Что и как следует говорить украинскому «болоту», Что и как следует говорить украинскому «болоту» Опции

[Семен Сладков]

Что и как следует говорить украинскому «болоту»
Семен Сладков

В Великом Конвенте эпохи Французской революции (1789 –1794) было две партии – революционные республиканцы и контрреволюционная Жиронда, но примерно 80% депутатов составляла безыдейная масса, названная еще тогда «болотом». Все выступавшие обращались именно к «болоту»: если выступал стойкий республиканец, то обращаться к своим единомышленникам не было необходимости, а к врагам обращаться было бессмысленно. Именно многочисленное «болото» своими голосами определяло судьбу любого решения.
Сегодня на Украине среди трудящейся массы процент «болота» еще выше, наверное больше 95%. Спрашиваешь такого: «Как дела?», отвечает: «А вот в России пенсии опять повысили, а у нас повышают только цены!» Не знаю, как в России с пенсиями, но на Украине с ценами просто беда – продукты питания стóят уже дороже, чем в Европе… Только помидоры еще доступны, а мясо уже давно стало для простого человека деликатесом. Рейтинг правительства Януковича - Азарова постепенно падает, на него, как говорится, «вешают всех собак». Я не собираюсь защищать одних буржуев от других, но справедливости ради нужно сказать, что Наша Кыця (предшественница Азарова на посту Премьер-министра) набрала столько долгов от имени государства Украины, что теперь Азарову, чтобы их отдавать, приходится залезать в еще большие долги. Вот цены и растут.
Скажешь собеседнику: «А вот при Советской власти..», он перебивает: «При Совке прилавки были пустые!». Я ему: «Так холодильники у нас дома были битком набиты продуктами! Даже цены у спекулянтов были для нас доступными. А теперь только витрины полны товаров, а купить их - нет денег!»» Те, что постарше, отмалчиваются, – «а что мы можем сделать?» А молодежь об этом феномене не знает вовсе. И в самом деле, что он может сделать? Он уже все сделал в 1991 году, когда поддержал независимость Украины и Президента Кравчука, когда выбросил свой партбилет.
Вторая Советская власть, по необходимости, будет умнее Первой, для этого у нее будут возможности: благодаря успехам современной вычислительной техники вопросы планирования будут решаться на высоком техническом уровне! А именно проблемы планирования были узким местом плановой системы при Первом социализме. Потому и были тогда пустые прилавки при полных домашних холодильниках.
Про бесплатные медицину и образование и почти бесплатное жилье (90% госдотации на квартплату и коммунальные услуги – знаю точно, моя мама работала бухгалтером в жилуправлении) при Советах говорят только сквозь зубы, понимая, что Кравчук и его шобла просто напросто всех обокрали. Добавьте к этому неслыханный раньше разгул преступности: почему-то при Советах никто стальные решетки на окна не ставил.
Мне интересно проследить ту же тенденцию на немецких газетах и радиопередачах: там 3 октября исполняется 20 лет Объединения Германии (точнее, поглощения Германской Демократической республики западной Германией). Когда они пишут и говорят про ГДР, то через слово идут «диктатура» и «Штази» (ГДР-овский НКВД). Но вот уже третий год Германия пытается увеличить количество детских садиков в западных землях, на территории бывшей Западной Германии, и все равно, в восточных землях их на порядок, примерно в 10 раз больше – это наследство ГДР. О том, что после объединения предприятия ГДР были безжалостно разграблены их конкурентами из западных земель, немцам пытаются объяснить «неконкурентоспособностью» этих разграбленных предприятий! Как будто им дали хоть один день конкурировать… А почему «диктатура»? Так потому что выезд из ГДР был невозможен, а в нарушителей границы, пытавшихся бежать из страны, пограничники открывали огонь. Правда сейчас немецкие граждане все реже ездят за границу, даже в отпуск на Майорку (это ближе, чем Сочи от Москвы), тоже дороговизна растет, безработица не падает, какая там Майорка! Но немецких граждан я перевоспитывать не собираюсь.
Нет достойных аргументов у нашего болота, как ни старается затуманить им мозги официальная пропаганда. А удовольствие работать на хозяина, который в любой момент может выгнать без объяснения причин (при Советах даже лодыря уволить было непросто!)? Как ответил мне знакомый работник Отдела Главного энергетика Криворожстали (как она теперь там называется, не хочется произносить) на тот же вопрос: «Как дела?» - «Сидим – дрожим!»
Большевики в 1917 привлекли на свою сторону крестьян обещанием бесплатной земли. У Советской власти за 74 года существования было много достоинств, у Новой Советской власти будет их намного больше – чему-то коммунисты научились на своем горьком опыте! И Гулаг тоже был отступлением от правил, нечего его вставлять во второй социализм… Обыватель сравнивает свою страну с богатыми Европой и Америкой, но Украину ждет судьба третьего мира, какой-нибудь Бангладеш или Пакистана. Торговать с заграницей только стальными болванками – далеко не уедешь. А высокие технологии почти исчезли из украинского экспорта.
Есть ли шансы у Украины? Сошлюсь на информацию из киевской газеты "Зеркало недели".
