, ясно прочитываем его мысли о доме. Причем не доме-государстве, а доме-семье.
Тема дома - главная в фильме. Все персонажи - и израильтяне, и палестинцы - любят свой национальный дом, уже созданный или грядущий. Но что это за дом? Герой прозревает - он понимает, что невозможно построить национальный дом, не запачкавшись кровью. Всякое государство - это дом на крови. Какой же следует вывод? Оставь надежду, говорит картина. Выброси из головы сионистские бредни, соединись с еврейской судьбой, с вечным скитанием и молитвой, а дом истинный обретешь в семье, с женой и ребенком. И не нужно человеку другого дома.
И палестинцы ошибаются, повторяя ошибку евреев. Они ослеплены целью, говорит фильм, и не понимают, что, обретя дом, неизбежно утратят энергию, расслабятся. Чтобы противостоять угрозе, им придется делать усилие над собой, выбираясь из комфорта, отрываясь от семей. И всегда они будут спрашивать себя: ради чего сражаются, гибнут сами и отнимают чужие жизни? И в итоге ополчатся на государство, которое послало их убивать во имя свое - не за Бога, не за высшую справедливость, а за себя. Вывод очевиден: национальный дом - это склеп, где огонь общей страсти превращается в гаснущую лампаду над прахом.
Герой выполняет задание, но становится невозвращенцем. Он ясно осознает свою чуждость стране, пославшей его убивать, и однажды понимает, что у него больше нет родины, больше нет дома. Он уезжает в Америку, растворяясь в многоцветье Нью-Йорка. Обнажается великая трагедия Израиля. Его сыновья встали перед выбором: возвращаться или нет? Главный герой, олицетворяющий поколение, родившееся на земле предков, оказался сломленным. Его огонь задуло ветром первого же испытания.
В финале офицер-куратор отказывается преломить хлеб со своим бывшим подчиненным, то есть не принимает его исход из Израиля, жизнь в чужой стране и растворение в семье. Он требует его как бойца. Но герой не хочет возвращаться, для него война кончилась - он смирился с судьбой. И этот оторванный от корней человек симпатичен рассказчику. Симпатичен как строительный материал грядущего мира. А этот... Этот неизбежно падет, подобно башням-близнецам, неслучайно воссозданным в финальном кадре.
Однако, есть еще одна идея, которую невольно подсказывает картина. Без новой генерации воинов национальное государство не уберечь. Оно обречено. Только воины, обладающие высоким уровнем рефлексии, способны отстоять свое государство, этот совокупный труд живых и мертвых, не обменяв его на спокойствие человека-одиночки.