Первый Всеукраинский форум оборонной промышленности, прошедший в Киеве в последний день лета, назвал среди идущей на экспорт высокотехнологичной продукции высокоточные средства поражения ГККБ «Луч» и системы противодействия высокоточному оружию НПФ «Адрон», которые покупают даже страны НАТО. Системы радиолокации НПО «Аэротехника» продавались в последние годы 40 государствам. ООО «Телекарт-прибор» создал практически ту же линейку средств связи, что предлагал украинскому военному ведомству один из мировых лидеров сегмента — израильский Tadiran. А разработчик и производитель головок самонаведения для ракет и нашлемных систем целеуказания КП специального приборостроения «Арсенал» остается одним из немногих украинских предприятий, принимающих участие в работах по созданию новых самолетов пятого поколения.
При всем этом руководитель исследовательских проектов ЦИАКР Сергей Згурц считает, что из всего украинского экспорта высокотехнологичная продукция составляет лишь 3%, а продукция военного и двойного назначения — только 1,5%. Другими словами, Украина давно уже слывет сырьевой страной. (Конец цитаты).
О том, какая судьба ждет страны третьего мира, было сказано на недавно прошедшем в ООН совещании по итогам принятой десять лет назад программы по уменьшению в два раза голода на Земном шаре к 2015 году: программа провалена по всем статьям, обещанные богатыми странами средства не выделены, а те, что выделены и переданы правительствам голодающих стран, ушли в неизвестном направлении!
Ну что, будем и дальше сидеть и дрожать?

[Семен Сладков]

П. Федотова
СОЦИАЛИЗМ В НАЦИОНАЛЬНОЙ БОРЬБЕ

Шестнадцать лет назад, в декабре 1991 года, с карты мира исчезло государство, которое вошло в историю под именем первой страны социализма. Российская империя, до 1917 года никогда не имевшая титула «первой», вдруг обрела право исторического первородства. Человек советской эпохи, которого нынешние интеллектуальные голодранцы презрительно именуют «совком», на самом деле жил в ощущении своего исторического и национального лидерства. Великая победа, великие стройки, первый космонавт, первый спутник, первый атомный ледокол, — все это не пустые фразы о свободе и демократии, а эпохальные исторические достижения.
С августа 1991 года все изменилось. Страна словно провалилась в космическую дыру, где слово «первый» звучит уже по-другому. Ельцинская Россия быстро вошла в число первых — но уже с другого конца: первых по коррупции, первых по преступности, первых по смертности, первых по паленой водке, первых по политическому небытию.
Любое общество во все времена мучительно переживает свое национальное поражение. Тем более, поражение такого масштаба, каким стало крушение Советского Союза и распад социалистической системы. Шестнадцать лет не утихают дискуссии, издаются книги и пишутся статьи, в которых вновь и вновь поднимается вопрос о причинах постигшего нас исторического бедствия. Лейтмотивом многих из них является тезис о том, что СССР погубил «социализм». Социализм, который не выдержал соревнования с Западом, не обеспечил уровень жизни, сопоставимый с развитыми странами, препятствовал развитию личной инициативы и так далее, и тому подобное.
Вот если бы у нас была безработица, конкуренция, частная собственность, проститутки и нищие на панели, вот тогда бы мы процвели. Пришла и безработица, и конкуренция, а процветания так и не наступило. Зато наступило отрезвление и желание разобраться в существе проблемы. Стали появляться работы, где вопрос о причинах отставания и поражения СССР решался уже не на уровне бульварной публицистики. Был поставлен под сомнение тезис о «виновности» социализма, и все чаще в поле зрения исследователей стали попадать явления геополитического порядка. Все чаще стали раздаваться голоса о явной уязвимости той социальной теории, при помощи которой мы привыкли анализировать окружающую нас реальность. События XX века и особенно национально-государственные катаклизмы последних двадцати лет выявили недостаточность традиционных марксистских представлений о ходе и закономерностях исторического процесса.
Специфическая черта марксизма как теоретической системы взглядов — игнорирование и даже прямое отрицание самостоятельности и приоритетности национальных интересов перед интересами классовыми. Согласно марксизму, в основе исторического развития лежат социальные, а не национальные конфликты. Последние, даже если и имеют место, являются превращенной формой классового антагонизма, а то и просто ширмой, «предрассудком масс», который верхушка использует в своих корыстных классовых интересах.
Правда, такое понимание истории — как проявления и развития социально-классовых конфликтов — оказывается в противоречии с историческим материалом и не в состоянии объяснить самих исторических фактов. Каким социально-классовым конфликтом можно объяснить греко-персидские войны V века до н.э.? Какой социальный антагонизм вызвал завоевательные походы Александра Македонского или войну между Римом и Карфагеном? Какое отношение имеет классовая борьба к нашествию Чингисхана или Батыя? Из каких классовых соображений Наполеон вторгся в Россию? Какими интересами руководствовались деятели европейской социал-демократии, когда в 1914 году голосовали в парламентах за предоставление своим правительствам военных кредитов? Вопросы такого рода можно множить до бесконечности. И речь идет не о каких-то малозначительных событиях в истории, а о таких, которые на столетия определили судьбы целых народов и государств.
Недостаточность классового анализа при объяснении исторических событий давно ощущалась в исторической науке.1 Советские историки умели обходить это затруднение, заменяя «классовый» анализ «экономическим». Например, известный советский историк С.Я. Лурье, усматривал экономическую подоплеку Троянской войны в борьбе микенских греков и малоазийских троянцев за черноморский хлеб, точнее, за контроль над торговыми путями и доходами от транзитной торговли. Допустим, что так. Но что из этого следует? Перед нами классический случай межэтнической конкуренции на экономической почве.2 Никакого социального конфликта здесь нет. Экономический конфликт еще не есть конфликт классовый. Верно, что всякий классовый конфликт имеет экономическую природу. Но не всякий экономический конфликт имеет классовую природу.
Два брата делят отцовское наследство. Дело доходит до поножовщины и убийства. Экономический конфликт налицо, но где классовый? Муж и жена заняты дележом имущества при разводе. Дело доходит до судебного разбирательства. Экономические интересы сторон понятны, но есть ли тут классовые? Венгерский и французский крестьянин в кровавой драке решают вопрос о рынке сбыта для своей продукции. Конфликт экономический? Бесспорно! Классовый? Но обе враждующие стороны принадлежат к одному социальному слою! Половцы совершают набеги на Русь — чтобы пограбить. Русские князья совершают походы на половцев — чтобы пограбить. Обе стороны таким путем решают свои экономические проблемы. Межэтническое столкновение очевидно, но где здесь классовый конфликт?
Понимание истории через призму социально-классовых конфликтов чересчур узко. Ни один добросовестный историк не может удержаться на этой точке зрения. При таком подходе многие исторические события оказываются вообще недоступны для понимания. Строжайшее табу, наложенное марксистской теорией на исследование общественных конфликтов иной природы, нежели классовые, сослужило плохую службу и самой теории и практической политике. Нельзя отрицать в классовом обществе наличие межклассовой и внутриклассовой конкуренции. Но столь же ошибочно не замечать наряду с ней конкуренции межэтнической, а в эпоху национальных государств — национально-государственной. Именно геополитические (национально-государственные) противоречия являются базовым антагонизмом в истории, вокруг которого и на основе которого развертываются все остальные социальные конфликты.
Понятно, что в обществе все процессы взаимосвязаны. Это трюизм. Национальные, классовые, клановые, личные интересы образуют самые разнообразные сочетания и всякий раз накладывают индивидуальный отпечаток на ход исторических событий. Но если мы хотим остаться на почве исторических фактов, следует, наконец, признать, что национальная (геополитическая) борьба является самостоятельным и ведущим фактором исторического процесса.
Иначе говоря, классовый антагонизм не является единственной причиной исторических событий. Думать, что в обществе существует только конкуренция классов, т. е. социальных групп, значит закрывать глаза на факты. Необходимо различать три основных вида социальной конкуренции, несводимых друг к другу: межличностную, классовую и межэтническую (национально-государственную). Базовым историческим конфликтом, который — по крайней мере, до сих пор — определял динамику исторического процесса, является не столько классовый, сколько национально-государственный антагонизм. За собственность и власть, за источники сырья и жизненное пространство, иначе говоря, за ресурсы развития конкурируют не только индивиды и социальные группы, но и этнические общности, в том числе и организованные в государство.3
Могут спросить: а причем тут социализм? Какую роль он играет в национальной борьбе? Как соотносится решение социальных задач с национально-государственными? Начнем с фактов.
Первый факт, с которым мы сталкиваемся (и который, кстати, признается марксистами): все социалистические революции произошли не по Марксу, а вопреки его теоретическим прогнозам. Маркс полагал, что социалистические революции произойдут обязательно в индустриально развитых капиталистических странах (где рабочий класс составляет большинство занятого населения) и в международном масштабе, а не в отдельной стране, поскольку капитализм — это мировая система, и социализм в одной стране попросту невозможен.
Однако все произошло с точностью до наоборот: социалистические революции победили в отдельных и к тому же слаборазвитых, аграрных и даже полуфеодальных странах (Россия, Китай, Вьетнам, Куба и т. д.). Ни в одной индустриально развитой капиталистической стране социалистическая революция успеха не имела — даже тогда, когда такие попытки предпринимались, как, например, в Германии в 1918 году
Ленин пытался сгладить это вопиющее противоречие теории с фактами (вернее, на тот момент, с практическими потребностями) учением о неравномерности созревания предпосылок социалистической революции в силу неравномерного развития капиталистических стран в эпоху империализма (хотя это развитие никогда не было равномерным) и учением о «слабом звене» в цепи империализма. Однако он, как и Троцкий, считал русскую революцию только началом всемирного революционного процесса и возлагал все надежды на мировую революцию. Известно, какое теоретическое замешательство царило в среде большевиков, когда стало ясно, что западный пролетариат «не поможет». Плеханов, строго следуя формуле Маркса, полагал, что русская революция «неправильная», ибо в крестьянской стране, без наличия индустриальной и социальной базы, социализм невозможен.
Собственно, эти теоретические позиции, так или иначе, сохраняются в марксистской традиции до сих пор. Одни, следуя большевистской трактовке, связывают неудачу социалистического строительства в СССР с его изолированным положением в мировой капиталистической системе. Капитализм навязывал свои «правила игры» (хотя бы, например, милитаризацию экономики), что и приводило к внутренним деформациям системы. Другие, следуя меньшевистской линии, главную причину неудачи видят в «преждевременности» социалистической революции в отсталой стране. После революции пришлось решать, по сути дела, буржуазные задачи (индустриализация, грамотность), так что на решение собственно социалистических задач просто не хватило внутренних ресурсов.
Однако еще никто не объяснил, почему же все-таки социалистические революции и так называемые социалистические режимы возникли на периферии капиталистической системы в аграрно-сырьевых, индустриально малоразвитых, и даже полуфеодальных странах? Россия, Китай, Монголия, Северная Корея, Вьетнам, Куба, Венесуэла — именно там государство взяло на себя социальные функции, осуществляя политику протекционизма, проводя индустриализацию, ликвидируя неграмотность, осуществляя патернализм по отношению ко всему населению.
Здесь мы сталкиваемся со вторым существенным фактом. Стоит присмотреться к обстоятельствам возникновения социализма в этих странах, чтобы убедиться, что «социализм» утвердился в них в ходе национально-освободительной или антиимпериалистической борьбы и был ее прямым результатом. В России революция явилась следствием империалистической войны и утверждалась не только в гражданской войне (которая была спровоцирована и поддержана извне — Антантой), но и в борьбе с интервенцией девятнадцати (!) иностранных государств. В Китае коммунисты пришли к власти, возглавив борьбу с японскими захватчиками. Во Вьетнаме социализм утвердился в ходе длительной и кровопролитной борьбы с империалистической агрессией — сначала французской, затем американской. На Кубе — в результате борьбы с проамериканским режимом Батисты, превратившем страну в публичный и игорный дом Америки. Ту же картину мы наблюдаем в Ливии, Венесуэле, Белоруссии — везде «социальное государство» возникало в ответ на угрозу утраты национальной независимости или национального уничтожения. И «система социализма» в Восточной Европе тоже возникла в результате национально-освободительной войны против антиславянской западноевропейской агрессии.
Эти факты позволяют сделать некоторые выводы. Все так называемые «социалистические страны», каков бы ни был их политический режим и экономическая база, представляют собой национально-ориентированные режимы, главная цель которых — сохранение собственной нации, государственности и культуры. Все они возникли как реакция на угрозу национального порабощения. Инстинкт национального самосохранения обусловил проведение однотипной политики, направленной на предотвращение не только военной, но и товарной, валютной, культурной и лингвистической интервенции. Именно в интересах национально-государственного самосохранения эти страны должны были проводить политику протекционизма и, в известном смысле, «железного занавеса». Главной же внутренней задачей этноса, который сталкивается с внешней угрозой, является обеспечение внутреннего консенсуса за счет снижения уровня внутриэтнической конкуренции, или, проще говоря, социального неравенства. Внутренне расколотый этнос теряет способность к совместным действиям и потому оказывается легкой добычей со стороны любой организованной внешней силы.
Исторический опыт показывает, что в конкурентной борьбе выигрывают группы с максимальной внутренней консолидацией. Эта консолидация достигается прежде всего за счет снижения внутригрупповой конкуренции. Не случайно, поэтому, успешные этносоциальные группы в той или иной степени практиковали «социализм», т. е. социальную политику, направленную на сдерживание социального расслоения и оказание помощи неимущим.
Так, например, законы Ликурга в Спарте и реформы Солона в Афинах были направлены на достижение именно этой цели — обеспечить консолидацию гражданской общины путем создания жестких барьеров на пути имущественного расслоения. Случайно ли, что именно эти два государства оказались на лидирующих позициях в греческом мире? Вообще специфика социальной политики греческих полисов классического периода заключалась в сочетании довольно жестких ограничений на имущественное расслоение с высокой социальной мобильностью.4 Такая социальная система в немалой степени способствовала быстрому развитию греческого мира. Она позволила маленькой и нищей Греции успешно конкурировать с геополитическими лидерами того времени — старейшими цивилизационными центрами Востока. Геополитическое противоборство Греции и восточных монархий закончилось греческим завоеванием Ближнего Востока и эллинизацией всего восточного Средиземноморья.
Но бесспорным лидером античного мира оказался Рим. Устройство римской гражданской общины было во многом аналогичным греческой. Длительная классовая борьба между патрициями и плебеями закончилась социальным компромиссом и предоставлением плебеям равных прав с патрициями. Этот обеспеченный «социальный тыл» позволил Риму выйти победителем в международной конкуренции с сильнейшими государствами Средиземноморья: Карфагеном, Грецией, эллинистическими государствами Востока. Правда, социальная подпитка низов осуществлялась в Риме за счет грабежа соседей, но в отношении интересующего нас вопроса важно то, что она, тем не менее, осуществлялась.
Особенно наглядно роль внутриэтнического консенсуса проявилась в ходе Пунических войн, т. е. конкурентной борьбы Рима и Карфагена. Выдающийся карфагенский полководец Ганнибал не проиграл почти ни одного сражения в Италии и, тем не менее, проиграл войну с Римом! Битва при Каннах была национальной катастрофой для Рима: там погибло порядка 70 тысяч человек (и 16 тысяч взято в плен) — 1/7 часть боеспособного населения римского государства. Рим, однако, выстоял, а Карфаген впоследствии был разрушен римлянами до основания.5 Немецкий историк Теодор Моммзен усматривал причину этого парадоксального явления в близорукой, мелочной, своекорыстной политике карфагенских правителей. Олигархический строй Карфагена, резкая социальная поляризация финикийского общества исключали возможность совместных усилий ради общенационально интереса. Собственно, такого интереса для внутренне разобщенной этнической группы и не существовало. Социальный эгоизм олигархической верхушки, равнодушной ко всему, кроме собственного барыша, и социальная апатия низов, задавленных нуждой и исключенных из политической жизни, в совокупности привели к национальному краху.
Пример Карфагена и Рима весьма показателен. Мощная Карфагенская держава, располагавшая всеми финансовыми и материальными возможностями, проиграла в национально-государственной конкуренции по причине отсутствия социального консенсуса. Рим, которому удалось достичь (хотя и временно) социального компромисса и снизить накал классовой борьбы, т. е. уровень внутриэтнической конкуренции, стал властелином мира.
Аналогичную картину представляют события второй мировой войны. Тактика Гитлера в геополитической борьбе была весьма продуманной. Подготовку к войне он начал с социальной консолидации нации: покончил с безработицей и нищетой, обуздал преступность, создал эффективную систему вертикальной мобильности (путем создания молодежных и партийных организаций, позволявших способным людям быстро продвигаться по карьерной лестнице). Не упустил он из вида и внешних атрибутов равенства: в национал-социалистической партии официально было принято обращение «товарищ» («геноссе»). Только обеспечив крепкий социальный тыл, Гитлер решился на внешнюю экспансию. И она была весьма успешной — до поры до времени — пока он имел дело с национально-государственными организмами, подточенными внутренней конкуренцией. Общеизвестно, что при нападении на СССР главный расчет Гитлера был на социальный антагонизм внутри советского общества (коллективизация, репрессии). Гитлер рассчитывал на то, что общество, находящееся в состоянии затяжного внутриполитического конфликта, окажется неспособным к организованному отпору. Но он недооценил консолидирующих сил советского общества: государствообразующей нации, партийно-идеологической системы, низкой конкурентности социальной среды. Расчет оказался просчетом, который привел к краху Третьего рейха. Новая римская империя не состоялась.
Правда, претенденты на мировое господство не перевелись. Не случайно во многих современных публикациях можно встретить мысль о том, что Запад выиграл «соревнование» с социалистическим лагерем по той причине, что у него «социализма» оказалось больше, чем в СССР. Некоторые авторы прямо отстаивают идею о том, что американская система содержала больше социализма, чем было в СССР, что можно проследить по самым различным направлениям — планированию, общественным фондам, роли научно-технического прогресса. И в этом смысле более совершенная социалистическая система победила более убогую. Вывод вовсе не крамольный, хотя и требует весьма существенного уточнения.
Образование СССР, а после второй мировой войны — стран социалистического содружества действительно превратило эти периферийные, аграрно-сырьевые придатки индустриального Запада в серьезных конкурентов развитых стран. Нельзя сказать, чтобы Запад совсем утратил позиции исторического лидерства, но он был серьезно потеснен в этом качестве. Экономические потери тоже были велики: западные компании утратили и рынки сбыта, и прибыли от промышленных предприятий, и контроль над источниками сырья. В случае же прихода к власти в западных странах радикальных левых сил ситуация вообще могла стать катастрофичной для капитала.
В этих исторических условиях: наличия мощного геополитического конкурента и возможности внутриполитического кризиса, единственная тактика, которая могла предотвратить крах капитализма — это политика «дозированного социализма». Западные режимы в целях собственного выживания должны были снижать накал классовой борьбы, т. е. уровень внутриэтнической конкуренции. Чтобы окончательно не утратить выигрышных позиций по отношению к новым историческим конкурентам, политическое руководство западных стран вынуждено было создавать более высокие жизненные стандарты для своего среднего класса. Среди индустриально развитых стран Запада практически не осталось государств, которые бы не были «социальными». Но как только с распадом СССР и восточного блока угроза внешнеполитической конкуренции резко снизилась, «социальное государство» на Западе тоже пошло на убыль. Это говорит о том, что сам феномен «социального государства» есть ни что иное, как инструмент национальной борьбы, к которому в равной степени прибегают (с большей или меньшей степенью сознательности) обе противоборствующие стороны.
Социализм является защитной реакцией именно слабых наций, которые с его помощью укрепляют свой национальный иммунитет. Но и нации-лидеры в условиях обострения геополитической конкуренции по необходимости используют то же средство. Большая эффективность западного «дозированного социализма» объясняется вовсе не тем, что социализма там было «больше», а теми источниками финансирования социальной политики, которые использовали западные страны. Мы уже упоминали, что милитаристский Рим, эта нация-воин, финансировал свою социальную политику за счет внешних захватов и грабежа колоний. На этом держался внутренний консенсус римского народа. Аналогичным образом дело обстояло и в западных странах. Вроде бы никто не скрывает того факта, что Запад, начиная с эпохи Возрождения, а, вернее, с эпохи Великих географических открытий, жил грабежом целых континентов, вывозя оттуда сначала горы золота, а затем горы всевозможного сырья. Вообще, эти события: великие географические открытия, эпоха Возрождения и начало западноевропейского капитализма, — как-то подозрительным образом совпадают. Еще большой вопрос, какова была бы динамика развития западного общества, если бы оно на протяжении пятисот лет не имело этой колоссальной внешней подпитки. Думается, что судьбы капитализма в этом случае были бы не столь успешными. Ведь что касается внутренних резервов западных стран, то в самой Европе уже давно ничего нет, кроме норвежской селедки да кое-каких остатков нефти и угля. Система колониализма, а затем неоколониализма — вот мощный дополнительный резерв западного развития, которого никогда не имели социалистические страны.
Этого колоссального резерва не было не только у Кубы или Болгарии, его никогда не было и у Советского Союза. И если младшие члены социалистической семьи ещё могли получать подпитку от «большого брата», то сам «большой брат» был начисто лишен такой возможности. По сути дела, СССР был чем-то вроде добровольной колонии стран социалистического содружества, продавая по бросовым ценам свое энергетическое и минеральное сырье и оказывая кадровую поддержку, часто совершенно безвозмездно. Бывшие социалистические страны отплатили за это черной неблагодарностью, что подтверждает старую истину, что добро никогда не остается безнаказанным. Прав был Лайош Мештерхази со своей «загадкой Прометея». Ах, да, был же «идеологический диктат». А у Америки его нет?! Но американский идеологический диктат сочетается с финансовой кабалой и сырьевым паразитизмом, усиливая «диктатора» и ослабляя его сателлитов.
Что касается СССР, то он мог использовать для проведения социальной политики только внутренние ресурсы, что в немалой степени влияло на более низкие жизненные стандарты населения. Даже левацкие группы, вроде выродившегося троцкизма, любящие пошуметь насчет «советской империи» и поразглагольствовать о «внутренних (!) колониях» российской «метрополии», не могут привести ни одного реального факта, подтверждающего эти крикливые заявления. Факты убеждают в обратном: на всем протяжении советской истории «метрополия» была донором для других национальных республик (то есть их колонией), а Советский Союз в целом — донором для других социалистических стран. Учитывая эти существенные поправки о различии в источниках финансирования социальной политики, можно согласиться с утверждением, что в «соревновании» западного и восточного блока победил социализм! Ибо главная привлекательность западных стран для их восточноевропейских соседей заключалась не в безработице, конкуренции, мигрантах, монополиях, а в более высоких жизненных стандартах широких слоев населения, что было результатом «социального государства».
Правда, здесь могут упрекнуть в некорректном использовании терминов. Если на Западе социализм и на Востоке социализм, то где же тогда капитализм? Действительно, следует различать социализм как чаемую социальную систему (которая и в самом деле существует пока только в теории) и как известное и давно практикуемое социально-историческое явление: как политику, направленную на социальную консолидацию национально-государственного организма (этнической группы). Говоря привычным для марксистской традиции языком, политику «классового мира», классового компромисса, призванную сдерживать социальное расслоение и сглаживать наиболее резкие проявления глобального неравенства. Впрочем, между этими двумя «социализмами» нет такой уж непроходимой границы. Скорее, они соотносятся как разные генетические формы — высшая и низшая — одного исторического вектора развития. К социализму как политике национальной консолидации вынуждены прибегать всякий раз, когда нация хочет занять более выгодные позиции в конкурентной борьбе или избежать угрозы внешнего порабощения. Социализм — это инстинкт национального самосохранения, который обостряется в минуты национальной опасности.6
Мы уже видели на примере древних государств, как политика социальной интеграции помогала им в конкурентной борьбе, и, наоборот, как социальная дезинтеграция приводила к национальному краху. Специфика этого этапа заключалась в том, что социальная политика и практика социальной помощи распространялась здесь только на привилегированные группы, а не на все население в целом. Узко-племенное деление сохранялось как пережиток во всех древних государствах. Более радикальную социальную программу принесли с собой мировые религии, что и обеспечило им такой повсеместный успех. Принцип социальной помощи они распространили на всех единоверцев, возводя «помощь ближнему» в ранг обязательной нормы поведения. Со временем выявилась ограниченность этого «религиозного социализма». В условиях многоконфессиональных государств ограничение социальной помощи рамками одной религиозной общины сделалось анахронизмом. Кроме того, недостаточность религиозного социализма заключалась в том, что социальная помощь не носила юридически обязательного характера, а рассматривалась лишь в качестве моральной обязанности верующего. Это делало её непостоянной, крайне изменчивой и целиком зависящей от личных качеств индивидов. Религиозный принцип оказания социальной помощи был преодолен и расширен до масштаба всего населения государства в целом — без изъятия каких-либо религиозных, национальных и социальных групп. Эта стадия в развитии социального государства и есть современный социализм. Его отличительная черта — сознательность и всеобщность в проведении социальной политики. Таким образом, современный социализм представляет собой теоретическое обобщение предшествующей исторической практики и возведение её в степень осознанной государственной политики.
Следующим этапом на пути социального строительства должно стать распространение социализма на область национально-государственных отношений. Правда, социалистические принципы практиковались в области межгосударственных отношений уже странами восточного блока. Но в этой сфере давление национально-государственной конкуренции ощущалось сильнее всего, поэтому добиться гармонии интересов удавалось далеко не всегда. Советско-китайские, советско-югославские и прочие конфликты тому подтверждение. Но была бы политическая воля. О социализме как мировой системе станет возможным говорить тогда, когда не только внутриэтнические, но и межэтнические отношения будут строиться не на принципе конкуренции, а на принципе кооперации.
Таким образом, основной вектор исторического развития или, если угодно, исторической эволюции заключается в распространении социализма как практики социальной кооперации и взаимопомощи на все большее число людей и все большие области жизни. Сначала он практиковался внутри узкой родоплеменной группы, затем — внутри отдельного социального слоя свободных граждан; мировые религии распространяют его на общину верующих; современные социальные государства — на все население страны без изъятия. Следующий шаг — кооперация на межгосударственном уровне.
Удастся ли человечеству сделать этот шаг? Если да — оно поднимется на новую ступень исторического прогресса. Если нет — прогресс останется нереализованной исторической возможностью. Не всякое развитие есть прогресс, эволюция, т. е. повышение уровня организации. Развитие может носить и характер инволюции, т.е. понижения уровня организации. Крушение цивилизаций, исчезновение этносов — явление заурядное в истории. По подсчетам современных историков, из четырех десятков когда-либо существовавших цивилизаций в «живых» осталось не более восьми. Если западному капиталу вкупе с буржуазно-чиновничьей кастой удастся окончательно добить Россию, то это количество сократится еще на одну.
Одно можно сказать с полной уверенностью: процессы, которые мы наблюдаем в современной России, восточной Европе и вообще повсюду, где утверждается господство транснационального капитала, представляет собой колоссальную историческую инволюцию, т.е. осуществление вектора развития, диаметрально противоположного прогрессу. Дело даже не в нищете населения самой по себе (в России всегда жили бедно) и не в благополучии отдельных групп, особенно непристойном на фоне этой всеобщей нищеты и вымирания нации, а в понижении уровня социальной организации общества, в переходе с более высокого уровня развития на более низкий. Переход от «социального государства» к государству — «ночному сторожу» (а на деле — грабителю среди бела дня) и есть возврат на уже пройденную историческую ступень. Закономерно, что эта гигантская социальная инволюция сопровождается катастрофической деградацией человеческого материала. Подобно тому, как инволюционные процессы в неживой природе характеризуются распадом молекулярных и иных связей сложного целого, так и социальная инволюция приводит к распаду человеческих отношений на макро- и микроуровнях.
Теперь, после всего вышесказанного, мы можем вернуться к уяснению того парадокса, о котором шла речь в самом начале. Почему все социалистические революции произошли не «по Марксу», а вопреки его теоретической схеме: не в индустриально-развитых, а аграрно-отсталых странах? Ошибка в прогнозе объясняется тем, что Маркс видел только одну сторону проблемы — внутрисоциальную, но совершенно выпускал из вида геополитический аспект. Для Маркса, как позже и для Ленина, национально-государственная конкуренция была лишь продолжением и превращенной формой «буржуазной» (хотя исторически межэтническая конкуренция намного старше классовой борьбы вообще). Ленин обозначил эту национально-государственную конкуренцию понятием «империализм», рассматривая её в качестве особой стадии развития капитализма. В любом случае, для теоретиков марксизма геополитические конфликты не имели самостоятельного значения, а являлись лишь производной формой внутрисоциальных. Отсюда — упование на более развитые в техническом и социально-историческом отношении общества.
Но как раз в технически передовых странах, занимавших наиболее выгодные позиции в конкурентной борьбе, потребность в социализме, национальном консенсусе за счет снижения внутриэтнической конкуренции была минимальной. Гораздо сильнее она ощущалась среди наций-изгоев, в «периферийных», неиндустриальных странах, не имевших исторических перспектив при сохранении системы международной капиталистической эксплуатации. Точно так же как христианство зародилось среди беднейших слоев населения, жаждавших морального реванша, так и социализм стал стратегией и тактикой беднейших стран, жаждавших исторического реванша. Для таких стран социализм был единственно приемлемой политикой, способной обеспечить им суверенитет и прорыв на исторически передовые позиции.
И в самом деле, что требовалось нациям, не пожелавшим оставаться на обочине истории, для «преодоления отсталости» или, иначе, для создания более благоприятных условий для национального развития? Необходима была такая система отношений, которая, во-первых, резко снижает уровень внутриэтнической конкуренции, что создает почву для совместного решения общенациональных задач; во-вторых, создает «синэргийный эффект» в обществе («эффект кооперации») за счет организации и сложения в единый вектор ранее раздробленных и конкурирующих друг с другом индивидуальных сил; в-третьих, обеспечивает более высокую вертикальную мобильность; в-четвертых, более равномерное и справедливое распределение ресурсов развития (материальных и культурных благ) и, в-пятых, обеспечивает защиту национального рынка и национальной культуры. Это была единственная политика, которая давала возможность аграрно-сырьевой стране противостоять экспансионистской политике индустриально развитых держав.
В этом плане чудовищной нелепостью является утверждение, будто социализм был великим злом для России. Он был её великим благом и позволил полуфеодальной стране, истекшей кровью в двух мировых войнах, пережившей к тому же кадровые потери в трех революциях, гражданской войне, внутриполитических и межэтнических конфликтах, стать одной из двух супердержав мира. Революция в России была совершенно «правильная». И то, что она произошла не «по Марксу», нисколько не умаляет её значения. «Отсталость» была не только не помехой революции, а, наоборот, её главной причиной. Русская революция и была вызвана к жизни прежде всего потребностью борьбы с национальной отсталостью. С этой задачей она справилась — и в этом её историческое значение. «Закат России» начался не в 1917 году, а в 1991. Никакие потоки лжи не могут замазать уже очевидный для всех инволюционный характер нынешнего пути развития страны.
Скажут: а пример Японии? Но он не опровергает сказанного. Япония шла по пути «дозированного социализма», умеряя внутриэтническую конкуренцию корпоративной и общинной солидарностью. Да и не японцы выиграли вторую мировую войну, не они полетели в космос, не они создали первый спутник, первый атомный ледокол, первую атомную электростанцию. Цивилизационная роль Японии в XX веке не идет ни в какое сравнение с той ролью, которую сыграл в мировой истории Советский Союз.
Остается лишь пожалеть, что до сих пор в огромном количестве научных и публицистических работ без конца и на все лады повторяется тезис о «крушении социализма». Дескать, социализм потерпел поражение, разбит, дискредитирован. Этот тезис приобрел прочность предрассудка. Но в то же время многие подвергают сомнению, а то и вовсе отрицают «социалистичность» советского строя. Что же получается: социализма не было, но он потерпел поражение. Весьма логично.
Неплохо бы разобраться, что же на самом деле произошло. Когда некоторые авторы для характеристики взаимоотношений «западного» и «восточного» блока предлагают отказаться от терминов «социализм» и «капитализм» ввиду их «устарелости», в этом есть определенный резон. Но не в том смысле, что нет таких явлений, как социализм и капитализм, а в том, что конфликт «социальных систем» и в самом деле маскировал другой, более фундаментальный, конфликт — геополитический. Более фундаментальный потому, что социальный строй может меняться, но «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут». Нации остаются, остается и различие их интересов, независимо от характера политического стоя и социальных систем.
Противоборство двух социальных систем было идеологически замаскированной и превращенной формой давнего геополитического противоборства Запада и России. И даже шире — индустриально развитых держав со своей бывшей зависимой и полузависимой периферией, власть над которой Запад мечтал вернуть в свои руки. Вот почему с «поражением социализма» Запад не только не «подружился» с Россией, а, напротив, придвинул свои военные базы к самым её границам. Вещь необъяснимая, если пытаться понять её в категориях «социального противоборства», но закономерная, если исходить из геополитической точки зрения.
На самом деле потерпел поражение вовсе не социализм. Наоборот, опыт последних полутора десятилетий доказал абсолютное превосходство социального государства как формы организации общества над рыночной экономикой. Потерпел поражение восточный блок, т.е. экономический и военно-политический союз восточноевропейских государств. Не социализм потерпел крушение, а Советский Союз, Россия, а вместе с ней — вся Восточная Европа. Под лозунги о «крушении социализма» крушили Россию. Именно она была истинной целью, а «социализм» — только идеологическим прикрытием этой акции. Немногие это поняли. Большинство не поняло до сих пор и продолжает анализировать действительность в неадекватных теоретических схемах.
Если спившаяся нация во главе со спившимися лидерами утрачивает все — не только ум, честь и совесть, но даже инстинкты, кроме половых, то в этом виновата только она сама, а не Маркс и Энгельс. Политическое невежество, политическое легковерие, политическая апатия, политический маразм характеризовали поведение как «верхов», так и «низов». Возможно, социализм, создавший ощущение безопасности и социального комфорта, и был в какой-то степени повинен в притуплении инстинкта национального самосохранения, но в столь масштабной и длительной утрате национальной ответственности нация должна винить только саму себя. Никто не обязан решать за нас наши национальные проблемы.
Таким образом, опыт XX века показал, что в реальности дело обстоит обратным образом, чем в теории: не «национальное» служит превращенной формой «социального», а, наоборот, социальная политика служит средством решения национально-государственных задач. Социальной политике, нацеленной на социальный консенсус, приходит конец тогда, когда разрывается связь с национальными интересами. А это, в свою очередь, происходит тогда, когда капитал становится полностью интернациональным. Именно интернациональный характер денежного капитала делает его национально «отвязанным», а потому социально безответственным. Старая марксистская дихотомия труда и капитала сегодня принимает форму не только социального, но и геополитического антагонизма. Ведь современный финансовый капитал интернационален, тогда как труд и производство национальны.7
Таким образом, «социальное» и «национальное» жестко взаимосвязаны. Пока сохраняется «национальное» мышление, сохраняется и социально-ответственное мышление и наоборот. Социальная политика служит средством достижения национальных целей и определяется положением нации в конкурентной борьбе. Социализм является средством защиты слабых наций от конкуренции сильных; рыночная экономика — средством разрушения национальных границ. «Свободный рынок» — это привилегия стран, не имеющих реальных международных конкурентов. Вот почему он остался в прошлом. В современном мире «свободный рынок» — это троянский конь, приносимый в дар осажденной крепости. По отношению к «своим» его свободу так или иначе ограничивают, используя тактику «дозированного социализма». Так называемый «глобальный рынок» — это бандитский лом, взламывающий «национальные сейфы» с золотом, алмазами, нефтью, древесиной, черными и цветными металлами и тому подобными вещами.
Не случайно глобальный капитал, стремящийся прибрать к рукам все национальные рынки, ведет оголтелую антикоммунистическую пропаганду. Не случайно его адепты, если не сказать — агенты, проповедуют на всех углах конкуренцию, рынок, индивидуализм — все то, что подрывает национальное единство и национальный суверенитет. Социализм — спасение исторически запаздывающих наций, антикоммунизм — орудие их уничтожения. Кто не хочет гибели своей нации — тот должен быть за социализм. Кто желает победы своей нации, тот должен быть за социализм. Национальное предательство и антикоммунизм — слова-синонимы. Пятая колонна и антикоммунизм — явления одно-порядковые. Способствовать поражению своей нации и проповедовать ей антикоммунизм — делать одно дело.
Все так называемые социалистические страны — и бывшие и ныне существующие — представляли и представляют собой национально-ориентированные режимы, призванные защитить национальное производство и национальную культуру — эти основы национальной жизни — от посягательств инонациональных сил. В современных условиях отсутствие социального государства — признак оккупированной страны и побежденной нации. Социализм есть главное средство национально-государственной независимости. Разрушение социального государства ведет сначала к национальному расколу, а затем — к национальному порабощению. Забвение этой истины — прямая дорога к Карфагену.